* * *
В сердцах воскликнул: ctrl+alt+delete,
и на нули рассыпалась дорожка.
А ниже — неолит, палеолит.
Какая это Матрица? Матрёшка!
И дней голубоватые ручьи
к запруде собираются в купальнях.
И жизни вертикальные слои
в истории слоях горизонтальных.
* * *
Всё склеилось — листья, и мех, и пух.
И волосы — те, которые в двух
субстанциях полоскала ты:
во сне и потом во тьме.
А снизу идут бойскауты
и песню поют тебе.
Мы дети охоты, мы дети войны.
Архонты, архонты, мы ваши сыны.
Стремящихся к предкам, вы прятали нас
по чёрным розеткам, где не было трасс.
Мы вашей пехоты сияющий хвост.
Архонты, архонты, чиновники звёзд...
Так пели, дыша на стёкла.
Ты слушала их и сохла.
Внизу оживали сопла,
им было не до соплей.
И сделался сумрак ломок,
и пух, окруживший лоб их,
сорвался с боеголовок
взлетающих тополей.
* * *
Внезапно извлечённая из танца,
она сказала сквозь табачный дым:
«Орфей сошёл в Аид и там остался.
Здесь только я, наученная им.
Передо мной не опускают ружей,
и плющ не оплетает грудь мою.
Но на бесхозной лире неуклюже
я изредка играю и пою.
Он — эмигрант за огненные воды
Пирфлегетона. Та ещё дыра!
Но вы не там копаете, уроды;
подите прочь отсюда, мусора!»
Мы вышли вон. По берегам канала
горели окон жёлтые нули.
И музыка звучала из подвала,
как будто далеко из-под земли.
* * *
И с тех пор, как в воздухе девяностых
тот, второй, зародился воздух,
говоришь о себе от второго лица,
ожидаешь конца.
Ибо ангел времени не мечет своей икры,
но любую душу берёт сырой.
Неизбежно сокращается перерыв
между первой чарочкой и второй.
Горизонт затмили крылья небесных птах.
Океан в ионизированных китах.
Стань на льдину и оттолкнись легонь-
ко палкой или ногой.
Где-то ждут вторая вода и второй огонь.
И вторая земля выходит на белый свет,
как младенец —
точнее сказать, послед.
* * *
Ходить по коридору на сносях
и радоваться, что такая дура.
Сама босячка и дитя-босяк.
Но так уже сложилась партитура.
Окаменевший угасает день —
ни капли, ни снежинки не посеял.
А за окном каких-то сорок ден
по низким крышам тянутся на север.
А за окном решился на подлог
один фонарь — и выжелтил хозблок,
величественней сделал и рельефней.
Мир ожиданья: камень и литьё.
Бабахни, хлебосольное ружьё!
Но тихо над невидимой деревней.
Кошмар воочью (как бы не пролез),
и прошибает до второго пота.
И замирает в животе жилец,
когда к нему приходит это фото.
* * *
Родниковая, Центральная и Лесная:
Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух.
Многие спорят, неточно зная,
где обитает Сын, на какой из двух.
Где стволы облепих — словно стада оленей?
Где стрекоза подобна летающему овсу?
Лишь Центральная улица не оставляет сомнений
в своей принадлежности к Богу-Отцу:
вдоль дороги — шиповников буйные шестерёнки,
луговых престолов цветочное вещество,
и в конце — сады, как помыслы о Ребёнке,
отошедшем от Бога, вливающемся в Него...