Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2011, №2-3 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера
Хроника поэтического книгоиздания
Хроника поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах
Май — август 2011

Наталия Азарова. Соло равенства: Стихотворения
/ Предисл. А. Драгомощенко, Б. Констриктора, Вл. Новикова. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 275 с. — (Серия «Новая поэзия»).

Книга представляет собой избранное за последние несколько лет, дополненное совершенно новыми текстами (среди которых особенно хочется отметить своеобразную реплику к творчеству Ф. Пессоа в небольшой поэме «По следам Soledades»). В стихотворениях Наталии Азаровой графические элементы, кажущиеся случайными и обусловленными исключительно эдиционной практикой, раскрывают свой конструктивный потенциал: перед нами тот извод (поставангардистской) поэтики, что стремится к тотальному контролю над всем спектром доступных выразительных средств, смыкаясь на одном крае с визуальной поэзией (недаром книги Азаровой почти непредставимы без акварелей А. Лазарева), а на другом — с чистой глоссолалией. Однако тексты «Соло равенства» воспринимаются не как эксперимент, а как попытка построения поставангардного «большого стиля», способного отразить любые вещи мира, пусть и в специфическом преломлении.
день когда гении радуют / чириканьем бабушек над оврагом / коровами перевёрнутыми / мальчиками в розовых самолётах / рассказанным ровно деревом / уходом / и / голой могилой

Кирилл Корчагин

Наталия Азарова заимствует у Хлебникова ритм «Шествия осеней Пятигорска», словно не замечая, что эти стихи словно бы пронизаны ветром смерти, который сквозит сквозь «сон лучей» последних его лет, лет Хлебникова. Фокусируя объект в солнечном взгляде, и на этот раз заимствуя внутреннее «созерцание огненной колесницы» у Геннадия Айги, Азарова создает солнечный, безгрешный, насыщающий плод, следуя во всём «поэтике простого продукта». Насыщение читателя возникает всякий раз в любом месте, поскольку это внутреннее «здесь» везде одинаково, и в конечном смысле всё равно, где пожирать лотос — в Праге, в Бору, в Нью-Йорке или Астрахани, — география вдохновений Азаровой чрезвычайно пестра. Однако, один раз надкусив это яблоко, поэт словно обнаруживает, что солнечным своим затылком касается смерти. И — перевалив за середину книги — в рассказе оказываются уместными «домотканые» женские поминальные заботы, а сам внутренний образ поэта раскрывается как образ Персефоны, сладчайшие плоды оказываются «золотыми кренделями на ели засыхающими», а продукт получается «весел и кисел (как) живой апельсин». А всё рассказанное в книге оказывается —
рассказанным ровно деревом / уходом / и / голой могилой

Виктор Iванiв

Денис Безносов. Околопьесы
Мadrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2011. — 108 c.
Денис Безносов. Клетка черепахи
/ Предисл. С. Бирюкова. — Мadrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2011. — 104 c.

Стихи молодого московского поэта и филолога (подготовившего в том же издательстве две книги Тихона Чурилина) выделяются на фоне многих вторичных опытов современного поставангарда. Сергей Бирюков говорит в предисловии к «Клетке черепахи»: «Мы как будто возвратились чуть ли не на 100 лет назад», — и с этим трудно согласиться: Безносов, действительно наследуя самым радикальным авангардным фигурам и движениям (и, что особенно важно, не только отечественным, но и европейским), производит своего рода опыт перенесения того письма в современность, — но тем самым и видоизменяет саму исходную поэтику, привнося в неё рефлективный филологический взгляд. То же можно сказать и о прозиметрических «околопьесах», соотносимых с текстами Ильязда, Беккета, дадаистов, но — прочтённых из «сегодня». По сути, это эксперимент по созданию дистиллированного авангардного текста, с очевидностью невозможного в момент живой истории.
ешь лоб / боль лат / спал улисс / сонным мухам ила / дали маху мы / но сил у лап / стало больше

Наталья Бельченко. Бродяга / беглец: Стихи
Дрогобыч: Коло, 2010. — 92 с. — (Б-ка газети «Майдан»).

Шестая книга киевского поэта. Бельченко работает на столкновении различных центристских традиций — от неоакмеистической ностальгической прозрачности до метареалистической и, ещё в большей степени, восходящей к левому крылу «Московского времени» (в первую очередь, к А.Цветкову) семантической подвижности, поливалентности значений. В книге, в отличие от предыдущей, представлено и несколько стихотворений на украинском языке.
До крови развороченной землёй / По лесу пробирался рядовой. / Уже земля и кровь ему по горло. / Вокруг — то снег, то зелено, то голо, / И так четыре года лес стоит, / Исчезнувшими жизнями прошит / И прожит развороченной одной, / С которой пробирался рядовой.

Лоренс Блинов, Александр Князев, Виктор Пермяков. Трiоль. Стихи о музыке и музыкантах
СПб.: РБИЦ «БЛИЦ», 2011. — 260 с.

Необычный сборник трёх поэтов, объединённый музыкальной тематикой. На фоне архаическо-иллюстративной лирики петербуржца Князева и культурологических медитаций волгоградца Виктора Пермякова наиболее заметны стихи Лоренса Блинова из Казани, остающегося, впрочем, по преимуществу представителем поставангардного мейнстрима; в этом смысле его опыты звукописи и зауми наиболее интересны.
простор / просто — ор! / ор Гия ор / кестра в место / тихой музыки... (Л.Блинов)

Вячеслав Боярский. Пустая комната: Пятая книга стихов
Новосибирск, 2011. — 100 с.

В сборнике новосибирского поэта тихая сентиментальность сочетается с зоркостью и точностью опытного зрителя. Силлабо-тоника и свободный стих выступают у Боярского на равных; тем не менее, именно некоторые верлибры следует признать наиболее удачными по чёткости и лаконизму.
Однажды / Маленькая девочка / Гуляла весной / За домами / И нашла под окном, / Среди бутылок и кала, / Распятие — / Гипсовое, сколотое, / Оно торчало в снегу / Вниз головой. / Она долго стояла, / Думала, что ей сделать / Со Спасителем. / Потом ушла. / Вернулась на следующий день, / Но его не было. // Теперь при слове «Иуда» / Вздрагивает.

Д. Д.

Ольга Брагина. Аппликации
Днепропетровск: Лира, 2011. — 108 с.

«Аппликации» — первая книга киевского поэта Ольги Брагиной. Отказ от разбивки текста на строки, обилие персонажей, часто с экзотическими именами, в ряде текстов — обращение к любовно-девичьей тематике сближают стихотворения Брагиной с некоторыми представителями современной «поп-поэзии». Но это сходство поверхностное, внешнее; тексты Ольги Брагиной в большинстве своём значительно более разнообразны и глубоки, исторические и литературные персонажи в них сталкиваются в самых неожиданных сочетаниях, предметные детали и образы сменяют друг друга совершенно непредсказуемо, появление любовно-девичьей тематики не обходится без тонкой иронии автора, сдвигающей все акценты, которые читатель мысленно расставляет. Ольга Брагина, соединяя фрагменты современной реальности в своеобразные «аппликации», становится летописцем современной массовой культуры и иронически показывает сознание человека времени «после постмодерна».
Барсук тануки проснулся девушкой с аперитивом, выглянул из норы — лето в разгаре, душно, проверил почту, помедитировал о красивом, локон из чепчика выбился равнодушно. В одном письме написано: «Бедные злые детки, по направлению к северу движутся караваны, но ваш учитель Бродский оставил для вас на ветке подробное описание ужина монны Ванны».

Елена Горшкова

Александр Бренер. Проделка в Эрмитаже
М.: Гилея, 2011. — 96 с.

Новый сборник стихотворений знаменитого перформера. В центре стоит лирическое «я», одновременно по-футуристски героизированное и остранённое смехом. Частично Бренер описывает здесь свой художественный метод провокации, неизменно выставляющей жертву в идиотском свете («Происшествие на вернисаже художника Тишкова в Париже», «На выставке старых эротических японских эстампов в Милане»), — явный и поддразнивающий намёк на это виден уже в заглавии книги. Вторичность поэтической формы и образности («Вы мне предлагаете студень / Из ваших улыбчивых губ») Бренера не смущает и смущать не должна: его тексты подчёркнуто отстоят от траекторий «корпуса поэзии» и обращаются к нему лишь пародически. Это, конечно, романтическая книга. Поэтическое продолжение «Обоссанного пистолета».
Поэты знают, что поэты / Стихи читают в полный зал, / А я стыжусь, что в морду эту / Или вон в ту не наплевал. // Поэты — куры на яичках — / Высиживают свой успех, / А я — летающая птичка / И какаю на них на всех. // Поэты верят безусловно / В Истории присяжный суд, / А я — что судьи поголовно / Хамят, холопствуют и врут.

Лев Оборин

Мария Ватутина. Ничья: Стихотворения
СПб.: Геликон Плюс, 2011. — 220 с. — (Созвездие. Классики и современники).

Новая книга московского поэта. Ватутина вновь обращается к антропологической проблематике; её стоический, жёсткий взгляд на людей и — в первую очередь — себя образует своего рода «поэтику проверки на прочность». Ужас обыденности в этих стихах пусть и имеет метафизический противовес, но, в сущности, может быть разрешён лишь в этическом пространстве. Новая книга, кажется, выводит Ватутину на путь обобщения этих мотивов, на новый уровень их представления.
... Все десять дней срасталась я с тобой, / Перерождалась, слабая до дрожи. / А где-то в дальней замути рябой / Остыл пейзаж, с которым мы похожи. // Как дерево, подгнившее в пруду, / Покрытом ряской, я когда-то кисла, / Пока не смыли с зеркала слюду / Ненужных встреч и наносного смысла.

Александр Величанский. Пепел слов
М.: Прогресс-Традиция, 2010. — Т.1: 712 с.; Т.2: 384 с.

Наиболее полное собрание стихотворений одной из наиболее ярких фигур московской неподцензурной поэзии, Александра Леонидовича Величанского (1940-1990). Будучи близок к кругу СМОГ`а, Величанский активно контактировал и с поэтами «Московского времени»; в то же время некоторые критики (например, Владислав Кулаков) справедливо усматривают определённую близость Величанского к конкретистской и концептуалистской линии. В этом смысле Величанский, по сути дела, оказывается фигурой «вне школ»: глубинный лиризм, метафизические поиски и вообще явственность спиритуалистических мотивов сочетаются у него порой с гротеском и языковой жёсткостью, вовсе не мешающим присутствию «возвышенного» субъекта. Важным методом Величанского была цикличность, переходящая в сериальность; с этим связана и склонность поэта к недоговорённости, фрагментарности, — и одновременная плотность высказывания. Двухтомник Величанского включает не только его канонические книги, но и стихи, исключённые автором из серии книг, выпущенных в 1990-м издательством «Прометей».
Скрыт от нас небесный воин / серостью вокруг, / а не серой. Не раздвоен / ног его каблук. / Даже хром теперь навряд он — / разве что — с войны. / И зависит, сколь рогат он, / только от жены.

Герман Власов. Определение снега: Книга стихотворений
М.: Водолей, 2011. — 88 с.

Едва заметная ирония московского поэта Германа Власова, в отличие от многих, есть инструмент именно лирического высказывания: таковы свойства субъекта, который разрешает мировоззренческие проблемы, уходя от антиномий, демонстрируя смысловые оттенки. Ирония не противоречит ни пафосу, ни трагизму, но является их инструментом; иное дело, что сам пафос приобретает от того не чётко-явленный, однозначный, но размытый, «акварельный» облик, а трагизм очевидно становится вместо онтологической проблемы внутренней проблемой поэтического «я».
... И группа лиц в пальто похожих, / косясь, смеётся надо мной: / я — иностранец, я прохожий, / слепец с чувствительною кожей — / какой-то валик восковой.

Гимн очеретяних хлопчикiв. Современная поэзия Приднепровья (Днепропетровск — Запорожье)
/ Сост. С. Бельский, О. Барлиг. — Днепропетровск: Лира, 2011. — 240 с.

Сборник включает себя подборки восьми авторов молодого поколения из Запорожья и Днепропетровска и посвящен памяти Влада Клёна и Владимира Селиванова. Представлены как русскоязычные поэты — Станислав Бельский, Максим Бородин, Андрей Селимов, — так и украиноязычные: Олесь Барлиг, Юрий Ганошенко, Инна Завгородняя, Сана Праедгарденссон; Татьяна Скрипченко выступила в обеих ипостасях. Большая часть представленных текстов так или иначе связана со свободным стихом, однако диапазон поэтик весьма широк — от «прямого высказывания» до неоконкретизма.
когда клею новые обои / всегда / пишу / на обратной стороне / бумажных полос / несколько новых стихотворений / чтобы потом / через несколько лет / найти их / у самой стены / приникшими / к холодным кирпичам / маленькие стихотворения / дети / ремонтных работ (М. Бородин)

Глагол
/ Сост. А. Подковальникова. — Ростов н/Д., [2011]. — 158 с.

Благодаря книжной серии «32 полосы» Ростов-на-Дону стал недавно одним из центров актуального поэтического книгоиздания. Сборник «Глагол» отчасти является результатом этой ситуации: наряду с местными авторами (среди которых следует выделить Нину Огневу и Надю Делаланд) здесь публикуются подборки известных московских поэтов: Николая Байтова, Александра Воловика, Светы Литвак, Владимира Строчкова.
делаешь пустые вещи / но с безумьем роковым / возгорайся и трепещи / и движением простейшим / бросишь вызов всем живым... (С.Литвак)

Наталья Горбаневская. Прильпе земли душа моя: Стихи (1956-2010)
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2011. — 200 с. — (Поэтическая серия издательства «Русский Гулливер»).

Сборник Натальи Горбаневской — не её регулярная книга, но и не вполне избранное, хотя и включает стихи, написанные за более чем полувека. Здесь собраны стихотворения, так или иначе соотносимые с религиозной тематикой. Хронологическая структура книги позволяет проследить эволюцию Горбаневской — не столько мировоззренческую (в этом отношении лирическое «я» Горбаневской в разные годы вполне сопоставимо), сколько эстетическую: от большей разреженности — к увеличению плотности высказывания, от нормативности языка — к смещению семантических пластов. За рукопись этой книги Горбаневская была удостоена в 2010 г. Русской премии.
Вот взошли звезда и Солнце / над холмами Галилеи, / и увяли баснотворцы, / сло́ва в горле не имея. // Ослепясь от Слова-Света, / Слова Нового Завета, / с горестным безгласным вздохом / увядоша, увядохом.

Анна Григ. Дробью: Стихи
Тбилиси: Пегас, 2011. — 80 с.

Сборник живущей в Тбилиси поэтессы и переводчицы. В стихах Анны Григ различные фонетико-интонационные опыты (не случайно к книге приложен CD с записью весьма эффектного авторского чтения) носят поставангардный характер лишь внешне; по сути перед нами ролевая лирика, сквозь игровой характер которой порой просвечивают элементы «новой искренности».
мир заперев в комоде / я по последней моде / разделся и рыдаю / взлетаю температурой / срываюсь вон из шкуры / умом хвалиться не надо / не будит шикалада

Владимир Ермолаев. Трибьюты и оммажи
М.: Культурная революция, 2011. — 240 с.

Необычная книга рижского поэта составлена из римейков, аллюзивных опытов и т.п., связанных с важнейшими культурными фигурами XIX-XX веков. Ермолаев предлагает книгу-палимпсест, собственное письмо сквозь письмо Флобера, Кафки, Г. Стайн, Фолкнера, Хемингуэя, Буковски, Бротигана, Кьеркегора, Ницше, Бодрийяра. Способы оперирования текстами-предшественниками могут варьироваться от прямого цитирования, коллажа, реминисцентного письма до свободных фантазий по мотивам и сюжетам вышеперечисленных авторов. В результате создаётся многомерное пространство чтения-как-письма и письма-как-чтения. Завершается книга несколькими переводами Ермолаева из англо-американской поэзии.
я видел как Бротиган / вытащил из воды форель / и бросил её обратно в воду // возможно рыбалка / в Америке запрещена / подумал я // нет сказал Бротиган / запущен уже второй тираж / теперь я могу не думать / о пропитании ловлю / в своё удовольствие

Ольга Иванова. Пунш и лепет (Cтихи)
Дубна: Феникс+, 2010. — 160 с.

Книга московского поэта, вышедшая после долгого перерыва. Эстрадная эффектность, хлёсткость, гипертрофия авторского «я» (при весьма умело сокрытой в приёмах самоиронии) — характернейшие черты ивановской поэзии. Сквозь конструкт лирической героини-смиренницы проглядывает характерный эпатажно-родной образ со всеми его техническими атрибутами: ассонансными рифмами, играми в неправильное произношение и смещение ударений, чередованием нарочитых экзотизмов и редкостно-вычурных словечек с просторечиями и жаргонизмами, вообще богатейшей фоникой, цитатной игрой, графическими элементами компьютерной эпохи и т. д.
... уйти всклокоченным икаром / ферзём, фразёром / отдельно взятые и хором / низая взором // нижележащие широты / [слезьми облиты] / в каре построенные роты / холмы и плиты // её завзятым дезертиром, / эфирным паром — / в безумье Музыки, в котором / парам-парарам

Д. Д.

Александр Кабанов. Happy бездна to you
Харьков: Фолио, 2011. — 187 с. — (Сафари).

В новую (девятую) книгу Александра Кабанова вошли многие стихи из предыдущей, пожалуй, наиболее громко прозвучавшей — «крымско-херсонского эпоса» «Бэтмен Сагайдачный». В остальных, написанных позже, идёт развитие той же темы: не столько предчувствие катастрофы, сколько постапокалипсис, распад культурного пространства, его, даже на уровне слов и словесных блоков, мутации — излюбленная «игра» Кабанова. В этом новом континууме осколки смыслов сращиваются так и сяк, творя причудливые химеры («старшую женщину зовут Бедная Линза, / потому что всё преувеличивает и сжигает дотла»). Распадающаяся, вплоть до схлопывания пространства-времени (как в стихотворении «Исход москвичей», странно провидевшем московское пекло прошлого года — стихотворение выложено в блог Кабанова в феврале 2010-го), реальность резко мифологизируется и уже в силу этого своего мифогенеза требует в своём описании не столько лирики, сколько надличностного эпоса. Новые стихи Кабанова этически амбивалентны, брутальны, иронично-карнавальны и, несмотря на самодостаточность каждого стихотворения, — взаимодополнительны.
Надо бронепижаму / надеть перед сном и каску, / не забыть повернуться / к эпицентру взрыва спиной, / потому что жизнь — / впадает не в смерть, а в сказку, / у которой рассказчик — прежний, / сюжет — иной.

Мария Галина

Юрий Казарин. Каменские элегии: Стихотворения. — Часть вторая
Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2010. — 76 с.

Вторая часть книги известного уральского поэта и филолога (первая была опубликована в 2009-м). Поэтика Казарина — созерцательна, но это созерцание не остранённо-медитативное, а фиксирующее глубинные связи предметов и явлений. Нарочитая сухость письма придает стихам Казарина особую отточенность.
Это собака не для езды. / Имя собаки — имя звезды. // Имя собаки — имя цветка / цвета любви и её языка: // словно от зноя зевнула земля. // Или собака. Собака моя. // Имя собаки — выдох и вдох. / Отчество — Бог.

Борис Кутенков. Жили-боли: Стихи
/ Предисл. Л. Анненского — М.: Вест-Консалтинг, 2011. — 82 с.

Вторая книга молодого московского поэта. Кутенков прослеживает трансформации лирического субъекта в преображённом мире современности. Архетипические и традиционные модели сталкиваются в его стихах с моделями нового быта и новой гносеологии; субъекту в этой ситуации остаётся лишь стоическая позиция.
... Ты же помнишь, как было и пусто, и просто, / как летело в ладони небесное просо, / как мерцала дурацкая цель. / А теперь — сто желаний исполнивший за день, / подустав от забот об одном адресате, / ты — в падении, в точке, в конце...

Максим Лаврентьев. На польско-китайской границе: Стихи
М.: ЛУч, 2011. — 88 с..

В своей книге, включающей стихи последних шести лет, бывший главный редактор журнала «Литературная учёба», ненадолго вернувший это издание в фокус внимания профессионального сообщества своей гневной статьёй против засилья геев и лесбиянок в современной русской поэзии, апеллирует к «большим нарративам» (принадлежащим различным традициям: от индуизма, христианства, ислама — до хлебниковского будетлянства), выстраивая сквозной образ «расколотого» человека современности, живущего одновременно в разных темпорально-культурных зонах.
... Не нужно беречь патроны, / Блокадный тянуть паёк, / И можно траву потрогать, / И жаворонок поёт.

Лит_перрон: Антология нижегородской поэзии
/ Сост. З. Прилепин. — Нижний Новгород: Книги, 2011. — 608 с.

Выступив как составитель поэтической антологии, Захар Прилепин, прозаик вполне реалистического пафоса (хотя и дебютировавший в своё время стихами), продемонстрировал редкую широту вкуса и толерантность к самым различным поэтическим языкам и стилям: как говорится в его предисловии, «то, что у всех такая несхожая почва и такое в разные стороны разбредшееся время, — мне даже нравится. Такой и должна быть наша — в который раз выговаривающая себя, словоохотливая — нация!..» Распространяется эта толерантность и на руководство областного Союза писателей, и на центральные фигуры независимой поэтической оппозиции 1980-90-х (Марина Кулакова, Евгений Стрелков), и на широко представленную в антологии актуальную поэзию — причём наряду с хорошо известными именами (Евгения Риц, Егор Кирсанов, Григорий Гелюта, Алик Якубович...) в книге есть и авторы новейшего призыва — Артем Филатоф, Александр Курицын и ряд других. Ещё есть барды и рок-поэты: здесь особенно следует порадоваться публикации лидера группы «Хроноп» Вадима Демидова. Есть, наконец, Эдуард Лимонов — не только дань политической биографии составителя, но и, как ни странно, факт: подросток Савенко родился в Дзержинске, что под Горьким. В общей сложности сборник составили подборки пятидесяти поэтов (плюс стихи самого Прилепина).
я повторю: держи меня в карма / не мальчик с паль, но / маленький зверок, / испуганный, изловленный, / убитый. / В лесу теперь зима / и я продрог / под взглядом нарезного объектива, / его, как горла, поперёк — / из прочего зверья / меня / оставили на сахарной поляне, / как фотокарточку, / в кармане / из леса вынеси меня. (Г. Гелюта)
Так гудят переростки в вечерней школе, / Пролетарский рай, густое синее время. / И действительно, казалось бы, нам доколе / Вспоминать на одном языке с этими или теми? / Треугольное молоко, крышечки и медали, / Лучше жить в тесноте, коленями к подбородку. / Те, которые били сверху свою чечётку, / Тоже местами были и временами стали. (Е. Риц)

Лица петербургской поэзии: 1950-1990-е. Автобиографии. Авторское чтение
/ Сост., отв. ред. Ю. М. Валиева. — СПб.: Искусство России, 2011. — 720 с. + 5CD. — (Творческие объединения Ленинграда).

Уникальная антология, составленная Юлией Валиевой, — собрание автобиографий (написанных весьма разножанрово) питерских поэтов самых разных поколений. Вторая часть — собственно стихи фигурантов, причем публикуемые в томе тексты — лишь «партитура» авторского поэтического чтения, занимающего пять CD. Здесь есть архивные записи Леонида Аронзона, Виктора Кривулина, Александра Морева, Олега Охапкина, Николая Рубцова. Ныне живущие авторы представлены как старейшинами ленинградской поэзии (где бы они ныне ни жили) — Дмитрием Бобышевым, Владимиром Британишским, Михаилом Ерёминым, Виктором Соснорой, Александром Кушнером, — так и поэтами последующих поколений вплоть до Полины Барсковой, Дарьи Суховей и Аллы Горбуновой. Основная — автобиографическая — часть тома разнообразна и в жанровом отношении: кто-то из поэтов ограничивается краткими данными о себе, кто-то пишет пространное мемуарное эссе. Особое место в этих автобиографических материалах занимают фотоиллюстрации; в этих снимках перед внимательным читателем проходит история независимой петербургской поэзии за несколько десятилетий. Но главное, разумеется, в том, что авторская звуковая интерпретация текста — это не просто иллюстрация; а пропускание поэтического слова сквозь тело, его живая репрезентация, в которой расставлены особенно познавательные для понимания исходного замысла акценты.
Литого «Сталина» в шинели / пилили ночью, как бревно. / А утром, заспанные, ели, / не находили в жизни цели / и грохотало... домино! (Г. Горбовский)
... В утесненье могучем, / во тьме океана дремучего, / В мерзком чреве китовом / дар говоренья громо́вого / И борения словом / обретёт пророк неуверенный, / Божьих велений бегущий.
(С. Стратановский)
... на следующей неделе станет лёд / погоним мы в экскурсию трёхтонку / блокадный сбор к девяти утра / на первом километре дороги / жизни а вот где это / загляните в книжки
(Д. Суховей)

Малая толика: Анатолию Головатенко посвящается
/ Сост. А. Горбатова, Ю. Годованец, А. Мурашёв, С. Строкань. — М., 2011. — 128 с. — (Новая серия).

Сборник, посвящённый памяти московского поэта, прозаика, историка, публициста Анатолия Юльевича Головатенко (1959-2011), включает стихи Юрия Годованца, Елены Кульчинской, Натальи Меньшиковой, Сергея Строканя, Наталии Черных, Тараса Шияна, Яны Юзвак, эссе Андрея Полонского, Алексея Прокопьева и др.
... На место прежних забот (сколько сил утекло) / непременно приходят другие. Подожду. // Каждая скорбь тяжелей предыдущей. / Пока междускорбие. // Время седого покоя. // Но тебе там — без муки моей — каково. (Н. Черных)

Борис Марковский. Мне имени не вспомнить твоего
СПб.: Алетейя, 2011. — 303 с. — (Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы).

Том избранных текстов живущего ныне в Германии поэта, редактора и издателя журнала «Крещатик» и многочисленных антологий русской поэзии Германии. В лирике Марковского возникает стереоскопический эффект, связанный с пересечением культур — советской, традиционной русской и украинской, европейской; это особенно хорошо заметно благодаря тому, что наряду с собственными стихами Марковского в книге представлены его переводы из Рильке, К. Моргенштерна, Гессе, Целана, Гюнтера Айха и др.
... Это скоро выступят зонтики, / это сумерки сентября, / это мы сумасшедшие зодчие / разбазариваем себя.

Д. Д.

Арсен Мирзаев. Стихитрость: Стихи
Таганрог: Нюанс, 2011. — 32 с. — (Специальная серия «32 полосы»).

Новый сборник петербургского поэта, перформера, исследователя русского авангарда представляет собой избранное за двадцать лет. В поэзии Мирзаева минималистический верлибр соседствует с различного рода звукописными и комбинаторными опытами, а ироническое «приватное» письмо — с медитативным лиризмом.
петуха / голос надтреснутый / обречённо печальный // «ай-ги» — / вдруг послышалось / снова: / «ай-ги» // — убеждённо и гордо!

Новая книга стихов Арсена Мирзаева — избранное с 1990 по 2001 год, вписанное в узкий формат страницы таганрогских сборников, ввиду чего (а может, и  не ввиду) не хватает ни «Палиндромесс», ни «Хазарско-нигерийских мантр». Включены, в основном, стихи о жизни и смерти, о поэтах и поэзии, посвящения, обращения, ухищрения — на то и стихИтрость. Узкая тропка авангардных практик в лесу словесности.
иду по нему: / одни щиплют / другие толкают / третьи пинают / четвертые приглядываются / пятые принюхиваются / шестые могут и укусить / ну а седьмые / возьмут да и «нахлынут горлом» / ненароком... // вот каковы слова / в лесу словесности русской

Дарья Суховей

Виталий Науменко. Юноша в пальто
М.: Литературный клуб «Классики XXI века», 2011. — 63 с.

Четвёртая книга иркутско-московского поэта. В поэзии Науменко обыденное бытие пропускается сквозь фильтры культурной памяти, но не растворяется в нём; «возвышенный опыт» предстает как привычная данность, в то время как дольний, привычный мир с помощью лёгких семантических смещений остраняется, становясь чуть ли не фантастическим.
Сезон обнаженья в искусстве — / ветвей, механизмов, корней. / Вот Ева стоит возле древа, / и мир одинок перед ней. // Стоит и торжественно смотрит, / как важно пикирует лист / простым треугольником света... / Прозрачна его нагота. // Где зреют плоды символизма? / Куда уплывают плоды, / когда мы трясем это древо / в случайной надежде пустой?..

Илья Ненко. Нарушение ритма сердца: Стихотворения
Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2011. — 40 с.

Первый сборник молодого поэта из Каменска-Уральского (до этого публиковавшегося в совместной с Е. Черниковым и А. Шалобаевым книге «Трое»). Илья Ненко продолжает исповедальную линию уральской поэзии, так или иначе преломляющую концепцию «новой искренности»; многие его тексты представляют собой своего рода поэтические притчи.
падая ударился об угол стола / упал на пол / разбил голову / потом научился / держать голыми руками уголь / вскоре бросил все / вредные привычки / неверных женщин / родственников / город / страну / занялся спортом / многого добился

Наталья Никулина. Нести свет да нести: Стихи свободной формы
М.: Вест-Консалтинг, 2010. — 102 c.

Четвёртая книга поэта из Обнинска Калужской области, заметной представительницы местной школы свободного стиха, наследующей лирико-философскому минимализму Владимира Бурича и, особенно, Арво Метса.
нести свет / да нести / как вёдра на коромысле / на весах / не спрашивая / сколько в одной руке / сколько отдал / не взвешивая / донести.

Алексей Остудин. Эффект красных глаз
/ Предисл. Н. Васильева. — М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2011. — 124 с.

Седьмой сборник казанского поэта. Поэзия Остудина, корнями восходящая к пастернаковской традиции, в новых стихах приобретает всё более и более гротескный характер: перипетии существования оказывается возможным передать только через «бешенство» языка, разного рода семантически нагруженные, многоуровневые каламбуры, вскрывающие в обыденном (событии ли, высказывании) самые неожиданные стороны. При этом Остудин остаётся верен традиционной просодии и сохраняет целостность лирического субъекта (в этом поэтика его близка, пожалуй, к Александру Кабанову, а из поэтов предыдущего поколения заставляет вспомнить Александра Еременко).
... Хватает голыми руками / пилу крапивного листа. / Добро должно быть с Мураками, / а не считалочка до ста! // Довольно глокую кудрячить, / храпеть у бокра на бедре! / Играет ливень кукарачу / на перевёрнутом ведре...

Олег Охапкин. Лампада. Поэтический дневник 1991-1992 года
СПб.: Международная ассоциация «Русская культура», 2010. — 168 с. — (Б-ка журнала «Русский мiръ»).

Последний сборник выдающегося поэта ленинградского андеграунда Олега Александровича Охапкина (1944-2008) публикуется в том виде, каким его задумал автор. Поэтика позднего Охапкина отлична от предыдущих его стихов; метафизическая проблематика была для поэта всегда важна, но со временем на смену грозной изощрённой образности ветхозаветных пророчеств пришла исповедальная лирика личного приятия духовного опыта.
На западе звезда пылает, / А с юга свищет соловей. / Душа вчерне об этом знает, / Но песни нет ещё моей. // На севере с залива — света / Мерцанье. Это мая ночь. / В зените ковш затерян где-то / А с юга тьмы не превозмочь...

Владимир Пальчиков. Чело веков — человеков: Избранные сонеты (1960-2010)
М.: Русский импульс, 2011. — 304 с.

Собрание сонетов одного из корифеев этой твёрдой формы, написанных за пятьдесят лет. Более всего Владимир Пальчиков (иногда подписывающийся Пальчиков-Элистинский) известен головоломно сложной формой — палиндромическими сонетами: это отнюдь не пустое штукарство, но испытание языка на его прочность В книге представлены также венки сонетов.
... Мал Синода низ, и — на Дон ислам, / Мурава ж редка, как держава Рум. / «- Матерев, они в иновере там — / Мумиё и мум, мумиё и мум...»

Игорь Панин. Мёртвая вода: Стихи
/ Предисл. Д. Быкова. — М.: Вест-Консалтинг, 2011. — 96 с.

В стихах Игоря Панина явственная экспрессионистская традиция пронизана отчасти нонконформистскими, отчасти просто неопределённо-скандальными настроениями; однако за образом «люмпенизированного радикала-интеллектуала» возникает проблематика более глубинная — чуть ли не антропологическая (как, например, в поэме «Австралия», вызвавшей в ходе российско-австралийского поэтического фестиваля протесты австралийской стороны).
Я люблю дешёвые пивнушки, / дремлющие около вокзалов; / заскочишь в такую под вечер, выпить пива кружку, / и грамм сто пятьдесят вдогонку — чтоб не казалось мало, / закажешь глазунью из трёх яиц / и бекон, не внушающий доверия, / а вокруг — столько живописных лиц / и никакого лицемерия...

Д. Д.

Алексей Порвин. Стихотворения
/ Предисл. О. Юрьева. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 240 с. — (Серия «Новая поэзия»).

«Стихотворения» — вторая книга молодого, но уже замеченного такими известными поэтами и критиками, как Олег Юрьев, Валерий Шубинский, Григорий Дашевский, петербургского поэта Алексея Порвина, включающая в себя первую книгу автора, «Темнота бела», практически в полном составе, а также новые стихотворения. Поэтическая родословная Алексея Порвина достаточно подробно описана Олегом Юрьевым в предисловии к сборнику; в частности, Юрьев выстраивает следующую обратную хронологию: Михаил Ерёмин — русский символизм — Тютчев и Фет — одическая поэзия XVIII века — допетровская риторика. К этому перечню можно было бы добавить многое, поскольку поэзия Алексея Порвина обладает огромной культурной памятью и связана с предшественниками и современниками сложной системой нитей родства. Среди особенностей этого автора, уже замеченных критиками, нельзя не упомянуть «закрытость» вплоть до исчезновения из текста авторского «я» и оформление поэтического высказывания в устойчивые структуры, своеобразную «кристаллизацию» речи, до предела насыщенной смыслами при явном стремлении к лаконичности. Эти черты делают стихотворения Алексея Порвина узнаваемыми, действительно выделяя его из ряда авторов своего поколения, в большинстве своём отказавшихся от предзаданной формы или деконструирующих её.
А человек из полусвета / плывёт с восхода до вчера, / где именем обнять не можно / скрипучую морскую сырость / из корабельного ребра...

Елена Горшкова

Поэзия Алексея Порвина (а книга на данный момент представляет её более чем полно) — явление на удивление целостное и монолитное: несмотря на изящное разнообразие используемых размеров (что по нашим временам вообще редкость), стихотворения сами собой связываются в своего рода большую лирическую поэму. Это достигается особой техникой письма, при которой словарь и метрика тщательно нюансируются, чтобы ничто не мешало общей «прозрачности» стиха, скорее скрывающей от читателя изображаемое, чем выставляющей его на показ: взгляд поэта направлен сквозь события и предметы, непосредственно в сторону текучего (не)бытия (этот принцип действует даже в подчёркнуто стёртом названии книги). Но здесь можно видеть и различие с таким ключевым для Порвина поэтом, как Рильке, многие стихотворения которого, напротив, движутся волнами — от одного смыслового пика к другому, что для самого Порвина оказывается неприемлемым.
Свет всё чаще делает шаг / не по ветвям, а где-то мимо: / вот в лице твоём отыскал / опору для движенья дальше <...> медлишь, взгляда не отводя / от золотящихся песчинок / дна, опять сиявшего вверх, — / вослед шагающему свету.

Кирилл Корчагин

Стихи Алексея Порвина обескураживают. Вероятно, так потрясала современников «Сестра моя — жизнь». Но, в отличие от Пастернака, в сгущённом до предела метрико-метафорическом ряду порвинского стиха почти неразличим собственно сюжет. Нельзя сказать, что его нет или он теряется. Вероятно, дело в жёстком смысловом сжатии и новом, обусловленном самим диким движением времени, монтаже. Тем не менее, это замечательные экспериментальные стихи, заражённые модернистским любопытством и тщеславием, тщеславием настоящего Творца, способного создавать объекты, достойные существования, и барочной экстравагантностью, которой неплохо бы вооружиться, если пишешь стихи после стихов: Холокоста, фотошопа и Велимира Хлебникова.
Звук и есть моя кровь, мой плод — зачат: / это я там на крыше, это рад / выбор мой так стучаться к тебе, / к моей несудьбе.

Пётр Разумов

Игорь Сатановский. Кубисты в загоне: Верлибры, центоны и автопереводы (1998-2011)
NY. — М.: Кожа пресс, 2011. — 48 с.

Живущий в Нью-Йорке поэт и соорганизатор проекта «Новая Кожа», включающего одноимённый альманах, — один из наиболее радикальных последователей и одновременно трикстеров-осмеивателей нескольких американских поэтических традиций. В настоящей книге собраны тексты различного рода — от прозрачных афористических свободных стихов до опытов потока сознания и центонного письма.
окончательно осознал / невозможность радуги / в страдательном залоге: // нечто менее радужное // превратилось / в радиоточку / в чужой голове: // активация: // актом / исчезновения

Екатерина Симонова. Гербарий
NY.: Ailuros publishing, 2011. — 126 с.

Новая книга нижнетагильского поэта, представляющая собой то ли мистификацию, то ли стилизацию; книга открывается квазипредисловием «Из воспоминаний Адели С.», под которым указано: «Париж, 1955». Соответственно, составившие книгу стихотворения являются своего рода работой с метаязыком русского модернизма (особенно «парижской ноты»), впрочем, вполне игровой с учётом того, что Симонова значительную часть текстов посвящает вполне известным современным авторам.
Невероятный воздух, / Большой, как дирижабль, / Твоё заполнит тело / И вытолкнет в февраль, // Сияющий и мрачный, / Влюблённый, как и ты, / Не в ту, в кого хотела, / Но в нежность ерунды, // Которая исчезнет, / Которая пройдёт, / И только память слева / Её запомнит лёд.

Наталья Словаева. Единица нерадивости
Ростов-н/Д.: Булат, 2011. — 44 с.

В стихах Натальи Словаевой свободный и регулярный стих соседствуют ненарочито, не образуя отдельных страт; чистое лирическое высказывание, растворение в потоке мироздания заставляет вспомнить о лучших образцах примитивистской лирики, написанной женщинами, — о Ксении Некрасовой или Зинаиде Быковой.
Спортивная площадка покрыта снегом, / Поля подсолнухов покрыты снегом, / Наши души покрыты снегом, / Наши раны покрыты снегом. / Дети около публичной библиотеки / катаются на санках, / по одному или паровозом, / А я прощаюсь с тобой.

Собрание сочинений. — Т.2. Стихотворения 2010 года: Антология современной поэзии Санкт-Петербурга
/ Сост. Д. Григорьев, В. Земских, А. Мирзаев, С. Чубукин. — СПб.: Лимбус Пресс, 2011. — 272 с.

Второй том многотомного проекта, задуманного несколькими петербургскими поэтами. В его цели входит демонстрация живого среза текущей поэзии Петербурга — при её максимальном представительстве. Но это лишь отчасти антология, с другой же стороны это альманах-ежегодник: поэтам предлагается публиковать новые тексты (исключение делается для ушедших авторов — в этом томе представлены подборки Бориса Кудрякова, Александра Миронова, Михаила Кондратьева). При этом авторы первого и второго томов не повторяются, и этот принцип предполагается сохранить и далее. В томе представлены тридцать два поэта самых различных поколений (от Петра Брандта до Павла Арсеньева) и эстетик (от Александра Горнона до Дмитрия Легезы). Такая «многомерность» делает альманах-антологию не имеющим аналогов проектом.
У меня сокращённая рабочая ночь. / Она длится четыре часа. / А потом — головой об письменный стол — / Я падаю в небеса. // Жужелицы, светляки и прочие / ночи / чернорабочие, / беспокойте меня не очень. / Отвяжитесь, черновики. / У меня другой почерк. / Я, наверно, другой реки. (Борис Шифрин)
... Но был слышен щебет, был виден прищур, почуян зов. // Холодком, как сжатым азотом, сгущалась кровь. // И её из себя, как пластилин, выдавливал. С чиха. // На попятную смерти, как на шутиху. / С таким же шумом. Ещё без выхода, но уже затихнув... (Тимофей Дунченко)

Д. Д.

Многотомная антология поэзии Петербурга продолжает выходить. Количественный состав поэтов примерно такой же, стихи — новые, имена относительно первого тома не повторяются, добавляя картине современного петербургского поэтического мира мозаичности. Как мне кажется, яркой особенностью второго тома стало разнообразие и многосторонность представленной в томе женской поэзии. Вот метафизическая меланхолия Нины Савушкиной:
В заржавленных кустах горчат соски малины — / Скукожены, как жизнь, как страсть, неутолимы. / Не влиться им в компот, наливкою не стать. / Никто не обретёт в беседке благодать.
Вот «Прелюдия» к «предлогу для союза» Ларисы Березовчук, состоящая из служебных, модально-коммуникативных высказываний-зачинов (?):
Но... словно... / а... когда... / или... не только, но и... потому что... // Если... несмотря на то, что... / либо... пока... / хотя... / что... // Так что... / ни... ведь... раз... // Якобы... так как... // Ибо... как... / чтобы... / и...
А вот то, как лирическая героиня Ирины Моисеевой оценивает нынешнюю политико-экономическую ситуацию:
Всем нужно мужество. А нам с тобой вдвойне. / Мы пережили поражение в войне. / Распад державы пережили. Мы в плену / Живём у плесени, покрывшей всю страну. / Но если будем говорить мы на своём, / И эту плесень мы с тобой переживём.
Три приведённых примера — демонстрируют широкие рамки, которыми руководствуются составители, их цель — обозначить расстановку в городе поэтических сил... Если продолжать о дамах, то есть в томе и миниатюры Ольги Логош, и лирика Екатерины Полянской, и трэш-поэзия Натальи Романовой. Если обо всех, то помимо цитированной Ларисы Березовчук, том представлен и авангардно-пишущими мужчинами; в первую очередь это Александр Горнон, а также Борис Шифрин, Валерий Кислов, Павел Арсеньев, всё более тяготеющий к неоконцептуализму, абсурдист Джордж Гуницкий. В мемориальном блоке опубликованы стихи Бориса Кудрякова, также тяготевшего к одному из изводов авангардного письма. Также надо отметить публикацию поэтов-»депрессионистов» — Бориса Пузыно и покойного Михаила Кондратьева. Чуть не забыла упомянуть обширно откомментированную посмертную публикацию Александра Миронова. Интенции составителей по объединению тех или иных авторов под разными лирическими рамками представляются мне не всегда ясными. В то же время, остсутствие единства и отсутствие уклона в какую бы то ни было сторону делает «Собрание сочинений» действительно уникальным проектом по собиранию букета петербургской поэзии, ибо пусть расцветают все цветы. 

Дарья Суховей

Владимир Стариков. Vade mecum: Стихи
Харьков: Эксклюзив, 2010. — 100 с.

Новая книга харьковского поэта. В стихах Владимира Старикова сталкиваются самые неожиданные семантические ряды, образные структуры; здесь порой возникает сюрреалистическая и чуть ли даже не дадаистическая образность, которая парадоксальным образом сочетается с весьма чёткой моральной позицией авторского «я».
свари мне сестричку / ну дочку / ну клячку / такую резинку / которой смягчают штрихи / до полутонов / и бумагу не рвут

Д. Д.

Сергей Стратановский. Граффити: Книга стихов разных лет
СПб.: Пушкинский фонд, 2011. — 84 с.

Очередное, условно говоря, «тематическое» собрание стихотворений классика петербургской поэзии (вслед за изданными в прошлом году «Оживлением бубна» и «Смоковницей»). Античные граффити, а вернее, надписи, — как известно, важный материал для историка, и в данной книге поэт предлагает прочитать новейшую отечественную историю со всеми её катастрофами через о(т)страняющий взгляд наблюдателя, для которого все коллизии двадцатого века воспринимаются почти исключительно как предмет историософской рефлексии, выявляющей объективный компонент правящего на постсоветском просторе ресентимента. Стратановский максимально последовательно возвращает в поэзию историческую память, не боясь того, что обращения к ней часто звучат обвинительным приговором.
Миром правят без нас, / а мы неожиданно, поутру / Узнаём о беде, / об обвале фрагмента истории. // Так корабль из Эстонии, / в августе сорокового / В порт далёкий вошедший... / Так матросы его, загуляв / В заведенье портовом, / узнают неожиданно поутру, / Что исчезла их родина.

Кирилл Корчагин

Композиция книги образует тематическое единство — тексты разных времён, сгруппированные по тематическим разделам, которые называются как граффити в разных местах: на брандмауэрах и пакгаузах, разрушенной стене, хрущёвках и по разным адресам: на площади Победы (которая есть всюду) и на проспекте Инноваторов (которого не существует нигде). Если вообще можно говорить про стихи Стратановского «лирика», то здесь именно она (в отличие от «Оживления бубна», основанного на мифологической эпике). С самых первых стихов Стратановский, конечно, поэт эпоса и драмы — и оба эти слова в переносном значении: поэт рассказывает сюжет, умеренно язвительно, а смысл и интенция высказывания в предельном проявлении боли, сожаления, горечи. Поэт будто бы хочет надавить, чтоб было ещё больнее, расцарапать око несплошными строчками, ухо — нетотальной рифменной организацией, языковое ожидание — необычной сочетаемостью морфем и индивидуальной, пусть и весьма прозрачной, метафорикой. Стихи Стратановского в большей степени — даже грамматически — или обращены в будущее, или нейтрализованы, оставляя в прошлом и состояние языка, и эволюцию поэтических форм (расшатывающийся гекзаметр; цезурованный александриец; сжатие «маяковской строки» до одиночного провисания; балладная графика с немонотонными отступами — что именно? Да всё сразу!). Я приведу самое любимое стихотворение книги — «Орфеич».
Вызволить Эвридику / Из подвала гриппозного, / где крысы скребутся, где стены / Замерзают зимой... / Вызволить Эвридику, / увезти на трамвае домой / В дом свой, дом живой, / на захламленный солнцем этаж, / И сказать: «Я — твой муж, / я — твой друг, я — Орфеич... / И забудь эту сволочь, / что тебя унижала, терзала...» / И она улыбнётся и вся встрепенётся, но вдруг / Помрачнев обернётся, захочет обратно, в подвал, / В преисподнюю крысь...

Дарья Суховей

Елена Сунцова. После Лета
NY., 2011. — 124 с.

«После Лета» — название с двумя смыслами; предыдущая, 2010-го года книжка Елены Сунцовой называлась «Лето, полное дирижаблей». Однотипное (и очень стильное) оформление обеих книг и перекличка в названиях предполагают некую целостность, как бы представление итогов «поэтического года»: остаётся только позавидовать человеку, у которого «ежегодных» текстов хватает на то, чтобы составить полноценную книгу. Можно спорить, какая стратегия лучше — спорадический выпуск, что называется, антологических сборников при жёстком отборе стихов либо периодическое, регулярное представление целостного — «дневникового» — массива, где каждое отдельное стихотворение как бы подкреплено остальными. Излюбленная форма Сунцовой — восьмистишия, излюбленный жанр — лирика, часто — ассоциативная лирика:
Кем растает снежок и с каких щёк / утечёт бахрома ледяных чёлок, / и жива ли прощённая ещё, / той зимой воплощённая ещё? // Только ножницы полые щёлк, щёлк / отрезают тяжёлый густой шёлк, / и зимует вода на железе вновь, / и идёт с языка, замерзая, кровь.
По сравнению с предыдущей книгой в «После Лета» больше «длинных стихов»; стихи объединяются в циклы, чего в «Лете...» не было, больше географии и литературы (Ницца, Пушкин, З. Гиппиус, лос-анджелесский бар, слависты, славящие стрекозу, котик-безобразник, Париж, дюны Марокко...). В каком-то смысле и правда — после лета: меньше стихийной энергии, но больше мастерства и культурных отсылок.

Мария Галина

Александр Тимофеевский. Ответ римского друга: Книга стихов
М.: Время, 2011. — 128 с. — (Поэтическая библиотека).

В новый сборник Александра Тимофеевского входит избранная лирика, в основном — любовная и гражданская (в случае Тимофеевского возможна чистота эпитетов). Хронология книги охватывает более шестидесяти лет. Стихотворения и поэмы Тимофеевского отличает подчёркнутая неусложнённость просодии и образного строя, уместная при прямом выражении горечи, раскаяния, ностальгии, неутолённого любовного чувства; вместе с тем интонация, колеблющаяся в диапазоне от сдержанной иронии до страсти религиозного сомнения, гарантирует стихам независимое звучание. Отсылка к Бродскому в названии сборника и трёх стихотворениях не имеет непосредственного отношения к поэтике Тимофеевского, свободной от влияния И. Б. Скорее, это ожидание диалога, который может быть только ретроспективным и умозрительным. Тимофеевский вообще открыт к диалогу: см., например, посвящённое Марии Степановой «Воскресение», отвечающее, видимо, на её балладу «Гостья». К сожалению, в книгу не попали некоторые лучшие стихотворения Тимофеевского. Впрочем, они напечатаны в относительно недавних сборниках. 
От встречного не надо пятиться, / Раз настроение весеннее. / Я говорю, сегодня пятница? / Мне отвечают — воскресение! / Вдруг я вижу, что у дверочки, / Ведущего в неясность входа / Стоят мои друзья и девочки / Из пятьдесят восьмого года.

Лев Оборин

Евгений Туренко. Предисловие к снегопаду: Из пяти книг и двух тетрадей
/ Предисл. Е. Сусловой. — М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2011. — 240 с. — (Академический проект «Русский Гулливер»).

Том избранных стихов центральной фигуры «нижнетагильской поэтической школы». Изломанность синтаксиса в этих стихах, анаколуфы, плеоназмы, тавтологии, пропуски логических звеньев работают на задачу максимально плотного, компрессивного проявления лирического субъекта. Этот субъект трансгрессивен, выходит за пределы «человеческого, слишком человеческого», но не красуется этим своим свойством, как, впрочем, и не эпатирует. Он просто существует за гранью ожидаемого, выходит в некий совершенно новый тип (само)остранения. Суровая концентрация смысла парадоксально сочетается с нежеланием отказываться от поэтизмов, возвышенных образных моделей, порой демонстрируемых чуть ли не на грани (авто)пародийности: в этом смысле Туренко смелее многих авторов, вытесняющих целые пласты поэтического языка ввиду их как будто бы проданной первородности. При всей гиперконцентрации поэтический строй Туренко близок не конкретистам, но «про́клятым поэтам» русской эмиграции, таким, как Поплавский (аллюзии на него часты у Туренко) или прямо упоминаемый в его стихах Божнев.
Помолчи, постарайся, прости — я / идиот. Потому что Россия / отвечает всегда не со зла / из дупла, // где кукушка троится медведем. / Мы опять мимо времени едем / и гортанную песню орём / не вдвоём.

Роман Тягунов. Библиотека имени меня: Стихи
/ Сост. Евг. Касимов. — Екатеринбург: Изд. дом «Автограф», 2011. — 176 с.

Наиболее полное собрание стихотворений легендарного екатеринбургского поэта Романа Тягунова (1962-2000). Поэзия Тягунова может быть воспринята как архетипическая, мифопорождающая для всей уральской поэзии: не случайно возникновение в этих стихах имён товарищей по цеху отнюдь не в качестве приватного жеста, но с целями покорения пространства; не случаен синтез неоромантизма (с присущими ему иронией и пафосом) с сугубо поставангардными и постмодернистскими ходами; привязки поэзии к текущему моменту с онтологическими задачами. Очевидны переклички тягуновской поэзии со стихами Александра Ерёменко (вообще «культового» персонажа для литературного Урала начала 1990-х): эта параллель требует внимательного рассмотрения. Выработанный Тягуновым «критический шаманизм» предстаёт как важнейший элемент уральского поэтического мира.
... Настанет срок — все будем там. / Но, игнорируя общественность, / Я пронесу свою наследственность / По самым ленинским местам. // Сухим не выйти из воды — / Они стоят по горло в честности. / На берегу вставные челюсти / Не могут разомкнуть ряды, / Чтоб пропустить глоток воды.

Д. Д.

Елена Фанайлова. Лена и люди
М.: Новое издательство, 2011. — 128 с. — (Новая серия).

Новая книга поэта состоит из относительно автономных циклов, появлявшихся в разное время в периодике и обладающих каждый своей формально-тематической доминантой. Так, скандальные «Балтийский дневник» и «Лена и люди» тяготеют к подчёркнуто прямому, провокативно обнажённому письму, свободно переходящему от безжалостного самоанализа к беспощадному анализу общества. В то же время в циклах «Лесной царь» и «По канве Брэма Стокера» деконструируется сама лирическая стихия: субъект этих текстов постоянно ускользает, так как, несмотря на грамматическое первое лицо, он толкует себя через намеренно искажённые элементы «массовой» и «высокой» культуры, слившихся в нерасторжимое единство и словно дробящих его сознание на слабо связанные фрагменты. Фанайлова в очередной раз изображает жизнь частного человека, пронизанного внутренне противоречивыми общественными процессами и вынужденно балансирующего на грани утраты внутренней целостности (или даже заступившего за эту грань).
потом мы шли в подземный зал, / где каменные зеркала, / где бил фонтан, и он сидел / и пил и брал на понт / и расставался так легко / и что-то говорил // и у него был пятачок, / как бы Татьянин сон // и я отправила его / на фронт, на фронт

Кирилл Корчагин

В отличие от максимально объективированных «Чёрных костюмов» «Лена и люди» — опыт субъективированного эпоса, лирическая героиня которого является одновременно участником событий и их исследователем. Здесь не только Наблюдатель влияет на Наблюдаемое, но и наоборот — Наблюдаемое влияет на Наблюдателя, изменяя его. Ключевое слово книги — «другие» («Я не считаю себя лучше / Моя претензия круче / Я считаю себя другим, другой, другими...»). Эту книгу можно представить себе как последовательный ряд экспериментов по управляемому перевоплощению, отождествлению себя со слабыми мира сего, не столько с субъектами истории, сколько с её объектами.
Нет, я маленькая жирная крыса / В белой лаборатории. / Студенты распяли на пыточном столике / И трогают без наркоза...
Сочетание холодноватого, как бы беспристрастного журналистского дискурса и буйного фанайловского темперамента как раз и высекает искру, запускающую эту махину. «Лена и люди» вместе с «Чёрными костюмами» (и, надеюсь, вместе с другими, ещё не вышедшими в свет книгами Фанайловой) является беспрецедентным литературным проектом описания текущей реальности.

Мария Галина

Принято противопоставлять Мандельштама и Пастернака по тому признаку, что один был социальным экстравертом, трибуном, который всю жизнь мучился гражданскими мотивами и просто не мог не написать знаменитую эпиграмму, видя в этом смысл поэзии и дело поэта, а второй был, напротив, социальным интровертом, породившим пресловутую кухонную культуру или даже контркультуру, но домашнюю, для внутреннего пользования, без подвига, который в известных обстоятельствах оказывался самоубийством. Елена Фанайлова пишет гражданские стихи. Заглавное стихотворение «Лена и люди» открывает тему читателя, отверженности и нужности поэта, тему служения (почти христиански понятого) и тему внутреннего изгнания: если не из капиталистического рая, то из мещанского ада. Но это не всё, что открывает книга. Гражданский поэт не обязательно похож на Емелина. «Смерть» Елена пишет через дефис: см-ть. В этом жесте таится тот порыв, который заставляет ещё живого человека кричать о своей жизни, ведь пока эта палочка не соединила две даты, мы ещё вольны говорить:
А ещё он сказал, что, как только первый раз её ударил / И сказал: ну всё, тебе пиздец, / Она его поправила: нет, это тебе пиздец. / А вот это на неё похоже.

Пётр Разумов

Василий Филиппов. Стихотворения (1984-1986)
/ Сост. К. Козырев и Б. Останин; предисл. С. Ивановой. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 230 с.

Новое, четвёртое издание стихов одного из самых необычных представителей ленинградского андеграунда Василия Филиппова включает избранные тексты того первоначального периода, когда Филиппов, пребывавший в психиатрической клинике, внезапно обратился к поэтическому творчеству. Поэзия Филиппова представляет собой уникальный феномен, в чём-то подобный феномену Хлебникова, с которым (как, впрочем, и с Введенским) Филиппова сближает сама техника гетероморфного стиха. В хлебниковском или филипповском случае мы не можем провести чёткой грани между примитивом и примитивизмом, т.е. между аффектом и эффектом, между способом существования и методом. Поэзия Филиппова — серии флеш-образов, ассоциативные всполохи, включающие архетипические модели, библейские подтексты, литературные аллюзии, элементы современного быта (в т.ч. окололитературного). Настоящий том ценен, помимо всего прочего, тем, что дает возможность увидеть почти мгновенное формирование стиля, безошибочно ныне опознаваемого как филипповский.
Дева-Встреча / Живёт в Московском районе. / Птицы поют в её кроне. // За окном моим пальма окон горящих / С фиалками-людьми. / В детстве мы были ничьи. // В детстве ты была куклой / Бабушки. / Она ласкала тебя, кутала — / Ладушки. / А я в детстве был пчелой, / Впившейся в грудь матери. / Посмотри, вино пролито на скатерти...

Д. Д.

В новой книга Василия Филиппова собраны стихи 1984-1986 годов, периода рацвета его уникальной поэтической практики. Внимательное пристальное чтение ещё раз подтверждает сказанное неподписавшимся автором врезки к одной из публикаций Филиппова в «Вестнике новой литературы», где Филиппов назван «коллективным бессознательным второй культуры». Стихи начинаются с бытового зачина — вводным событием текста становится чтение, телефонный звонок, бывшая или будущая встреча — в общем, «малая история» мира, а затем очень часто поэт переходит к стилю трактата, не минуя (никогда не минуя) образно-лирические перспективы метаморфоз восприятия, зачастую сюрреалистичных, даже, скорее, редко когда несюрреалистичных. Дневниковое, автоматическое, метафорическое; философское, теософское, онтологическое — суть составляющие художественной ценности петербургско-ленинградской неофициальной культуры 1980-х в целом. И поэтики Филиппова в частности.
А сегодня / Бессонница меня одолела. / Завтра / Встречусь с Девой. / Волна набежит на ушную раковину. / Анютины глазки, вы плакали? // Она идёт, / И платье-овчарка лижет её тело. / Она мне ошейник надела. / На цепочке возможен полёт // В страну, где никто не живёт, / Где розы в оранжереях и пчёлы, / И  пастухи отдыхают за чаем. / Там я пройду, никем не замечаем, / И ударюсь форелью об лёд.

Дарья Суховей

Людмила Херсонская. Все свои
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2011. — 144 с.

Первая книга живущей в Одессе поэтессы. Обычно место жительства не так важно, однако в случае Людмилы Херсонской гений места во многом формирует внутренний сюжет книги. «Все свои» — это те, кого в традиции русской литературы принято называть «маленькими людьми», несколько поколений жителей одесского двора, родственники, одноклассники, случайные встречные... Отдельные миниатюры (стихи Людмилы Херсонской вполне можно назвать минималистскими — в том числе и по сумме поэтических приемов) здесь, как и у Александра Кабанова, складываются в цельное полотно, в котором нет места претензиям на оценочные суждения, а есть в лучшем случае понимание.
Говорила рыжая Мила по кличке Сухая Пизда, / захлебываясь, говорила: / в этом городе меня изнасиловали, и тогда... / я впервые тогда полюбила. / Мила поездила по стране, видела разные города.

Мария Галина

Первая книга поэта и переводчика Людмилы Херсонской включает и стихи о «малых мира сего», несчастных детях и стариках, сантехниках и уборщицах, которые можно сравнить с лирическими повествованиями Марии Ватутиной и Анны Логвиновой, и философскую лирику, в контексте сборника приобретающую характер выводов, обобщающих рассказанные автором отдельные истории, и стихи-рефлексии, точно фиксирующие состояние человека между борьбой с бытом и любовью к миру в его деталях, между вечным и временным. Спорадическое обращение к религиозной тематике заставляет порой (к примеру, в стихотворении «Во имя Отца и Сына», касающееся темы «дети и церковь») вспомнить о поэзии Сергея Круглова. Чтение книги Людмилы Херсонской — тяжёлое и болезненное занятие: в большинстве случаев автор не смягчает свои истории как бы отстранённым голосом повествователя, как это делает Борис Херсонский; рассказчик Людмилы Херсонской — участник событий или сопереживающий наблюдатель.
Ворошит постель костлявая пятерня, / под холодной простынёю холодный пот, / подушка-подушечка, спрячь меня, / простынка-простынка — но простыня / принимает гипсовые очертанья меня.

Елена Горшкова

Елена Шварц. Перелётная птица. Последние стихи
/ Послесл. О. Седаковой. — СПб.: Пушкинский фонд, 2011. — 56 с.

Стихи последних трёх лет жизни  Елены Шварц, пронзительные своей обречённостью, ожиданием близкой смерти. А там, где этого нет, — или космогонические трактаты, или — вера в поэзию как в силу, как в единственно возможный смысл бытия. В этой книге очень много стихотворений про водную стихию, которая предстаёт и в прямом изобразительном значении («Фонтан в дождь», «Купанье прачки»), и в образном — например, в Рим лирическую героиню приносит река. И, естественно, петербургская гидропоэйя, как например, в маленькой элегии об Обводном канале:
Заката птицу режут над Обводным, / Карминное крыло дрожит в воде холодной, / Звезда горит как глаз души голодной, / Ненасытимой, алчной... / Но если есть такая жажда, / Чего — не знаю / (может, рифма знает), / То, значит, существует неизвестный / Предмет таких желаний — / Нечаянная, смутная страна неведомого счастья, упоенья...

Дарья Суховей

Трагические обстоятельства, бросающие отсвет на посмертный сборник, заставляют видеть во многих из этих стихотворений предвестия приближающегося конца, и едва ли можно будет освободиться от этого впечатления, тем более, что в книге есть фрагменты, напрямую подводящие к известной читателю развязке (например, в стихотворении «Воспоминание о реанимации»). В то же время здесь, как и в других поздних стихах Елены Шварц, можно видеть стремление к «высокой» и, так сказать, «одухотворённой» простоте, никогда не забывающей о прежней сложности. Поэт смотрит на мир sub specie aeternitatis и толкует его в евангелических терминах, фиксируя внимание читателя на «конечных вещах» и конечности каждой отдельной вещи, в том числе и на необходимости поставить финальную точку в любом Lebensroman'е.
Птенца самосознанья утопить / (Но он не хочет исчезать, хоть и устал.) / И вольною волной средь волн уплыть. / Ах, зубы скалить белые у скал, / Сверкать, сиять в ночи привольно, / И морю не бывает больно. / Бывает болен Бог? Он ведь — боль. / А ей не больно. И меня уволь.

Кирилл Корчагин

Алексей А. Шепелёв. Сахар: сладкое стекло. Поэтические тексты 1997-2007 гг.
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2011. — 64 с.

Алексей Шепелёв — поэт-авангардист, напрямую работающий со звуком. Фонетика в его книге выходит за собственные рамки, становится морфологией, преобразует не только мир звучащий, но и мир зримый. Слова сливаются и оборачиваются новыми сущностями, это вузовский учебник языкознания вывернут от самого корешка, ранит остриями страниц и сам — сплошная рана. Поэзия Шепелёва интеллектуальна, но отнюдь не высоколоба, не безжизненна. Сборник «сахар: сладкое стекло» оказывается хороводом массовой культуры, плотным и потным, объектом для насмешек, экзистенциального дистанцирования и вынужденного, до зубовного скрипа, приятия — никуда не денешься от мёртвого Че на собственной майке, от бритой Бритни Спирс после олсо секса, от кроваво-попсового Мерилина Менсона. Но и современная культура, какая уж ни на есть, только фон, антураж для героя. Мир книги стянут в точку «я», его творец-персонаж — живой и страдающий, оттого и эгоцентрик, оттого и эксцентрик — беззащитный романтик, — анальный секс, шприцы и онанизм оборачиваются нежнейшей любовной лирикой, циник Мариенгофа, как и положено, оказывается прямым наследником облака в штанах, и оттого «сахар: сладкое стекло» — это футуризм, который не забыл, что в русской версии он прежде всего экспрессионизм, и взгляд Шепелёва — скорее в фатум, чем в футурум.
серая пришла пока ещё весна / и даже жгут костры / я приду один один домой / в каморке душной покурю / плюну и повешусь / а ты?/ маленькая маленькая ты / хотя ты и большая / только ты возьми меня, большая боль / большаая, взгляни на меня / приди ко мне — заварим чаю / лягни меня ляг на меня / я на полу лежу кончаю / я покончу с собой / как бы невзначай / отчаяние не значит ничего / я не прощу тебе тебя его / я ненавижу вечер тайный / такой я был когда-то — молчал.

Сергей Шестаков. Схолии
М.: Atelier Ventura, 2011. — 144 c.

Стихи очень красивые и очень печальные. О чём бы они ни были, все они — о смерти, о тонкой грани перехода, бесконечной длительности последнего секундного существования: «ты меняешь оптику и весь // окрестный мир». Окрестный мир этот тонок, зыбок, прозрачен, виден по обе стороны. Он полон евангельской надежды — не знаешь, то ли ждёшь ушедшую невесту, то ли — се Жених грядет — Второго Пришествия, но надежда эта робка, и оттого свет её без радости. Наиболее полное отражение этих умонастроений — «Алфавит», то ли поэма, то ли цикл миниатюр, отнюдь не случайно помещенный в самую сердцевину книги. Это дыра, хаос страха-любви, в который проваливается шаткий порядок бытия, схлопывается его карточный домик. Особое место в структуре «Схолий» «Алфавиту» придаёт то, что это произведение подчёркнуто экспериментальное, верлибр, полный визуальных и звуковых игр-ловушек, нервных и причудливых. Прочие же стихи традиционно мелодичны, но убаюкивающая эта мелодика обманчива, финал колыбельной — «Колыбельной» — вечный сон старика, а не сладкая доутренняя дрёма младенца. Сюжет «Схолий» — отчаяние счастливого, кромешный поцелуй.
прошла сквозь сон и время раскачала / на всех путях где не бывать весне / где пустота заводится сначала / в сердечной мышце а потом везде / где смерть на землю смотрит утомлённо / но не снимает лунного бельма / и каждый вечер призрак почтальона / в окошко машет призраком письма...

Евгения Риц

Андрей Щербак-Жуков. Дневник наблюдений за природой
М.: Воймега, 2011. — 56 с. — (Серия «Приближение»).

Дебютная книжка — на обложке рекомендации Вадима Степанцова, Всеволода Емелина, Евгения Лесина, что сразу даёт некоторое представление о поэтике автора. Игровые, «наивные» стихи Щербака-Жукова гораздо веселее читать вслух, чем «про себя»:
Бедный-бедный Полидори / Тихо плакал в коридоре,/ С пауками и клопами он делил большое горе...
Щербак-Жуков обыгрывает вечные мужские темы («Мало женщин, денег нет, / водки вечно не хватает»), и в этой своей роли пьющего и пишущего маргинала он одновременно брутален и сентиментален; на самом деле за строчками о бабах и водке скрывается, дай он себе волю, живой и весёлый детский поэт:
На просторе / в стылом море / косяками ходит сайра, / а над морем / ей на горе / расправляет крылья кайра...
Хороших детских поэтов у нас мало, и если автор привнесёт в стихи толику абсурдизма, внутренней свободы и, возможно, некоторой жёсткости (сентиментальность — не детское дело), то сборники стихов Щербака-Жукова про придурковатых животных и чудаковатых людей будут со свистом уходить с прилавков. Проблема, как мне кажется, в том, что Щербак-Жуков — человек добрый, а детская поэзия, как ни парадоксально, лучше удаётся мизантропам.

Мария Галина

Олег Юрьев. Стихи и другие стихотворения (2007-2010)
М.: Новое издательство, 2011. — 94 с. — (Новая серия).

В четвёртой книге Олега Юрьева можно видеть, как начавшийся в стихах 1980-х гг. поиск языковой реальности, «не загрязнённой» окружающей действительностью, приводит к обнаружению индивидуального, многослойного языкового пространства: в стихах 2000-х годов это пространство структурируется и обретает многомерную подвижность. Вектор, найденный ценой усилия, оказывается направленным к дантовскому Раю по спиралевидной траектории звука (обратим внимание на юрьевский метод «звуковых витков»: Отдаляясь, меркнет снег — / подожди, пока не смерк / и не сделался дождём / — Хорошо. Подождём — / Отделяясь, меркнет снег / подожги, чтобы не смерк / и не сделался дождём / — Хорошо. Подожжём —). Есть и более прямая, смысловая отсылка к Данте и Раннему Возрождению — стихотворение «Дождик во Флоренции: снаружи и внутри. (Ранняя весна 2007 года)»: тут важно помнить представления той эпохи о том, что поэзия — это вторая теология (Муссато) и что поэзия происходит из божественного источника (Альбертино). Внимание, направляемое на слово, перестаёт осознаваться как проявление только своей человеческой воли: неслучайно в этом стихотворении дождь носит обобщающий, символический характер ответного движения с неба на землю, предельно чуткого к человеческому «я»: на предметном уровне эту ответную заботливость обозначает архангел, «остановившийся, чтоб подождать, пока вдохну». Одновременная принадлежность каждого поэтического слова нескольким смысловым слоям и связанным с ними реальностям равнозначна для Олега Юрьева подлинности поэтического языка. Крупного поэта, помимо прочего, можно отличить по тому, какими средствами создаётся у него поэтическое значение прилагательных: вспомним, как державинский колоризм — предельно предметный — в стихах Тютчева качнулся в сторону чувства, у последующих поэтов то усиливая компонент переносного значения, то снова приближаясь к предметности. Важно, что у Олега Юрьева прилагательные, описывающие вещи и цветовой состав мира, становятся метафорическими, при этом их предметность (в отличие от позднего Тютчева) не утрачивается. Однако этими двумя слоями поэтический смысл отнюдь не исчерпывается (в противном случае поэтическая речь уткнулась бы в мандельштамовский потолок): сила контекста в каждом стихотворении Олега Юрьева такова, что поэтическое значение отдельного слова обретает жизнь в безмерном количестве одновременных миров:
Здравствуй, пустая природа — / мытые мая сады, / древ золочёная рота / у серебрёной воды, / осы, и красные шершни, / и моховые шмели, / черви, латунные стержни, / выросшие из земли... / мёртвые в каплях стрекозы... / крыльев потерянный шёлк... / дикие майские розы... / Дождь был. И снова пошёл.

Алексей Порвин

Дополнение
Избранные сборники малой лирической прозы

Каринэ Арутюнова. Пепел красной коровы: Рассказы
М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 320 с. — (Уроки русского).

Новая книга финалиста премии Андрея Белого в номинации «Проза». Её рассказы — это, скорее, импрессионистские зарисовки, построенные на недоговорённости и оставляющие за читателем право додумывать ситуации и коллизии. Каринэ жила в Армении, Израиле и Украине, поэтому в её рассказах много самого разнообразного этнического колорита, и в зависимости от того, какой именно топос она ставит в центр повествования, меняется стиль и манера изложения. Книга представляет собой некий мобиль, подвижную конструкцию, составленную из разностилевых новелл, обрывков текста, коллажей, однако всё это, вместе взятое, создаёт впечатление цельности, художественной яркости и силы. Это очень интересный опыт перетекания малой формы в крупную: помещённые в общий контекст, отдельные фрагменты не теряются, а как бы прорисовываются ярче, что бывает не так уж часто.
Это потом, позже, появится Поль, Пауль, Паоло, Пабло, с никогда не дремлющим саксом, с Колтрейном, Вашингтоном, с птицей Паркером, со стариной Дюком, — в сталинских домах высокие потолки, прекрасная акустика, — женский смех, голубиные стоны, просто дружное мужское ржанье вперемежку с повизгиванием и рёвом, с переливами сакса, воплями трубы, и, конечно, хриплое камлание под гитару, и непременный Высоцкий, куда же без него, и «Машина», и жестянка с окурками между четвёртым и пятым, и эти постоянно снующие молодые люди в палёной джинсе, заросшие по самые глаза, — это потом будут имена — Алик, Гурам, Сурик, бесподобнейший Борух, Спиноза, — бессонные ночи как нельзя более способствуют скоропостижной любви, а ещё столкновения на лестнице, с мусорным ведром и без, в шлёпках и небрежно наброшенной рубахе, незастёгнутой, конечно, на впалой груди, поросшей рыжими кольцами волос, — возносясь над распятым Штерном, Элка достигнет пятого этажа, где после шумной ночи засыпает король соула и свинга — рыжеволосый, горбоносый Робсон, — будто маленькая чёрная птица, впорхнёт Элка Горовиц в распахнутое окно и, расправив крылья, будет биться о стены, умирая и возрождаясь вновь, как синекрылый Феникс.

Мария Галина

Николай Байтов. Думай, что говоришь: 41 рассказ
М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 320 с. — (Уроки русского).

Всего лишь третий по счёту прозаический сборник выдающегося поэта и писателя составили тексты 1980-90-х годов. Адресация более или менее широкому читателю, подразумеваемая серией, — рискованный расчёт для творчества Байтова, занятого вопросами диалектики истинного и ложного, исследующего различные паралитературные претексты, ведущего диалог с представителями Московского романтического концептуализма и т. д. Кроме того, Байтов один из очень немногих современных авторов, буквально напрямую обращающихся к философским и культурологическим концептам второй половины двадцатого века: используя известную риторическую фигуру, можно сказать, что перед нами шизоаналитическое исследование сознания современного человека.
<...> если мыслить, так сказать, «здраво», то есть я имею в виду мнение гипотетического здравомыслящего, укоренённого в объективном мире сознания, что, мол, глупо надеяться на то, что тебя вдруг кто-то примет всерьёз и все твои слова и поступки станет интерпретировать не как художественный вымысел, игру, перформанс, а как указания, вполне надёжно и однозначно отсылающие к реальности, пусть даже мы оставим в стороне вопрос о том, что такое реальность, насколько она сама надёжна и в каком смысле вообще существует, ибо такой вопрос завёл бы нас в заведомо проблематичные даже для опытного философа-профессионала области, почему и правильно, с моей точки зрения, поступает большинство людей, что отнюдь такого вопроса перед собой не ставят, а просто нормально ориентируются в том, что им дано, и редко, надо сказать, ошибаются, хотя, конечно, видно, что они ничего не понимают и ошибаются во всём точно так же, как и в интерпретации моих слов и поступков, однако эти ошибки сплошь оказываются несущественными, поскольку касаются каких-то деталей, незначительных по сравнению с общим курсом их жизни, если позволено так выразиться, представив себе нечто вроде корабля или лучше, пожалуй, самолёта, на котором лётчик, например, выполняет боевую задачу, и ему даже полезно не понимать ничего, кроме этой задачи и показаний своих приборов, так что собственные значения встречающихся ему объектов, о которых я завёл речь потому, что этот вопрос я задаю себе много лет и если не всю жизнь, то по крайней мере с того памятного дня, когда на втором или третьем курсе института — не помню, в лекциях ли по линейной алгебре или по теории операторов — мне впервые сообщили о том, что у операторов бывают так называемые «собственные значения»...

Денис Ларионов

Герои рассказов Николая Байтова (впрочем, как и герои его стихов) существуют в особом пространстве между сном и явью, а фрагменты реальности сплетены в ленту Мёбиуса, путешествуя по которой, читатель неизбежно возвращается к началу действия, но никогда не достигает его завершения. Для этой прозы характерна принципиальная незавершённость, а каждый рассказ может восприниматься как завязка некоторого более масштабного действа, развитие которого, однако, от читателя полностью скрыто, — романа, который никак не может начаться, причем основным героем этого романа оказывается язык: именно происходящие с ним коллизии заставляют двигаться персонажей этих рассказов. Байтов проверяет, насколько устойчива механика языка, исследует, как происходящие в языке процессы могут влиять на окружающую реальность, приходя к тому, что именно это влияние часто оказывается определяющим.
— В этом приходит к речи её тайна, — подтвердил Хайдеггер. — А как обстоит дело с тайной? — Получается так, что свобода как допущение сущего отдаёт предпочтение забвению тайны и исчезает в этом забвении.
— Но... — попробовал опять возразить Фиш и даже что-то ещё сказал, но внезапно заинтересованность его померкла и —
Далее я ничего не вижу.

Вагрич Бахчанян. Записные книжки
М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 304 с.

Записные книжки Вагрича Бахчаняна, следуя самой природе этого причудливого жанра, гиперминималистичны, а их содержание, пользуясь архаичной рубрикацией, можно обозначить разве что как «смесь»: это немногословные остроты, каламбуры на актуальные (или некогда бывшие такими) темы политики или искусства, bons mots, афоризмы и т.п., не являющиеся ни в коей мере ни прозой, ни стихами (здесь вспоминается термин Бурича «удетерон», идеально подходящий для такого материала). Читатель этих записных книжек оказывается один на один с опустошёнными грамматическими формами, напоминающими живопись Эрика Булатова или художественные работы самого Бахчаняна. Едва ли в человеческих силах прочитать эту книгу целиком, но она идеально подходит на роль своего рода гадательной псалтири, из которой волею случая можно извлекать те или иные фрагменты не подлежащей восстановлению реальности, всегда побуждающие к поискам чего-либо, не затронутого семантическим распадом: ведь не Бахчанян здесь деконструирует реальность — сама она, проникая через эти нарочито неточные и тусклые строки, говорит о своей опустошённости.
Необыкновенный фашизм.
После работы полежать в земле.
Шашки, расположенные в шахматном порядке.

Кирилл Корчагин

Слава Бахчаняна-остроумца не уступает славе Бахчаняна-художника; оба таланта сочетаются в книге «Мух уйма». «Записные книжки» Бахчаняна, как и всякие записные книжки, включают и удачи, и отходы производства: это остроты и каламбуры, характеризующие мрачный и абсурдистский юмор их автора. К сожалению, шедевров тут немного, но если бы у Бахчаняна (1938-2009) был твиттер, недостатка в подписчиках он бы не испытывал. Несколько цитат наугад:
Тюремная коробка передач
После нас хоть потом
Священное писание под диктовку
Иван Сусанин: — Мы пойдём другим путём
Лирический герой Советского союза
Докторская колбаса «Живаго»
Ежов сидел, как на иголках

Лев Оборин

Денис Осокин. Овсянки. Двадцать семь книг: Рассказы, повесть
М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 624 с. — (Уроки русского).

Вторая книга казанского прозаика, включающая как тексты из первой книги «Барышни тополя», так и поздне́е опубликованное в периодике. Проза Осокина, стремящаяся к поэтической плотности, — результат сочетания нескольких центральных для этого автора «слагаемых»: присущего герою-повествователю мифологического мировоззрения (следствие которого — интерес к фольклору и ритуалу, одухотворение материальных предметов), синкретизма эротических и танатологических устремлений, тонкого абсурдизма. Магические преобразования («балконом может стать любой человек — если он не свинья») на равных правах соседствуют с детальными описаниями сексуального опыта героев и отдельными приметами современной российской провинции. Принципиально важно графическое оформление текста — фирменные осокинские «колонки», иногда — с вкраплениями незамысловатых рисунков.
на улице гагарина мы встретили колюню. давненько мы не виделись. вы живы? — спросил колюня и протянул нам руку. ничего себе приветствие. — подумали мы и ответили, скорчив страшные рожи. — нет колюня — мы давно умерли — и теперь пришли за тобой.

Станислав Снытко

Новая книга Дениса Осокина (предыдущая, «Барышни тополя», вышла в серии Soft wave НЛО в 2003 году) объединяет 27 текстов разной формы (от прозаического нарратива — через лирические прозаические зарисовки — к стихам и рифме), которые сам писатель называет «книгами». Важнейшие составляющие прозы Осокина — обращение к фольклору и этнографии, эротизм,  заострение внимания на вещном мире — любовь к окружающим предметам, сентиментальная детализированность и вместе с тем особые отношения со словами: как пишет в рецензии Ирина Каспэ, «Осокин присваивает самым любимым экземплярам почти произвольные, но чрезвычайно важные смыслы (...), умиляется словам как совершенно бесполезной, но невероятно потешной вещице...». В области фольклорного и этнографического Осокин легко переходит грань между действительно существующими поверьями и собственным вымыслом (наиболее явный вымысел — народ меря в «Овсянках», фольклор которого противоречит многим фольклорным универсалиям: например, здесь присутствует необычный погребальный обряд, но отсутствует то, для чего необходимы такие обряды, — загробный мир; но и «Фигуры народа коми» не должны восприниматься читателем как точная и достоверная фиксация). В области эротического Осокин целомудрен той особой целомудренностью, когда запретных тем не существует, так как ничто не воспринимается как нечистое или недозволенное. Сочетание всех особенностей прозы Осокина делает его тексты привлекательными для читателей разных эстетических убеждений (недаром Осокин — постоянный автор «толстых» журналов).
счастливые и проворные — сменившие радостью ночную усталость и тревогу — ящерицы бегут из-под виадука к дому своей обожаемой и любимой — сейчас она как обычно откроет дверь и пойдет на работу в мэрию. (ящерицы всюду её караулят. И очень грустят когда госпожа мэр уезжает из города по служебным делам или делам семьи.)

Елена Горшкова

Долгожданный сборник Дениса Осокина, в который вошли двадцать семь его книг. Осокин не делает формальных различий ни по размеру текстов, ни по критерию «проза — стихи»: он создает «книги о», которые родственны друг другу, но каждая открывает, исследует и закрывает свою тему. Заглавный текст, «Овсянки», опубликованный под именем Аиста Сергеева, как говорят в Америке, is now a major motion picture: редкий случай порадоваться одновременно за удачный выбор режиссёра и за везение писателя. Осокин оставляет эротику неприкрытой, но возвращает ей и стыд, и заговорщицкую таинственность; Осокин играет географией — которой, может, и не видел, — но возвращает ей ту укоренённость в сердце, которую отбивают путеводители и доступность транспорта. Удивительная способность брать тему, сочетать слова, которые не встретились бы сами по себе или в чьих-то других руках, — и оживлять то, что получается: «танго пеларгония», «утка на барабане», «ящерицы набитые песком», «балконы», «огородные пугала» (признаюсь, что к двухчастным «огородным пугалам» Осокина испытываю особую нежность). Очень давно не было такого мощного и ясного стиля: это язык, который не покоряет тебя, а радуется тебе. Без всяких «пожалуй» можно сказать: это лучшее, что произошло в русской прозе за последние лет десять.
в лесу висят зеркала. в них нельзя смотреть. если посмотреть — лес заберёт глаза — и оставит взамен глаза́ неживого зайца. с матовыми глазами такой человек вернётся домой и попросит воды, потому что заячьи глаза очень грязные — все в соринках. промойте пожалуйста — скажет с порога. вернуть утраченные невозможно, а можно действительно очистить от сора новые — и жить хорошо или плохо — как все живут: играть свадьбу, соскакивать с табурета, рожать детей, ложиться на мох и плакать. заячьи глаза видят хорошо — только страшные.
Ещё, не могу остановиться:
здесь на земле велосипедные ключи попадаются нам на глаза так редко — вы заметили? и в магазинах-то их обычно нет. и теряются очень часто. всё потому, что божественные сущности за ними внимательно охотятся и даже из-за них дерутся. а какой нас охватывает трепет — если мы среди хлама веранды или чердака вдруг отроем велосипедный бардачок: приоткроем его: они там? я всегда ношу с собой два велосипедных ключа. (и манок на утку.) не отдам их, даже если целая орава огненных колёс закатится в мою комнату и примется рыдать.

Лев Оборин

Саша Соколов. Триптих
М.: ОГИ, 2011. — 268 с.

Долгожданная и оттого даже неожиданная книга классика русской литературы содержит три относительно небольших текста, ранее в разные годы опубликованных в тель-авивском журнале «Зеркало»:»Рассуждение», «Газибо» и «Филорнит». Большинство рецензентов, откликнувшихся на эту книгу, были склонны полагать, что имеют дело с фиаско известного автора. Это, разумеется, не так: выдерживая дистанцию и не отступая от своих творческих принципов, практически на птичьем языке Соколов разыгрывает маленькие трагедии для избранных. Словно в новейшем балете, эти тексты содержат следы классических произведений, причем это не самые очевидные извлечения: наряду с «размышлением о каталоге» (от списка кораблей и далее), имеющем место, собственно, в «Рассуждении», здесь также встречается оперетка, разыгрываемая в «Газибо». При этом главным героем текстов Соколова остается язык, замкнувшийся на себе: «скорее всего, что нет, не намного / изысканнее, по сути, лишь несколько, / только слегка, / то есть примерно настолько, насколько тут / отточеннее и утончённей». Отсюда же — многочисленные макаронизмы и прочее «la-la-la-la, ragazza piccolo mia».

Денис Ларионов

Ольга Шамборант. Опыты на себе: Сборник эссе
М.: ArsisBooks, 2010. — 280 с.

Минималистическая эссеистика Ольги Шамборант занимает совершенно особое место в современной отечественной словесности. Автор — биолог по профессии; сам заголовок при всем его спокойствии весьма вызывающ. Субъект говорения выступает как подопытное существо; но и тот, к кому этот субъект обращается, по мере включения в текст, со-чувствия, также начинает подвергаться опыту — нет, не со стороны автора, но изнутри собственной субъективности. Этот жестокий, казалось бы, эксперимент, Шамборант осуществляет так, чтобы боль препарируемого была целебной — или хотя бы послужила некоему чаемому благу.
Вот интересно, дикий зверёк, ежик какой-нибудь ушастый, пойманный, потисканный перед камерой и отпущенный вскоре на волю командой телепередачи «Дикий мир», — что он думает-чувствует о случившемся? Запоминает ли на всю свою ушастую жизнь, создаёт миф? Рассказывает детям и внукам ежедневно, с одними и теми же интонациями и ужимками? Или просто начинает остерегаться ещё одного сорта звуков и шорохов? А главное, какая из всех этих возможных реакций на Случившееся успешнее приближает его к соответствию тому самому якобы-смыслу жизни?

Д. Д.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service