Конёк-ГорбунокЧто делилось на два́, то разделится вдруг на́ три. От сейчас до утра — лишь пустая ночь об одном ветре. Поле-озеро светит в две слезы, а то во все три, а ты молчи у печи, жар-стекло протри, огонь вытри. Вон по льду-окну к другу берегу след к следу це́пится, и савраска бежит, лёдкий лёд дрожит, ей не спится-cпится, Говорит: я к утру слезу вытру, уйду в несознанку, ты сама вези меня, звонкая, вези, салазка-вязанка. В петлю из петли прочерки-следы, из следа в след. Навернул январь на стекло треск, черноту-свет. Через поле-окно, в угол из угла туго вышло вязанье, ты вези, не сморгни, смотри, моё несказанное наказанье. А деревья зимы всё идут к земле, анонимы. Они к лету придут, все в листве на свои придут именины, и стучатся в пустой, не узнаем, каким спелым ветром, а кто ночью не спал, он потом доберёт целым светом. Солнце в лесу. На пороге
Вот человек c утра: два ребра — сруб. Тяжёлую дверь надави, выдвини в сугроб — и полоснёт синевою двойною силой. А косяку не верь, потолку не верь — только дуге в снегу высотою в дверь, радуйся этой дуге весёлой. Солнце сбивает с ели двойной замок — медленно падает, ветвь задевая, в снег, — как расцепились, вдруг разошлись объятья, звенья распались, и расплелась пенька, вымахал рослый ствол из трухи пенька, и, рассыпаясь, искры, меньшие братья, стали собою. Нет, не у входа, у выхода встанет свобода и скажет «да». Солнце тебя нашло и в кривом овраге. Леса длинна пола́, и широк запа́х. Вечности сколько набилось — как снег в сапог! Ты уже вышел навстречу своей отваге. Глубокий переулок
Лето к концу — вот и гляди, ремесло. Скоро в сугробе глаза пряча в Глубоком, между воротами, баком — Богом данное двинется к выходу. Как ты ветвилось, росло, как углублялось ты, русло, как именован был дважды полдень — всякий и каждый, и погребён под аллювий ночной, в гальку придонную пряча надводное солнце. Как же был нежен, полог пойменный левый, а правый к лесу откос — обрыва небрежная лепка, песчаник, трёп городской, лето: лопата с налипшею плотью гумуса, с клоком осоки, оползень, быстрое гнёзд муравейное русло. Как умирали полузнакомые, курса и младше. Как за веслом тащилась помятая лапка. В ритме снега
В. Ч. А как повалит слепая свалка — гадалку жалко, себя не жалко. Решётка ль, решка, пешка ли, пташка, талая снежка плоть. Какая мокрочь навалит за́ ночь — неважно: в полночь накроет самочь и никакою речь-золотою сю не осилить твердь. А я ни скрепки ветки-заклёпки, ни влажной шапки небрежной лепки на незнакомом узком чугунном, глядящим во тьму лбу — хоть в самом рытом, топтаном, битом, обмотанном бинто́м тропки углу там, с валиком кромки, где в светлой рамке ель, как пустой тулуп, да́ ведь? — листом бы пройти по тумбам, ограды ромбам, нашлёпкам-клумбам, не выбирая сугроба-рая, как угораздит — пасть — за речи корку не дам ни карка, голого парка не дам огарка, снежинки сажи — в коре ли, коже — и то сказать: не гость.
|