* * *В сердцах воскликнул: ctrl+alt+delete, и на нули рассыпалась дорожка. А ниже — неолит, палеолит. Какая это Матрица? Матрёшка! И дней голубоватые ручьи к запруде собираются в купальнях. И жизни вертикальные слои в истории слоях горизонтальных. * * *
Всё склеилось — листья, и мех, и пух. И волосы — те, которые в двух субстанциях полоскала ты: во сне и потом во тьме. А снизу идут бойскауты и песню поют тебе. Мы дети охоты, мы дети войны. Архонты, архонты, мы ваши сыны. Стремящихся к предкам, вы прятали нас по чёрным розеткам, где не было трасс. Мы вашей пехоты сияющий хвост. Архонты, архонты, чиновники звёзд... Так пели, дыша на стёкла. Ты слушала их и сохла. Внизу оживали сопла, им было не до соплей. И сделался сумрак ломок, и пух, окруживший лоб их, сорвался с боеголовок взлетающих тополей. * * *
Внезапно извлечённая из танца, она сказала сквозь табачный дым: «Орфей сошёл в Аид и там остался. Здесь только я, наученная им. Передо мной не опускают ружей, и плющ не оплетает грудь мою. Но на бесхозной лире неуклюже я изредка играю и пою. Он — эмигрант за огненные воды Пирфлегетона. Та ещё дыра! Но вы не там копаете, уроды; подите прочь отсюда, мусора!» Мы вышли вон. По берегам канала горели окон жёлтые нули. И музыка звучала из подвала, как будто далеко из-под земли. * * *
И с тех пор, как в воздухе девяностых тот, второй, зародился воздух, говоришь о себе от второго лица, ожидаешь конца. Ибо ангел времени не мечет своей икры, но любую душу берёт сырой. Неизбежно сокращается перерыв между первой чарочкой и второй. Горизонт затмили крылья небесных птах. Океан в ионизированных китах. Стань на льдину и оттолкнись легонь- ко палкой или ногой. Где-то ждут вторая вода и второй огонь. И вторая земля выходит на белый свет, как младенец — точнее сказать, послед. * * *
Ходить по коридору на сносях и радоваться, что такая дура. Сама босячка и дитя-босяк. Но так уже сложилась партитура. Окаменевший угасает день — ни капли, ни снежинки не посеял. А за окном каких-то сорок ден по низким крышам тянутся на север. А за окном решился на подлог один фонарь — и выжелтил хозблок, величественней сделал и рельефней. Мир ожиданья: камень и литьё. Бабахни, хлебосольное ружьё! Но тихо над невидимой деревней. Кошмар воочью (как бы не пролез), и прошибает до второго пота. И замирает в животе жилец, когда к нему приходит это фото. * * *
Родниковая, Центральная и Лесная: Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух. Многие спорят, неточно зная, где обитает Сын, на какой из двух. Где стволы облепих — словно стада оленей? Где стрекоза подобна летающему овсу? Лишь Центральная улица не оставляет сомнений в своей принадлежности к Богу-Отцу: вдоль дороги — шиповников буйные шестерёнки, луговых престолов цветочное вещество, и в конце — сады, как помыслы о Ребёнке, отошедшем от Бога, вливающемся в Него...
|