|
екатеринбург, 31 марта 2010 года
сбил, протащил и сбросил Живот её — таз металлический воды и материи, и он стоит недвижно — влага в водорослях не колеблется — в разваливающейся глиняной роговице, чёрно-коричневой, ссохшейся, с утолщениями, веточками и прожилками, разверстой длинным, загибающимся к собственному основанию серпом, — палимпсест, в сросшихся складках тонкий шёлковый платок — будто головной чёрный сруб материи, укрывающий на новых фигуративах Малевича безликий керамический остов-манекен. Опрокинутая роговица на канцелярском столе — погнутые плечики скрепок, встряхивают сургуч почв гремящие потроха печатной машинки. В протоколе — роговица — чепец, смятый, загнутый в угольном разрезе — тазу — серпом, в длинных сухих жилах и тонких заострённых складках, пышных балетных пачках хрупких пергаментных сгибов, — ремнём навьючен чепец на тонкую канву почвы — заусенец, жмыхи — спёкшимися комками между вздутыми глиняными подпорками-столбами, и где-то обожжён солнцем, залакирован. Столбы глины — плащ-палатка дорожного покрытия, полотнища подбиты наскоро гвоздиками — пачками, венками гвоздей, ткани утрамбованы в яму стальных личинок, споровшую с корнем благовест почвы из-под мелового кружева полевых цветов. Так строили: в ночь полетел с холма, снявшись со стопоров, раскручиваясь плетью, барабан кабеля, опрокинул и смешал оставленное на площадке: высокие узкие коробы с гвоздями, металлическую арматуру, массивные, литые петли, тросы — в раскоп — ходынка металла, пригорки мелкого щебня — в расслоённые, волокнистые глиняные пласты, вставшие под экскаватором дыбом и отметённые в сторону, медвяные свежесодранные корни, в самую яму. Наутро, в мушином жужжании солнечного жара, ползёт свинцовыми блесками огромная кювета с чёрным, раскалённым, липким асфальтом, мелкой кашкой, комьями — будто фотографический жёлоб с острым привкусом горького миндаля, сдоенная в него фиолетовая прохлада, сыкучая влага, перевернулся — отразились на мгновение седая небритость на широком лице в поперечных сходнях морщин, протоптанных, высоко задранное к щеке огромное плечо, под ним, гнилым грибом, подушка костыля, ещё ниже треугольная рама, орудием с острым наконечником уходящая вниз. Кювета пуста, дребезжит оловянным подойником, в ней — в солнечном солёном жаре — в варе, в битуме — мелкие петли асфальтовой массы — на наспех скиданный сырой песок, сплошными слоями, и ниже — гвозди, хлам, тросы, арматура — всё подряд, одними руками не выберешься из этой археологии, раскоп заделывают, засыпают. Каток — целый Клондайк пятен и тяжёлых хоругвей, мерных, отставших частей, ощерившихся общим скатом цилиндра, сносит неровности — перепел площадки, напухший целой опрокинутой кордегардией, отворённым разрядом (веной) оружия и орудийной прислуги, и киверов, и штыков, и винтовок — ранцев, сабель, ножей — перепел с крыльями распластывается, в целое смазывая стальной скелет, и только на другую сторону дороги, на самое поле, косые травы, выдавлена случайно пастой кишка готовальни — в остром разъезде циркуля, шлагбауме рейсшины, крошечном флигеле измерителя, транспортира, лекал. * Церковные хоры — ряд в ряд — узкие высокие спинки, жёсткие сидения, — уплощена, выстрочена асфальтовая падь, в мелких прорубях, трясогузка, едва проникает свет в пыльные окна — деревянный настил пола трещит, доски ездят каруселью — туда-сюда, — острые течи песка по сторонам дороги оставляют в слоях световые окна, большие фонари с просыпающимся песком, отстукивающими время тенями. Кашель в хорах — на участках подвижный пирог — храмина дороги о многих уровнях — ссыпается в сторону, её ведёт. Сплав высоких спинок, единообразие рядов — на слом — ветры и влага. Короткие малые гребни асфальта, накрывающие верхом прочее, подбрасывает, вот-вот лопнут стёкла песочных часов в глубине дороги, из её тела вынесет всё... Своды, верхние слои истираются, купольные опоры складываются вовнутрь, подламываясь — глубже в материю дороги вникает резец автомобильного колеса, диск, серп — по утрам слышно дробное щебетание, ночами — прерывистый шорох — тела́, чёрные свёртки катят веские колонны, граниты, оббивая о расширяющиеся пустоты, люки в асфальтовых сводах, высокие завитки капителей — головы с каменными причёсками. Эти кариатиды для дворцового крыльца — куда-то на восток, к озёрам — поддержать треугольные портики, от них по ступеням — поручни; широкое лицо с чёрным осколком бороды, безглазое, белая рубаха, подпоясанная, чёрные штаны, мешок за спиной, остановится напротив, опустит руки, сомкнёт пальцы — нечего сказать. А дорога вытерта уже до жжёной роговицы; хламиды асфальта, гладкая чернявость сходит — будто горошины с нитки: медведь лапой, клинками когтей снимает с человека кожу и мясо до самой белой кости — так с дороги Камаз сковырнёт иногда чёрную лепёшку — под ней застарелой коркой, тонкой, гнойной — песок, земля. Из-под подола питает лакуну металлический лист, осколочный заряд вынимают из глубины, вспенивая металл, врассыпную летит он, подброшенный колесом, на такыр роговицы. * По краю меха многоводные — люди, сшитые, вывороченные швы, толстые, из горлышка — влага. И девочка — стрекозой, волынкой — по обочине — худосочные руки и ноги — резными вытянутыми толиками, флейтами, от плещущего паводка, мешка, чуть надутого, сходящегося гармоникой и расходящегося. В роговице грязи, за наклонной плитой утрамбованной и мелко иссечённой глины, под холмом, продолговатый выдолб в ссохшихся, спрессованных слоях грязи и глины с рваными истлевшими краями песка, щебня, многослойными, грозящими вращением стенками, — сигарообразная пустота — разруб. * Руки людей — карданные валы и кисти-колёса связали воедино эту поклажу, встряхнули ворот экипажа, высокий вверх с собранными спицами. В синеве жестяные буи рук наворотили храм — роговицу к центру дороги — совсем никудышную — выструганный в ссохшейся, спрессованной огромными колёсами грязи, глине, развёрнутых слоях щебня и песка жёлоб; а в глубине — материи дороги сжаты в крючки свиной кожи. Храм непосредственно заблудших — присевших с краю, у самого оползня; останки разбойника, упавшего лицом в чрево ямы, будто в корыто, распластавшего руки по сторонам; монетного — рассыпались три казначейских свёртка, полетели ребром под откос — сборы на коленях, в венке́, остро-вытянутом, гвоздей, что на дне ямы, уроненных в самую глубь, проржавевших, гордеца — квадрига с развевающимися гривами, поводья в руках, соболиный мех упадает с плеча — раз, по хрустнувшее колено — в полую храмовину ковчега, в испанский сапожок, а на дне вспарывающее остриё, подготовленное, или косцы в поле на стороне — все женщины — глубина груди, тягость — вниз-вверх, ручная кладь, мягкая, и зад округлый послушно ходит, как пара шарикоподшипников — и тогда обеими ногами, подкашивающимися, навзничь в глубину ямы.
Пройдёт ли кто, остановится, посмотрит, дивясь глубине выдолба, в печали о погибших, приведённых на дно.
Однако, всего мало. Мановение (на широких (полхрама, будто скамьи) мраморных ступенях, низких, белизной выделяется его архиепископский наряд, к его лицу, к высокой шапке поднимают детей, он указывает перстом на храм, и взгляды толпы обращаются вверх, к куполу, — затем обращаются — вокруг своей оси го́ловы на шеях, смена воловьих крестьянских жил приходит в движение, скобы плечей, омертвелые суставы, притороченные, будто к седлу, к земле, к борозде, к плугу, — преображаются, воздев руки ввысь), мановение — огонёк над дорогой, лампада — ветка горелого куста, окружённого створками, тьмой — никакого движения, — священник в чёрной рясе, в паволоке остывающего после жаркого дня гудрона, часть дорожного покрытия жрёт его жесты — широкий рукав — без отверстия, без просвета, белая кисть платком пропадает в нём, облепляет тканью испарений и стирает паучьей, оперённой стрелой вниз, к пагубе у порога храма. Крипта в дороге вопиет к небу свальцованной пустотой. * Плексиглас, монтажная пена, немного гипсокартона — будка охранника при складском помещении. По раскалённым плитам, избегая швов, слитные фаланги торопливых шагов — грызёт ноготь. У бурого земляного отвала, за бетонным забором — наискось прибита пылью машина — крупный хищный локон, набранный заострёнными полозьями, продолговатыми широкими крышками, лепестками дверей, ромбовидными, веющими назад, и прямоугольным куполом крыши — кимри. Челнок змеится к выкаченному глазу солнца, тлеющему на востоке, над лесом. До города километров пятнадцать. Строительная площадка люком — доска, левкас, темпера — междометие солнца вынимает из боковины кириллический ряд, в створе второй снизу, сплошь золотой — купа солнца — всё опрокидывается на дорогу. Шпага солнца продольно надрезает кузов гуслей — дорога поёт в алтарном кипячении, печень в кимри исходит желтизной, жар трещит в духоте у самого виска, шар боли нисходит от колена к ступне, кафельная плитка педали газа — остролист прохлады, глубоко под — глубоко в низине. Сторожевая будка в голове поёт, стоя посреди песчаной пустыни, ровной, как стол. Нога распрямляется лучистым клапаном — в печень стреляет красная кровь, её выжимает из тканей тела колючий ветер, раскроенными полотнищами настилает глаза. До выдолбленной пироги, рассохшейся, минуты две, машина ныряет по ямам — справа, слева — шарик в гольфе, промеж глаз, хрустит ксилофон в самом сердце у днища — пластинки китового уса изгибаются — половина наверху, половина сползла, прыгнула, корсет свёрнут самокруткой, её вскуривает солнце — туша легла поперёк, во всю глубину проплешины, хлопнула о карниз сердцевиной дна, мотор взвинтился до визга, лаковая серая тень кузова плещет шёлковыми лентами, бешено мелькает — прыжок, яростный, звериный вверх — направо, на обочину, мелькает белая ручка, длинная, с хрупким локтевым суставом, резным, с выступающей кистью — ободом, и вторая, флейты летят солнечными пучками, стрелками спидометра — справа налево, за ними в воздух, на китовую спину капота поднимает мешок потрохов, а следом — золотистые косички с алой лентой, вот и вся волынка, голубоглазая, вращается — шабаш — на раскалённом сером парапете, покатом лезвии перед ветровым стеклом — печень всё ещё стучит кровью, прыгнувшая машина всхрапывает стальной лошадиной головой, породистая, продолговатая, несётся, встряхнувшаяся, с требухой, вставшей в корсете по местам, собранная мышцами, тугой свиток, в талии, по ровному участку дороги, не сбавляя ни капли, — минута, качнувшийся опалубок сдвигает тело девочки к краю, машина подходит к глубочайшему разрубу, виляет вправо — в объезд, — белые флейты на едва вспухшей ткани послушно летят влево, скатываясь с капота вниз, и дальше тянут пузырь платьица, и мякоть, и медленно — в самый выдолб, между ветоши роговицы, толстой глиняной подкладки, сыпучего, меркнущего песка, навзничь, раскинув ручки, голубые глаза пристально — вверх, в носатое небо, перебитую переносицу облаков, в плечо — доска, темпера, левкас, золото — ни чаяния, ни вопроса. Гвозди на дне вчленились вертикально вверх в киоты ладоней. Головы медленно заглянули на дно. Серая кимри, взвизгивая арбалетом радиаторной решётки, приплясывая во впадинах и ямах, беспрепятственно скакала в город.
|
