* * * Горячий грач, как глечик, обожжённый в горниле неба. Гранула свободы. Вот он идёт, ленивый и голодный, враскачку через талый снег и воды, левадами, овоид бытия, погрешность шара, допускаемая космосом, и лужи зырят в небеса, и я смотрю наверх сквозь ветреные космы. * * *
Плыла и пела. В пальцах — пластилин: залепливать пробоины и дыры, лакуны запахов. Бездомная полынь в бездонный свет врастёт и сердце вырвет. И вырвет глаз у лошади Уччелло. Черешневый мундштук изгрызен в кровь. Меняет очертанья пепел тела — так раздувает ноздри чёрный конь. Антоновки античная холодность (мертвее мрамора), раскатаны шары антонова огня. Не упусти сегодня! Купи петарды — будет что дарить! Раскат гиперболы, как взрыв гипертонии, подранки ртути, лопнувший термометр сошёл с ума — не выразить такие разрывы цифр, как телефонный номер. * * *
Мир мутный, непрозрачный, натянувшийся плёночкой под языком. Оглянешься, не проснувшийся, — бывший сад и бывший дом. Странно, до чего неважно, верней, не больно. Только нежно. Лесничий грузно топает по бархатному мху и в бархатной же фуражке. Не попадает (слава Богу!) в зайца чернобровый Брежнев. * * *
Вложим деньги в землю, в дым, в даль, и синь, и смех сорочий. Бак забрал сосед. Чёрт с ним. Хоть последнюю сорочку! Из прозрачной нищеты накроим себе рубашек для воскресной суеты и для будней бесшабашных. Проча долгую юдоль, чуя длинное безмолвье, тёс, и шпон, и чёрный толь, тёмные протоки крови, — одинаково важны, равно дороги, любимы, как развалины страны, как ветшание любимых. Как свивание любимых лоз, стволов, теней, корней. Быстрый свет вода уносит. Вспышка спички в темноте. Кто кого о чём там просит? * * *
Люблю людей, любящих подробности, не ленящихся произнести «фуфайка» вместо «ватник», их души-труженицы не стареют (максимум — душа-подросток), нерасположение их к математике. Глубина всего, вязкая, как сметана. Машины буксуют, ломаются вёсла, весело выходят из строя громоздкие механизмы тут и ангельское железо взвоет, устанет, станет просить красивой смерти у некрасивой жизни.
|