Литературные проекты

 Справочник ленинградских писателей-фронтовиков 1941-1945

                                                  От этих записей со мной происходит самоотравление

                                                                                                  О. М.

1. Л. П. — Присутствие

Наша Маша
С ума сошла
Суровый Хармс вино пригуби́л
10 января: пороша, параша
Украли карточки!
Украли карточки!
Думаю — сам обронил,
Сам себя пригубил,
Если бы не Маршак...
Лежишь на полу — рядом сладкой кишки крошка,
Лежишь на полу — рядом сладкая «Крошка Доррит»,
Все помыкаются, попресмыкаются, конец будет делу венец.
Желудок жалобно подчиняется Диккенсу:
Ворчит, мурлыкает, блазнит, вздорит,
Живёт магической, инфернальной жизнью,
Как в горе́ — мерцающий кладенец,
Как в го́ре — в самом нутре
Рождаются 2-3 слова,
Но не просьбы, не жалобы, не угрозы,
Вылазят, выползают неудержимо — словно ночь из сердцевины дня:

Ты создал меня такого
Ты создал меня сякого
Только Тебе доверяю
Смотреть меня держать меня свежевать меня

2. О. Б. — Голос

Ангел но не голубой алый алый
Комсомолка Лили Марлен
С пуритански закушенной нижней губой
С небывалой
Плотской ясностью скул:
Во всём тебе удача!
Только разве вот незадача
НКВДшник выбивает из-под тебя стул
(жирная лужа)
НКВДшник выбивает
Из тебя дитя
Но и от этого тремоло энтузиазма
Практически не убывает

15 января жирный ледяной туман, стужа.
Ты оставляешь в больнице
Юного нежеланного мужа
Умирать
И запыхаясь пыхтя
Тащишься на улицу Ракова
Мимо янтарных трупов и бирюзовых трупов
(«ах, какой художник всё это рисовал!»)

Твой новейший милёночек
Допрошает: где ты была?
Что бы об этом сказал барков?
Что бы на это ответил зубов?

Ну что ты такая?
Ну что это на тебе?
(какой бессмысленный ma chère искусительный карнавал)

Выпуская ледяное яркое жало,
Ты лобызаешь его, ты погружаешься в микрофон,
Остраняя сомненья
(не слишком ли быстро сюда бежала,
покуда там от/доходил он?).

Нормально, не слишком быстро.
Твой высоконький голос
Проникает туда, куда другое ничто.

Сёстры-братья мои!
Дочки-матери!
Я восхищаюсь вами насыщаюсь вами: утешаюсь вами
падая, падая, беспокоясь.

Что это на тебе?
Пальто Молчанова.

А что у нас под пальто?

3. В. В. и О. М. — Слух

Мордастый щекастый румяный царевич
Входит к слепой.
Молви, она ему говорит,
Кто ты такой,
А ещё лучше пропой.

И он зачинает песню о жизни,
О Кремле, о морячках балтийских соболебровых,
О земле, пропитанной, подслащённой вшами.

Слепая вздыхает блаженно,
Как конь, благодарно прядает ушами,
Предрекает: от тебя будет толк,
Ибо ты нам напишешь блокадную оперетту.
Он говорит: извините, ослышался.

Она говорит: именно-именно, мася моя,
С танцами-плясками, с шутками-прибаутками,
С героем-любовником в синем трико, обтягивающем чудеса,
С травести в пионерском галстуке, от экстаза дрожащем,
Там всё будет как настоящее, как в настоящем,
Но только в жанровой обработке.

Он говорит: чудеса!
Я готов слушать/слушаться тебя, слепая.
Расскажи мне,
Что ты слышала этой зимой.

Слышала шорохи, шорохи запахи, засыпая
В смерть, слышала деликатное несъедобное прикосновение крыс,
Слышала краски острую сдобную вонь — голубая
Пахнет, как Михаил Васильевич, синяя пахнет, как Елена Генриховна,
Тень Гуро, насмешницы с овечьим лицом, приходила сюда,
Я слышала её торжествующий топоток.

Город звенел скрежетал шептал щекотал (каток
на Елагином в детстве)
К шкафу прикручивлись коньки, в шкафу лежала моя
Безумица Мулюшка:
Я катала-катала её по Большому проспекту,
Там и оставила.
Из радиоточки как мёд как шёлк
как рыбий жир на нас текли
арии «Сильвы»
Помнишь ли ты
Помню ли я
Помнишь ли ты
Помню ли я
Пусть это был только сон!
Но какой!
Ля-ля-ля.

4. В. В. и Н. К. — Памятник

Мордастый бровастый румяный царевич
Входит к скупой.
На кой
Ты здесь лежишь?
Почему не бежишь?

За тобой присылали твои сыновья
Крутогруда обильна Большая Земля
Из сосков её пить Ленинградцы должны
И забыть-позабыть нехорошие сны

А куда мне бежать
Здесь все вещи мои
А куда мне бежать
Здесь все книги мои
Здесь все платья мои
Здесь все реки мои
Здесь все дети мои
Здесь две крысы мои:

Поль и Франц, притаились, на полке сидят,
На собрание Чехова томно глядят,
Переписка суха, фельетоны горьки,
Побрезгливей Суворина эти зверьки.

Никому никому
Не отдам не возьму
Ни вечернюю тьму, ни рассветную тьму,
Ни безумцев блокадных гы-гы и му-му,
Ни прозрачную — bruit de silence — тишину
Перед взрывом, а после — в пыли и дыму
Остов бывшего дома на бывшем углу,
Где читала тебя и тебе на полу.

Помнишь ли ты
Как улыбалось нам счастье
Помнишь ли ты
Помню ли я

Так оно и сейчас улыбается мне
И цинготные дёсны ему не закрыть
Поль и Франц копошатся тревожно во сне
Надо встать потеплее малюток укрыть

Как привольно в паучьем местечке моём!
Неразумный царевич, мы кротко живём
И ни крохи былого не тратится здесь
Время вяло торжественно катится здесь
То вперёд то назад то вперёд то назад
Словно мяч по дорожке и листья чадят
То в Таврический Сад то в Михайловский Сад
И дистрофики гадят — и дети галдят

5. В. И. — Возвышенность

Я хочу есть как хочу творить
Я хочу творить как хочу есть

Честно говоря, я не так уж хочу есть,
Не так, как они,
Приползающие к больнице, которой заведует мой муж,
Нервный неразговорчивый человек.
Я прохожу по двору больницы имени Эрисмана.

В своей приличной лисьей шубке,
С приличным перманентом цвета февральского пожара
На голове, украшенной глазками-бусинками,
Красными от сострадания.

Я переступаю через них деликатно, не тревожа, не глядя.
Я прохожу через двор, у воротец
Переминается, жмётся поэтесса Н. К.,
Принёсшая мне свой жемчуг.
Редкий красный

Ах что вы что вы сказала я
Взяла жемчуг
Нить истлела
Он посыпался
Отсыпала сахару
Он посыпался
Драгоценные! Драгоценные! кристаллы.

———

Когда я пишу я взлетаю
Как джин
Кольца́ Маймун
Когда я пишу я взлетаю
Как джин
Лампы Дахнаш
Что угодно, господин?
Мне угодно сверху плыть
Между солнца между льдин
Где запретное свободно
Где вольготно превосходно
Где могущество и прыть
Где могущество и пыль
Разрушения и боя
Белизна и голубое с жолтым небо
И ковыль и корявый звук одесы
Жадный прикус поэтессы
Жалкий прикус поэтессы
Деревянная звезда
Я пишу и тают бесы
Бесстыдства и стыда:

Как хрупки льдинки эти
Однажды на рассвете
Тоску ночей гоня
От жажды умирая
В потоке горностая
Туда вошла она
Туда вошла Она
Туда вошла оня

Пылкая Дева, или Похождения Зинаиды Ц.

                                                                                    Игорю Булатовскому

Пролог

Автор обнаруживает в архиве публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина акт о вскрытии в 1942 году командой библиотекарей и милиционером выморочной комнаты, ранее принадлежавшей Зинаиде Быковой, публиковавшей в начале века свои стихи и переводы из французской поэзии под псевдонимом Зинаида Ц., дальнейшие изыскания указывают, что репутация её как переводчика была настолько жалка, что только авторитет её мужа, выдающегося библиографа и библиофила, обеспечивал Зинаиде Ц. что-то вроде ниши в области изящной словесности.

Пасха

Тёплый-тёплый день когда
Отпускаешь ты меня
Мёртвой струйкой изо рта
Выпускаешь ты меня
В светлый праздник — в никогда.

Птички яблочки цветут
Птички яблочки ползут
Боль исходит из меня.
Как надежды благозуд
На исходе долгодня.

Когда в лесу весной зелёной
Цветок пытается свой венчик приоткрыть,
Тогда ему зефир влюблённый
Спешит волшебную улыбку подарить...
А стебелёк его, и гибкий, и красивый,
Почувствовав, что чашечка цветёт,
Такой взволнованный, такой счастливый,
Свой радостный привет земле и солнцу шлёт.

Расторгается контракт
Между нами, словоцепь.
Власти акт и страсти страх.
Значит, поразили цель
И достигли немоты
Членов. Яркие кусты
Розовы белы жёлты.

Так нежная и кроткая Мария
Когда откроет милые уста
И небу шлёт напевы неземные,
В очах у ней лазурь и чистота.

Значит, жолтые кусты
И варенье пчёл и змей.
Всё: меня не ранишь ты
Строгой прихотью измен.
Научил меня урок.
Выйдет — дух и выйдет — вон.
Дай мне, дай мне сахарок,
Языком зажми мне стон.
Дай мне, дай мне сахарок.
Выйди дух и выйди вон.

Французский замо́к

Куда ушла Зинаида Ц.?
Вся вышла вытекла
(Вонючая темнота в яйце
Любителя блеска-нечисти похабника Фаберже)
Вытекла вся из квартиры — из комнаты — в доме — на этаже.

Сотрудники библиотеки и участковый составили акт
О том, что по вскрытии комнаты (два висячих и один французский замок),
Не посещавшейся покойной с января,
В ней обнаружено.

Почему же покойная перестала посещать комнату?
Уж не разлюбила ли она все эти хорошие полезные вещи
Шкаф платяной двустворчатый
Кровать никелированную со старым ватным одеялом
Два небольших столика и пять стульев
Пейзаж и портрет П. В. Быкова в раме
Не верится, чтобы покойная могла разочароваться в таких отличных вещах.

И главное — книги: на иностранных языках
Беспорядочно разбросанные
На столе на диване в шкафах в ящиках в корзинах на полу
Остатки архива первоклассные по своему значению автографы
Мопассан Мюссе Верлен

Остатки архива

[М. А. К.:
— Нет, Сергунька, ну ты послушай.]

      Скромность Зинаиды Ц. заключается въ томъ, что свои собственныя изліянія она пускаетъ въ плаваніе подъ флагомъ Мюссе и Верлена.
      Объ этой книжечкѣ не стоило бы и говорить, если бы здѣсь не затрагивался вопросъ о переводахъ.
      Желаніе публики познакомиться съ большими иноземными писателями такъ законно, такъ желательно, что всякая недобросовѣстность, малѣйшій обманъ въ этой области достоинъ самаго суроваго порицанія.
      Полная невѣжественность, безмѣрная пошлость, явная недобросовѣстность въ обращеніи съ чужимъ имуществомъ, удивительная безпардонность — суть наиболѣе мягкія выраженія, какія мы можемъ употребить, говоря о переводахъ Зинаиды Ц.
      Мы выражаемся мягко, не забывая ни минуты, что переводчица — дама.

Недобросовестность в обращении с чужим имуществом

Не забывая что переводчик дама
Бабуська девонька доча мама
(чья это она интересно мама?)
Не забывая что переводчица — яма
На Серафимовско-Пискарёвском,
Со ртом без вставной челюсти обмякшим.
Мы-то, Михаил Алексеевич, не забываем,
Мы даже немного трепещем.
Вдовушка вдовушка лысая головушка
Золушка золушка с ваткой из ушка
Пни её ткни насквозь проткни
В стыд её слов как кутё в лужу жолтую обмакни.
Фу-фу!
Что за дряни ты натащила в строфу!
Желание публики познакомиться с большими писателями так законно —
С чем это ты, пигалица, водворяешься на дракона?

Il bacio

ПОЦЕЛУЙ ЭТО РОЗА ВОЛШЕБНОГО САДА
Baiser! Rose trémière au jardin de caresses!
Поцелуй! Мальвы цветок в саду объятья!

Мятой мягкой бумажной призывно-розовой
Мальвы торчком торчащий цветок
Персток
Указующий —
Поди сюда, щеголёк.

Выглядывающий из трав,
Как иной уголёк
Выглядывает, подмигивая, из-под платья.
На каждый роток
Не накинешь свой звук, мелодию, хохоток.

Что же ты, вдовушка, не потрудилась раскрыть
Энциклопедию Botanica?
Вытянуть оттуда за круглый стебель,
Но мальву, не розу, к мантильке-шляпочке приколоть?
Зачем отдала себя на растерзание заскучавшего умника,
Отдала себя перерезать-проредить-прополоть?

И куд-куда убежала потом
С этой копеешной розой волшебного сада —

В бомбоубежище, в очередь, за водой?
Я вижу отсутствие твоё везде. Не надо
Не быть. А чё надо? — спрашивает она. — Что Вам надо?

Пролог

Мне надо ляля тополя
Силы Добра и Зла
Силы Флобера Золя
Силы власти
Силы библиотэк
Превратить в один вот такусенький негаснущий кровоподтёк  —

Вот эта старица
Где она умерла
Какого месяца числа
Какой прохожий
Прошёл мимо сугроба с ней, вмёрзшей.

Галошки торчали, как чернослив из свадебного торта.
Всё, что подмалёвано, стёрто,
Я хочу проявить, обвести,
Как девочка — язык от усердия высунут —
Обводит заглавные буквы.

А эта какая буква?
А как ты думаешь?
У? Похоже на у.
Зинаида Быкова ложится в снег,
Как Верлен — в траву
На окраине Лондона.
Будь, что будет,
А я ещё поживу.

Школьный музей. Третье письмо Е.Д.

Кому такое порыв,
Кому такое нарыв,
У меня от этого технический перерыв.
Глазочки веками тёмными полуприкрыв,
Я наблюдаю тектонический взрыв:
Январское пробуждение общины божьих коровок.

Их переход по распухшему от зимнего солнца окну грандиозен, неловок.
Войско, льду обречённое, как 9-я армия подо Ржевом,
Войско, льду обречённое, как моя попытка тебя (твоя попытка меня),
Продвигающееся от стола к стеклу ходом восторженным страшным тяжёлым —
Кому подобные пробужденья — судьба, но иному — хуйня.

Божья коровка, полети на небко,
В ледяной обложке — ручки и ножки
(В школьном музее — Д. М. Карбышев, изморозью подёрнутый, блистательный генерал)

Принеси оттуда весточку, покуда
Обрубком языка ощупывать его сладкое нёбко?

В школьном музее — Д. М. Карбышев, похожий на изысканный минерал,
Допустим, оникс. Темнотою, пылью увитый,
Спелёнутый льдом,
Усталостью, удивленьем, обидой —
С перекошенным ртом.
В школьном музее — такой-сякой  — ты спрятался от кого?

Раз два три четыре пять секретарь школьного музея иду искать
Посетители школьного музея тоже идут — зевать, икать, искать
На бумажном заплёванном мухами засиканном макете
Концентрационного лагеря Маутхазен — бордель и баню.

Я секретарь школьного музея идеальным почерком идеальным голосом
Оглашаю бойню:
Вакхическое сопрано шестиклассницы
Наливается непогрешимостью стойкого оловянного генерала,
Деревянного генерала, стеклянного генерала —

Хрупкого, как бесмысленно ожившие божьи коровки.
При первом заморозке вам всем — примёрзнуть к стеклу,
Где вы и останетесь — декоративные капли кровки:
Ало-ало.
Холодно-холодно.
Жарко-жарко.
P.S.
А тварей, пригодных равно к холоду и к теплу, —
Вот таких особенно не должно быть жалко.

Хэмпширский Архив. Персоналии

I. Индекс

всё что ни сделаю бесстыдно иль абсурдно
Богиня Бедности Воображения Судьбы подносит судно
Разряжена в звенящие шелка
На рукаве её зияет Made in China
А башмачки её трухи полны песка
По мне она жалка.
По мне — она необычайна.

II. Приезд Анны

Китагава Утамаро. Самый конец восемнадцатого века.
Предпочитал изображение ракушек изображению человека.

А когда уж ему приходилось включать изображения детей-рыбаков-куртизанок
                                                                                                                    в свои композиции,
То все они собирали ракушки.
Возбуждённые, продрогшие на ветру, краснолицые.

Блуждали в полных песка полосах прибоя,
Извлекали оттуда удлинённые круглые плоские острые похожие на тюленье ушко.

На этой раковине расплёскано тревожное голубое,
У этой оторвано крылышко —

Замечает чувствительная красавица, похожая на осьминога,
Другой красавице с длинной кроваво-красной раковиной в руке.
Та склоняет голову набок и смеётся: убога
Наша страсть реализовывать стыдливо створками придавленные метафоры.

Раковина твоя раковина полыхает в песке!!!!

III. Аладдин

Помутневший жестяной контейнер из-под молока
Содержит письмо Израиля Лихтенштейна,
Написанное в 1942 году, естественно.
Естественно, в Варшавском гетто
За две недели до его отправления в Треблинку.
Естественно.

Письмо Гласит:
Я принимаю забвение для себя и своих близких.
Моя жена (имя которой упоминать бессмысленно,
Пусть отныне будет она без-ымя-нна и без-лика)
Готова стать жемчужной ниткой зубов,
Прядью каштановой в матрасе, тенью.

Но нам бы было очень желательно,
Чтобы нашедшие эту жестянку с письмом помнили про нашу дочь — Маргалит.
Ей сегодня исполнилось двадцать месяцев.
О, это необыкновенный ребёнок!
Как, я вам доложу, она хорошо говорит

Гавалит гавалит гавалит
Gavalit Gavalit Gavalit

[Производит маленький гвалт]

Я обнимаю забвенье

Но я вас говорю:

IV. Слушатель овец,
     профессор когнитивистики,
     седовласый красавец,
     покуривает трубочку

Он слушает овец,
Он ходит лишь туда,
Где движутся во тьме
Болтливые стада.

Средь клевера и пчёл и листьев златочёрных,
Как радужный Адам до серого греха,
Он слышит средь овец особый склад стиха,
Особых звуков смесь. Податливых? Упорных?

Я говорю ему: Что кроме бееее и мееее
Вы слышали от них?
Он отвечает мне,
Как в октябре, во тьме

Однажды он сидел,
Они стояли рядом.

«Я слышал тихий звон
Их тихих языков,
Как облако, тот звук лежал над сонным стадом,
Тот звук и звон, тот плеск стеклянных башмаков».

V. Художница:

с недавнего времени я работаю с телом,
умирающим, стареющим, безобразным. Также меня занимает тема нестандартной сексуальности и инцеста. Поэтому я включила в экспозицию фотографии своего отца. Да, вот здесь он уже совсем слабенький, атеросклероз, Альцгаймер... Слюна течёт по щеке. В данный момент нахожусь в поиске новых образов...
Замечание из зала: А здешняя природа вас вдохновляет?
Художница: Природа?
Замечание из зала: У нас здесь, знаете ли, очень красиво зимой. Деревья замерзают, и на ветвях образуются прозрачные наросты, ледяные шишечки. И через лёд чёрное видно. Вот бы вы изобразили!
Художница: Наросты? Шишечки? Ну не знаю... Не знаю... Может быть.

VI. Имена городов. Kara

Мне досталось сегодня немного тепла
Как снегурочка я над землёй протекла
К удивлению бабки и дедки

Тучка-тучка, а вовсе не чёрный квадрат,
Я летела над сном массачусетских хат,
Где машины живут и объедки.

Я летела над сыпью пустых городков:
Чикопи-Ничевог-Агавам.
Самый мёртвый из правивших здесь языков
Дал родиться клыкастым словам.

Я летела над чёрною связью дерев,
Занесённых над серой травой.
Там река издавала мучительный рёв,
Чуть подальше — отчаянный вой.

Как зовут вашу реку? Коннектикут. Врут.
Имя ей — разложившийся вчернь изумруд
В блёклой пене и мутной парше —
Как прелестница с мёртвым ребёнком в душе.

Как зовут вашу зиму?
Никак не зовут.

Считалка

Тридцать три года
Тридцать три урода
Тридцать три акта.
Так-то,
Мой милый,
Над твоей могилой
Сухие травки,
Ящерица лапки
Потягивает, лелеет,
Как Ида Львовна Рубинштейн.

Всё, что было тобою,
Стало щебнем, в лучшем случае — галькою жолтою, голубою,
Посткоитальным побеседованием ни о чём.

О чём бы
В данном либо ином контексте
Я ни говорила,
Не было минуты, чтобы мне
Не отдавала предвечернее тепло
Слабо представимая твоя могила могила
С белоснежными фрагментами на дне.

Вот эта костка — ты юн и упрям
Вот эта костка — ты преждевременно стар и пьян
Вот эта костка — ты Ростов-на-Дону, провинциальное кладбище, пыль, бурьян,
Вот эта костка — ты Атлантический окиян.

А эта косточка: у тебя простыла спина,
Я натираю её чем-то жгучим и липким,
Как вся эта мемориальная блажь.
Что мы тогда смотрели? Чаплин, «Новые времена»,
Отроковица, облизываясь, смотрит на благодетеля: что мне за это дашь?

(Я тебе за это дам
Мёд бегущий по устам
На шее жёстких рук кольцо
Почти забытое незабываемое лицо)

Что мы тогда слушали?
Как всегда — то ли Гензбур то ли Брассенс

Я слышу конский топот
Я слышу людскую молвь

Обещай никому ничего никогда не говорить про нас
Да ты не волнуйся: у меня язык занят
Я слизываю с асфальта твою кровь

* * *

                                                                               Б. Р.

Незавершённые люди с прыщиками на висках,
С волосами, траченными всеми цветами бензина в полночной луже.
С кусками железа в ушах, запястьях, сосках.
Всё снаружи
У вас, что у мне подобных внутри:
Срам, сияние, смех: простые яркие вещи.
Вы настолько зловещи
В своей беспомощности, насколько мудры
В скорости превращений. Посмотри —
Как автопортрет Дориана Грея
Искажается лик юнца, — с каждым мигом серее,
Навязчивей, тяжче тени.
Как чтиво, которое поглощаешь, начиная с конца,
В юном лице проступает почерк предсмертной лени.
Намечается груз сирени
Над ухом самоубийцы, притихшего на траве,
Он сам подобен дыбе соцветий, огромной грозди.
Шмели-муравьи прицениваются к прекрасной его голове.
Добро пожаловать в гости:

Козявочки с червяками,
Букашечки с мотыльками.
А жуки рогатые,
Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут.
Тара-ра, тара-ра,
Заплясала мошкара,

Он лежит средь них такой
С отведённою рукой
С синей капелькой у рта
Что значит — место для крота:
Поцелуй крот крот
Поцелуй рот в рот
Насладись прощальным мёдом меланхолических щедрот.

Музыкальная форма

Люди львы орлы куропатки
Но в первую очередь люди
Принесите мне голову его на серебряном блюде
Я желаю говорить с его головой.
Не утешайте меня постылыми завереньями в чуде
«Возможно, он ещё живой»
Я знаю — он не живой.

Скажи мне неужели ничто не возможно
Никакое движение раздражение отражение?
Даже пять часов утра в Москве (морозный рассвет кровь с молоком)?
Даже пять часов утра в Беркли (гугливая позолота)?
Нет
Даже это.
Вот-с, чего изволите: невторжение, освобождение?
Все приветливы, снисходительны
Никого уже больше не занимает
Кто
Был с кем до какой степени знаком
Кого-то
Требуют к телефону
Кто-то
Требует сахара, молока.
Все упоительно чужды друг другу.
Я умею теперь не видеть, как дёргается его щека.
Я умею не накрывать рукой его пухлую осторожную руку.
Я приехала издалека.

Но и долгих запутанных обстоятельств часов пути
Не хватило мне сформулировать — в чём причина печали.

Если бы я умела быть сердцем твоим,
Если я умела прятаться за твоими плечами
(высоко сижу далеко гляжу) —
Мы бы стали паршивыми сиамскими близнецами
Молчали
Бы, выключали в 11 свет,
Пыхтели бы, мяукали, согреваясь.
Принесите мне голову его:
Пусть уже ответит мне «нет
Меж нами нет ничего»

Пустая площадь, ноздреватая завязь
Сумерек, твой истерический голос в мобильнике
«говори со мной, не говори со мной»

Так чего же ты хочешь?
Чтобы меня не стало?
Меня не стало.

Рассвет зимой похож на рассвет зимой.
Ты сжимаешь меня в руках, как ребёнок —
Погремушку, бутылочку, замусоленный краешек одеяла.

Временная смерть. Два ритмических упражнения

                             К стёртой от употребления конструкции «безвременная смерть» нет
                      антонима. Единственное, что приходит в голову, — временная смерть.

                                                                                                       В. Д.

                      После смерти, если будет что-н[и]б[удь] и захотите, то мы встретимся.

                                                                                                       О. А.-Г.

1.

Вчера закончилась война
И унесла с собой она
Толпу рассеянных людей —
Слизнула с крыш и площадей.
Они побудут у неё,
Как будто бы в плену, —
«А после в новое жильё
Их, — говорит, — верну».

И будет новь почти что старь,
На том же месте нервный царь,
И девочка в больших очках
С соплюшками на кулачках
Идёт к Бассейной (где потом
Падёт с разбитым животом).

Идёт к Бассейной вдоль рядов
Старушек-нищенок в цвету
И узнаёт запавших ртов
И гордых платьиц срамоту.
Лисички, астры, бечева —
Почём, почём, всё нипочём.
Я узнаю тебя, вдова,
С культёю нежною, с плечом,
Напоминающим крыло, —

Я здесь была была была
Меня отсюда унесло
С толпой улыбчивых гуляк
Потом — пустырь или овраг
И тел неловких теснота
И сладостный в груди
Удар — теперь я та, я та
— кем буду впереди.

Вернусь — и стану выбирать,
С кем мне играть и не играть,
Рукою щёку подпирать,
Сквозь сумерки смотреть,
С кем вместе снова умирать
И снова умереть.

2.

Я завела себе шринка́,
Чтоб наблюдать себя им.
Вот — новый мой хозяин.
Безвиден, но забавен.
Слегка дрожит щека
Его от жалкой речи
Моей при каждой встрече.

И спрашивает: «Как дела? Какие времена?»
Я говорю «Да так дела. Сякие времена.
Зато — закончилась война,
Вот только жаль, взяла она
Себе с собою тьму людей,
Стряхнув с мостов и площадей.
И среди них и среди них —
Меня моё меня моих.
Несёт меня лиса
За дальние леса
За высокие горы
За тумбочки, шторы,
Шкафы, торшеры —
В волшебные пещеры».

Тут поперхнётся Доктор Б.
«Ну что ж ты вечно о себе,
Всегда одно и то же...»
А я ему: «Но что же
Сказать ещё — пейзаж, абстракт,
Морозный город весь в кострах,
Сокровища духа,
Понос, золотуха.
Вдовица с котелком
Нависла над костерком.
Трещит её сердце
согреться согреться

Я, доктор, вроде — рядом с ней,
Возможно, я — она,
Мне так становится ясней,
Какие времена.

Мне время — говорить себя
Чужому старику,
А Вам, то хмурясь, то сопя,
Держать мою тоску
Движением брезгливым,
Как, скажем, руку, взрывом
Оторванную.