Конёк-ГорбунокЧто делилось на два́,
то разделится вдруг на́ три.
От сейчас до утра —
лишь пустая ночь об одном ветре.
Поле-озеро светит в две слезы,
а то во все три,
а ты молчи у печи,
жар-стекло протри, огонь вытри. Вон по льду-окну к другу берегу
след к следу це́пится,
и савраска бежит, лёдкий лёд дрожит,
ей не спится-cпится,
Говорит: я к утру слезу вытру,
уйду в несознанку,
ты сама вези меня,
звонкая, вези, салазка-вязанка. В петлю из петли прочерки-следы,
из следа в след.
Навернул январь
на стекло треск, черноту-свет.
Через поле-окно, в угол из угла
туго вышло вязанье,
ты вези, не сморгни, смотри,
моё несказанное наказанье. А деревья зимы всё идут к земле,
анонимы.
Они к лету придут,
все в листве на свои придут именины,
и стучатся в пустой,
не узнаем, каким спелым ветром,
а кто ночью не спал, он потом доберёт
целым светом.
Солнце в лесу. На пороге
Вот человек c утра: два ребра — сруб.
Тяжёлую дверь надави,
выдвини в сугроб —
и полоснёт синевою двойною силой.
А косяку не верь,
потолку не верь —
только дуге в снегу высотою в дверь,
радуйся этой дуге весёлой. Солнце сбивает с ели двойной замок —
медленно падает, ветвь задевая, в снег,
— как расцепились, вдруг разошлись объятья,
звенья распались, и расплелась пенька,
вымахал рослый ствол из трухи пенька,
и, рассыпаясь,
искры, меньшие братья, стали собою.
Нет, не у входа, у
выхода встанет свобода и скажет «да».
Солнце тебя нашло и в кривом овраге.
Леса длинна пола́,
и широк запа́х.
Вечности сколько набилось — как снег в сапог!
Ты уже вышел навстречу своей отваге.
Глубокий переулок
Лето к концу — вот и гляди, ремесло.
Скоро в сугробе глаза
пряча в Глубоком,
между воротами, баком —
Богом
данное
двинется к выходу. Как ты ветвилось, росло,
как углублялось ты, русло,
как именован был дважды
полдень —
всякий и каждый,
и погребён
под аллювий ночной, в гальку придонную
пряча надводное солнце.
Как же был нежен, полог
пойменный левый, а правый
к лесу откос — обрыва
небрежная лепка, песчаник,
трёп городской, лето: лопата с налипшею плотью
гумуса, с клоком осоки,
оползень,
быстрое гнёзд муравейное русло.
Как умирали полузнакомые, курса
и младше. Как за веслом
тащилась помятая лапка.
В ритме снега
В. Ч. А как повалит слепая свалка —
гадалку жалко, себя не жалко.
Решётка ль, решка,
пешка ли, пташка,
талая снежка
плоть. Какая мокрочь навалит за́ ночь —
неважно: в полночь накроет самочь
и никакою
речь-золотою
сю не осилить
твердь. А я ни скрепки ветки-заклёпки,
ни влажной шапки небрежной лепки
на незнакомом
узком чугунном,
глядящим во тьму
лбу — хоть в самом рытом, топтаном, битом,
обмотанном бинто́м тропки углу там,
с валиком кромки,
где в светлой рамке
ель, как пустой
тулуп, да́ ведь? — листом бы пройти по тумбам,
ограды ромбам, нашлёпкам-клумбам,
не выбирая
сугроба-рая,
как угораздит —
пасть — за речи корку не дам ни карка,
голого парка не дам огарка,
снежинки сажи
— в коре ли, коже —
и то сказать: не
гость.
|
