* * *Ты по спирали, по краю воронки,
воронки без края,
в какие края?
Верю — тобою, тобой — умираю,
выслушай мною и ты соловья,
выдыши ландыши, высмотри мною
всполохи белок в сосновом дупле,
и молоко детской речи парное
мною впитай на мгновенной земле.
* * *
Себестоимость воздуха ниже нуля,
подойдите поближе ко мне, тополя,
и за тёплого слова полушку
кислородом заправьте подушку.
Обещаю, что дам подышать
всем, кто хочет на ней полежать.
Золушка
Бабочка пробует пищу ногами, и
нет на земле никакой моногамии!
Только горящий хрусталик глазной,
только хрустальный сандалик резной,
тапочка, туфелька, чок-башмачок,
в сердце забытый. Лети, дурачок.
Что тебе ад и зачем тебе рай,
рад бы, да поздно. Лови, примеряй!
* * *
Гребень, срубленный с шлема до самых волос,
и прошитый стрелою в два локтя щиток —
очевидно, не тема. Ушёл в пылесос
грубо загнутый ногтем обрывок — листок. Жизни книжная, в общем, не пыль, а пыльца.
Оседающий анти, в крови, депрессант.
А зацепит и вертится фраза с конца:
Тридцать тысяч солдат знал в лицо Александр!
Марс
Реки на нём, огневидные реки.
И переходят себя они вброд,
пренебрегают, бегут от опеки
всех берегов и свиваются в свод
неба — на за́литом тушью картоне.
Жалко, а нечем помочь комару,
влип, бедолага, и в лужице тонет.
Не прикасался бы лучше к перу.
* * *
Маша, ты видела смерть Фаэтона
в спичке, слетающей искрой с балкона,
всё удивлялась: «Ну как вам не жалко
маленькой спички, ведь есть зажигалка!» Дружно дрожали, намокнув, реснички,
и дорожали в руке моей спички. Я ли обижу тебя, дорогая?
Скажешь однажды: «Пускай, догорая,
жизнь пролетает высоким пунктиром
в этом ли мире, над этим ли миром —
лишь бы не местный мирок-коробок!»
Тихо и просто скользнёшь за порог. Вот на какой себя мысли ловлю:
кажется, я тебя благословлю.
|
