Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2010, №1 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Стихи
Из книги «Часослов Ахашвероша»

Андрей Тавров
РОЖДЕСТВО I

Над Новой Гвинеей бабочка кру́жит, Тифон,
волны бьются в Валгео, Салвати, Мисуле, на трёх островах.
Море держит бомбардировщик, а бомбардировщика слон,
и он стоит на китах о трёх головах.

Девушка Лейла матроса ведёт домой.
Язык входит в её промежность, она кричит.
Крик рождает устрицу с симметричной спиной.
Она открывает окно, а там снег летит.

Там Иона плывёт в ките и костры горят,
там пастух идёт, на спине короб неба несёт
со звездой шевелящейся, словно рак в сачке, и стоят
планеты, шепча, что больше никто не умрёт.

Там идёт верблюд о шёлковых двух крылах -
лиловом и розовом, и там пуля свистит в рукав.
От барака светляк марширует звездой в овраг,
и месяц трясёт бородой, в плавниках, лукав.

К девушке Лейле приходят в полночь волхвы,
вот родившийся Царь, говорят, разгружают осла.
Рыбы ночи стучатся в окно, а взамен головы
у погонщика перья и клюв кровавый орла.

Обдолбались, придурки, она с испугу орёт.
А потом садится на камень рядом с волом,
колыбельку качает, земляничную песню поёт -
Призрел на рабу твою, алейхем, поёт, шолом.

У пещеры Ангел стоит и, как печь, горит.
Что принёс тебе Бог, говорит, Адонай, говорит, -
смерть он, Дева, тебе принёс - выплеснут из корыт
эти люди Младенца, из тел своих жалких корыт.

Лейла смотрит в глаза верблюду - их три, и в лоб
упирается бивень, - не дам, она говорит.
И сама я - смерть, и остров во мне утоп,
и я - смерть стрекоза, четвёртая из харит.

Смотрит сыну в глаза, их проходит насквозь, как ад,
и смеётся тихо, шаря клешнёй-звездой.
На её рукаве и платке семь костров горят,
и Дракон сквозь сердце втыкает земную ось.

Мальчик бабочка, говорит, мальчик деточка, лев.
Вот пойдёшь в пустыню - найдёшь лишь ветр да язык
огненный. А слова к нему, а напев
подберёт только тот, кто крылат и когтист, как бык.

Потому что смерть удлиняет жизнь, а слова
удлиняют Бога до тиши, до немоты...
Над Новой Гвинеей в Европе летит листва,
и Клязьму держат на трёх фонтанах киты.


ВОСКРЕШЕНИЕ ГАБРИЭЛЬ

Лев в суховее принёс тебе красный зев,
чтоб небо держать в белых стадах облаков,
и завиток руна, как синий и горький зем-
ли завиток - могилу, звезду кротов.

Матрос принёс тебе пульс - океан считать.
Улитка - висок с пружиной, а град Милан
евангелистов белых на синем и крест щита.
И вогнутость волн, как бык, принёс океан.

Гавриил ничего не принёс, он спит, как ёрш,
разгоняя сон слюдяной на двенадцать жал -
в каждом видел тебя, в каждом высмотрел, выжил, вмёрз,
а когда проснулся, всё воедино сжал.

Принёс огонь петуха да в ночи звезду,
большую, в полголовы, чтоб слаще дышать,
а ещё за кормою мшистую борозду,
чтоб камушком падать, наутро дельфином встать.

Принесла тебе смерть с косой голубой платок,
и напёрсток принёс света ведро с Христом.
Я ходил возле губ, как рядом с китом поток,
и взбивал планктон, как чёрной луной, хвостом.

Я в тебя вошёл и вышел с той стороны,
оставив провал земли и семь на зубах планет
и сухую звезду поперёк продольной струны, -
продетый сквозь хрящ позвоночный всходящий свет.

Прости, что не как о живой, но так живее стократ.
И цветок без имени разорвёт могилу плечом,
и лев золотой подымет, как ком, штандарт,
в переборках неба играя с тобой лучом.


ЯНВАРСКОЕ ПОСЛАНИЕ АХАШВЕРОША

Я не речь, говорит Ахашверош-баран,
Я не слово, не ум, не имя.
Скажите, ангелы, для чего вы в зубах и когтях алфавит принесли,
на людскую погибель умножая сон, как чащоба - деревья?
Что ты скажешь Елене, уткнувшись в лебедя языком,
                                                                        вместо красной гортани?
Что скажешь деве, когда она стоит внутри тебя на коленях,
как чёрный мерин ахейца в чёрном коне троянском -
                                                            живое в мёртвом,
а из локтей её и бёдер бьют родники, и из них
лакают слон, гриф и дракон?
Что ты ей скажешь, учуяв вечность и падаль,
звук разгрызенной раковины и червя с раскалённым гвоздём внутри,
её колени - внутри твоих.
Её голос внутри твоего,
её воспоминания внутри твоей подлой и вёрткой памяти?
И язык её, словно вепрь, разрывает жёлуди твоего тела.
Что ты ей скажешь, какую букву?
Что ты скажешь себе самому, если его найдёшь?
Скажи ему саранча в щитах и доспехах, скажи ему храп
коня блед, коня блюд, коня блядь, коня блуд, гниющего
победоносно заживо над горой поверженных тел -
не Барни придумал это в Кремастере - Патмос.

Я не речь, говорит Ахашверош.
Я - баран.
Я нахожусь между тем, о чём говорю, и тем,
про что я молчу, - не просто в живой пустоте,
но в паузе, и это - чтобы воскресли и тело, и слово.
Пройденные дороги, степи, шляхи, хайвеи, раздолбанные просёлки
давят мне в спину, как матрас всеми пружинами сразу,
и из груди моей торчит голова леопарда - моя Оранта.
С шерсти моей течёт мёртвая, как Лазаря плоть, вода.
Меж тем, о чём говорю и о чём молчу, -
отыщи меня. Я там, как буйвол в москитах, хриплю,
из глотки течёт пламя и бежит по земле -
и моря полыхают, в них сгорают гнилая
кровь и гнилые яхты. Я - суд миру.
Пройди меня - свою смерть, - и найдёшь себя.
И смерть станет пружиной рождения под языком,
под правым сосцом, под каждым волосом с жалом гадюки.
Но только ты сам можешь это свершить -
на форуме под падающим, как спиртовое пламя, снегом,
за прилавком супермаркета, набитого
мёртвыми животными и живыми минотаврами,
за рулём яхты с крылом морщинистым птеродактиля,
                                                                   вместо ночного шёлка,
на груди у подруги, срезав ей веки бритвой,
а чаще - в прозябанье Ионы,
под сталагмитами чёрного солнца, в мерном уюте
меж героином и юридическим казусом,
из прорехи которого лезут мёртвые осы.
Я твоя смерть, твой верблюд, твоя вечная дева.
Отвергая бога, глотаешь Рака, красного, словно опухоль.
Глотаешь время и дали - двух поросят.
Не важно, убил ты бога или родил, а важно
пламя, в котором ты сам стал Богом -
нелепым словом из пяти букв, где одна похожа
на виселицу, вторая на руль лендровера,
а последняя на тело девки, раскинувшей голые ляжки.
Всё это я говорю в тишине.
Я говорю для вепря, осла и мухи -
я говорю для придорожного камня и ногтя,
для трёхгодичной давности квитанции об уплате.
И огонь брызжет из пасти моей, вопя, как петух, с добрым утром.
Я говорю это, лёжа в песке, чтобы встать
и плюнуть в то углубленье, откуда я родом.
Сколько квадриллионов ангелов оживит мой плевок!
Не ищи деву - она в тебе.
Не ищи дерева - оно в тебе.
Не ищи пещеру с вороной - она в тебе.
И не ищи Бога.
Червь о ста тысячах крыл летит надо мной,
с женской грудью, с головой мёртвого кролика,
разрушает миры.
А я пью из следа верблюда протухшую воду
и продолжаю путь.


ДЕНЬ МУЧЕНИЦЫ ТАТИАНЫ

Посияла зеленью желатиновая звезда - ушла,
тучи пришли, свинцовые, будто водопровод.
Вот и снег летит, гудя, как подъём с крыла
лебедя-пса, и купол под ним ревёт.

Додекаэдры, кубы, октаэдры, пирамиды, шар -
этот снег и гремуч и бел, как над Римом миры,
татуированным небом себя до простейших сжал
фигур - на улицах снежных стража палит костры.

Её, деву белее снега и с небом в глазах,
били прутьями, но кровь не с неё - со стражи текла,
и солдат говорит, заедая октаэдром страх:
почему не кричишь? Каким ты чудом цела?

А она говорит: что снаружи, то и внутри -
у меня под кожей стоит апельсиновый шар,
в нём четыре ангела, зелёные, как пруды,
ваши прутья ломаются об их непорочный шарф.

- Я их тоже вижу, - говорит солдат,
но у тебя, - говоришь, - поют, а у нас сокрушают кость.
- Что пенье внутри, то снаружи огненный плат,
свист батога, раскалённых угольев горсть!

И тогда солдаты уверовали и крестились кровью в Христа.
Но пришли другие, взяли за белые плечи, свели её в цирк.
Лев идёт по арене, как огонь на когтях по форме креста.
А и снег-то летит, как миры, словно с саблей кривой сарацин.

И кружат додекаэдры, кубы, шары, пирамиды вверху,
приближаясь, танцуя, и улицы в полночь белы.
Кипарисы как вата, и статуя Марса в снегу.
И стража ночная несёт на носилках костры.

А лев ходит вокруг и рвётся, как в вихре огонь,
держит репу из бронзы в когтях, в другой лапе - божий глагол
из секретного сплава, что фалл золотит и ладонь
и сплеча в горностай одевает, коли взаправду гол.

Говорит Татиана: у меня внутри ходит лев,
там зовётся он Марк, там он грозен, улыбчив, горяч,
и поёт он святой да единый, вовек неразменный напев,
и в райских садах он со мною играет в мяч.

И когда снаружи за волосы взял палач,
то внутри граф Шувалов на подпись отнёс указ,
и не Севе́р Александр клал каблук на зелёный палас,
а Иван Иванович, граф, Моховой золотил рукав.

Альма Матер стоит, гаудеамус, Университет,
золотым рукавом держит голубя у груди,
и шумят тополя, и в Москве разбежался свет,
тополиный да яблочный, в белую грудь колотить.

А потом Казаков Матфей, с Татианой в шаре внутри
горячей печени, выстроил церковь, гремя
клешнями в снегу, и летели над ней шары,
пирамиды и кубы, как вспышки из-под кремня.

Если эти тела по порядку друг в дружку вложить,
их вписав предварительно в сферы, получим ряд
восходящих орбит - вот Меркурий по кругу бежит,
вот Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн друг за другом спешат.

Кеплер Иоганн их вкладывал, горячась,
догоняя с Платоном гармонию, музыку сфер,
и расчёл и вычел, и вынул ребро, как часть
ангельских кантик, и пением держится свет.

Возьми же мой выстрел сердца, дева-любовь,
как снежок разломай, словно клетку грудную льва.
Все миры снаружи бегут, лишь покуда бровь
внутри, словно снежный мост, весь в буквах от веры, жива.

И покуда цапля-любовь внутри на одной ноге,
и клювом стоит чиста, и им до звезды достаёт,
летят додекаэдры, кубы, шары, пирамиды к реке,
и снег их горяч, и никто под ним не умрёт.

Пусть летит он, гудя, над садами, мостом, мостовой,
над кремнём и собаками, когтем сжимая звезду,
пусть куёт, как медведь косолапый и в латах с косой,
и сгибает подкову, и дует в дуду на мосту.

Пусть кружится Татьянин снаружи, внутри и опять
пусть летит этот снег, дом, как букву, собой серебря,
и идёт снежный лев, держит в лапе, сияньем объят,
мир как череп Адама, и звёзды в крови у ребра.


ПАМЯТЬ ИГНАТИЯ

                         Деревья являют телесную форму ветра,
                         Волны дают жизненную силу Луне.

                                                                        из «Дзэнрин Кушу»

Ветер идёт, окутывает деревья, но гнёт
их внутренний ветер, согласие изнутри.
Так и с подковой, так и с титаном на фризе,
согнутым девой, как дышло. Смотри, как цветёт
плавный рот его му́кой, как лилия в устье и в бризе.

Так и со всем остальным - прежде птицы согласье петь,
прежде танцора - готовность к жесту, разымающему позвонки,
прежде неба и мыса - внутренний тихий ветр,
выгибающий глаз по форме мыса, реки.
Туда, где готов её оттиск, заходит смерть.

Как два хора они поют - внешний и внутренний ветер,
жизнь снаружи и жизнь изнутри; святой Игнатий
их подсмотрел у Ангелов: согласье прежде совета,
понимание прежде вопроса, смысл прежде рождённого слова,
два хора, изгибающие друг друга, - теченье и водоросль.

Бег формирует коня, а слово любви - губы,
и время - лишь пластика выпуклых от напора глаз.
Всё - взаимообратимо, одновременно.
Два льва идут - на них золотые шубы,
внутри их - зрячий, золотой, словно мышцы, газ.

На трибунах гудит толпа. В позвонках у них светляки.
Разорванный мученик ложится во львов, как в ров,
и ангелы одевают, как мальчики, золотые венки
и поют антифон, словно переливают кровь
из правой своей, косматой, как кровь, руки

в левую. Только музыка уравновесит льва
внутри человека и человека внутри
льва. Согласье прежде, чем просьбу. Тишину и слова,
врастающие, как медленная трава,
втянуться в формы, откуда звуки ушли.

Так ангел голос вкладывает меж когтей,
так череп тает в медленный умный свет
и рука под перчаткой находит чужую тень,
и львиная лапа, как Бог, оставляет след
меж двух голосов и между живых бровей.
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service