Лала, Лала, я тебя узнала. (Случайно, из мировой сети. Почти детское лицо. Сколько ей — двадцать три. Сообщили, что было семнадцать. Хиджаб ей идёт. На фото она без хиджаба.) Мы учились с тобой в МГУ на филфаке. Помнишь — песенку группы «Знаки»? Про писателей. Она: Филологинь ненавижу. (Как себя. Убивать. Молотком, молотком.) . . . О священном Коране знаю лишь то, что вторая сура его называется «Корова». Библия — тоже священная книга. Я люблю Ису Бен Мариам. . . . Была православной. . . . Мать живёт в Святом Городе, Афарсемон. У матери, бабки Голды. Во всех анкетах: русская. Вздыхает: любила родителей. Что оказалось: немного ссор и немного денег. После и денег не стало. Ваш мир убил мой дом. Убивать! И моих родителей тоже. Была Лия, крестили Лилией. Стала Лейлой. . . . Не изменилось в вас ни карата со дня моей смерти. Для меня настала новая жизнь. . . . Лейла моя, Лала. Приходит порой во сне, в жизни мы не дружили. Она говорит: культура? Ты (то есть я) говоришь о культуре? Разве что лешие. Эти, которые мрут от месяца к месяцу чаще. Урод и старик — а вещает о Дионисе и Аполлоне, как будто древним богам до него дело. Разве что водяному из канализации, очень похожи: и бородавки у носа. Она говорит: больше ведь нет никого. И не нужно. Вы забываете даты и имена чаще, чем читаете книги. Аллах не благоволит к многоречию. Плачет. Да, слишком много имён и дат. Любила стихи Александра Миронова. Потом разлюбила. Искала русских фашистов, оказалось — ни одного нового слова. Хочется нового слова. Вскидывает кулаки: хочу быть русской фашисткой, но русский фашизм невозможен. Всех вас ущербных — вырезать. (Иногда добавляет: с шестьдесят первого года рождения до восемьдесят пятого включительно года. Чтобы облегчить память. Как определила даты, как облегчается память, я так и не поняла.) Плачет: Да что же у вас за болото! . . . И тогда пришёл мой аллах. Абдулла. . . . Любовь — да. Зная, что милый — чужой мужчина, не разведётся, не будет — всю жизнь, а унижает всё время. Но больше ведь нет никого. Он давал есть. Та еда почти как причастие. . . . Лучше не вспоминать. . . . Нет, аллах, ты не будешь беречь и хранить. На руке твоей лежу — вот-вот не станет. Пей и ешь — ты сам Лейлу вскормил. . . . Гранаты. Без косточек. . . . Больно. Отказаться от гашиша с опийными смолами, от инъекций и прочего обезболивающего. Наживую. Укором тебе, всемогущий. Лейла больше вас, верных, верна. Немного вина. Даже водки. Потому что страх. Нет. Лейла непорочна. И водки не нужно. . . . Она: Ни ума в вас, ни чувства! (Соглашаюсь. Но, Лала, Бог принимает вину ото всех и не бывает осмеян. Если чувство у Бога, то в каждом из нас оно есть.) Хохочет. Ты о любви мужчины и женщины — так и давай деньги в рост. Когда мой аллах меня бросил, меня уж не стало. Хотя весь испытательный срок провела на его коленях. Лейла выносила в себе газават. Вы давно уже съели себя. Вы беспечные грёзы шайтана. Вас всех скоро не станет. Не надо будет ни гранат, ни убийств. Вы сами докончите дело, не нами начатое. К славе великого бога, хоть он и хитрец. Аллах обманул. Лейла верит обманщику. Бисмилла иль рахман. Жалко, что жёнам нельзя быть в мечети. Мать моего отца заходила в алтарь. Только не вспоминать, Лейла решилась. Я буду. Только и смысла, что стать гранатой. Пусть не взорву мира — зато вознесусь. Лучше взорвать себя — иная судьба бессмысленна. Потому что я, как и вы, — скульптура из мёрзлого кала, отрыжка войны за плоть и за сытость, но Лейла — невеста аллаха. Я преображусь. Будто пьяная. Не чувствую ног. . . . Лейла бежала, бежала, как в четырнадцать лет на каникулах: двухсерийный фильм и любимый артист навсегда, навсегда. . . . А потом пришёл бог и забрал. И она прижалась к его раменам, плача, стиснув прозрачные руки, чтобы не надавать пощёчин. Как долго ты, долго. И танцевала, и веселилась, как не было — как быть не могло.
|