* Любовь к В. породила неистребимую лярву.
Такую сильную, что З. с ним на расстоянии говорила.
В. умер четыре года назад — а лярва жива.
Не достучавшись до далёкой могилы, чувства зависли в пространстве, а когда выдался удобный момент, прилепились к другому.
Другой — феминный китаец, передние фарфоровые коронки белеют, а справа и слева — природные клыки жёлтого цвета, ботинки без задников, на шее флисовый шарф.
Ему столько же (55), сколько было В., когда они с З. повстречались, — и изголодавшаяся лярва сразу к нему потянулась. И что бы человек с жёлтыми клыками ни делал, З. казалось, что это умерший В.
Подарит, к примеру, сидюк, просто потому, что услышал по радио пару ностальгических песен, — а З. чудится, что он её мысли читает, ведь В. ей постоянно диски дарил.
Скажет, что любит искусство и собирает картины, — и З. воображает, что он артдилер, как В., в то время как Жёлтый Клык всего лишь коллекционирует произведения никому не известного живописца Фодельева и виды Великой Китайской Стены, а В. обедал с неразговорчивым Уорхолом и устраивал вечеринку для одной из битловских жён.
Взяла З. белую нитку и завязала на ней несколько, в ряд, узелков.
Удостоверилась, что количество чётное.
Прочитала заговор, вложила нитку в лунку, образованную отверстием в серебристом CD и дном плоской коробки, и вернула сидюк.
И как только Жёлтый Клык под влиянием любовного приворота к ней потянулся, З. увидела, что за его спиной нет никого, и лицо вовсе не многослойное, как у гадалки в фильме Параджанова «Сурамская крепость», и что этот казавшийся двусмысленным дуралей — совсем не загадочный и замкнутый В.
Но узелки остались дома у Жёлтого Клыка — и не выходили у З. из головы.
Её влечение к ложному В. испарилось, но узелки зажили своей жизнью и ждали момента — жаждали совпадений и случайных пересечений, — чтоб встрепенуться, и развязаться, и накинуть петлю на шею очередного ложного В. * Венцом нелепого влечения к Жёлтому Клыку стал проживавший на Восточном Побережье Фодельев.
Две картины Фодельева Жёлтый Клык купил в Гонконге в 1993 году, и с тех пор они вместе скитались по миру. Сначала Клык перебрался из Китая в Канаду, а затем в Калифорнию, где они с З. повстречались на собеседовании в 2007 году.
Прощаясь, Клык ей сказал:
— Надеюсь, скоро увидимся! — и эта фривольная фраза в устах потенциального работодателя сбила З. с толку.
Едва освоившись на новой работе, она раздобыла адрес Фодельева и полетела к нему через нескончаемую череду часовых поясов. Дверь ей открыл розовогубый, чихающий, истончённый эльф-альбинос. Не притрагиваясь к принесённой З. водке, он отхлёбывал чай, утирал платком нос и демонстрировал раскрашенные цветными карандашами полотна.
Держал их перед собою как щит:
— Я рисую всё начисто, ведь это не краска. А русские приезжают и требуют масла. Но я пишу свою «капеллу Систину», свою лебединую песнь, свой мастерпис... ты погляди, какой тонкий слой...
З. смотрела сквозь тонкий слой на него и осознавала четыре разные вещи:
1. Любить и понимать art — ещё не значит понимать artist.
2. Из любой неудачной любви можно извлечь литературную выгоду.
3. Многие творцы разграничивают искусство и жизнь — но не она.
4. Когда над её гробом будут произносить речи, меньше всего ей хочется, чтобы сказали: «Она любила маленького смешного начальника на работе и, чтобы вызвать его интерес, навестила нравящегося ему третьеразрядного живописца — увы, несмотря на осведомлённость начальника об арт-направлениях и литературных течениях, ему был чужд и недоступен её внутренний мир».
З. хотелось, чтобы будущие биографы, вместо того, чтобы обращать внимание на рой запятых или муравейник омонимов в её книгах, сказали бы вот что: «Она была неотразима, никогда не испытывала поражений, и за ней числилось немыслимое количество любовных побед». * Д. написал трогательный длинный e-mail про нашу любовь и дружбу в 1982 году.
Он трубач.
Норвежский трубач.
И даже фото прислал.
А я никогда не задумывалась о том, что, оказывается, моя жизнь пересеклась с трубачом.
Среди мужчин/детей/юношей, которые мне нравились/которых любила, были:
1) архитектор
2) артдилер
3) и вот этот трубач.
Д. помнит всё хорошее, что меж нами случалось, но совершенно не помнит, почему мы расстались.
А мне страшно вспоминать про хорошее, потому что причина, по которой мы расстались, оставила неприятный осадок у меня на душе.
Мы подрались в туалете у кого-то в гостях, неловко упали (он был в куртке, а я, готовая уходить, в распахнутой искусственной шубе), оказались между бачком и ведром — он подо мной, — и я ему нечаянно разодрала губу.
Пятый класс, нам по 11 лет.
Поразительно, что он это забыл! Говорит, что пронёс любовь до конца школы, а теперь, перебравшись в Норвегию, заказал на «Озоне» мой сборник рассказов, чтобы про меня всё узнать.
И я надеюсь: а может, В., в последний год перед смертью, тоже вспоминал только самое светлое?
Да и что было-то, стоит ли говорить: перед глазами теперь только раскачивающаяся, как качели, цепочка, смущавшая меня при движениях, так как неловко задевала то подбородок, то грудь, да две сладких липких булочки в целлофане, что он принёс в номер утром, которые тогда показались насмешкой...
Я тут недавно перечитывала старое письмо от него: «То, что произошло между нами в тот день, мы будем бережно вспоминать всю свою жизнь».
|
