ЯнаДевочка Яна несла пироги и свитер старшей сестрёнке Тане; Танин любовник Артур покончил с собой год назад; через два месяца Таня явилась в ад в розовом платье, говорит — хочу быть с тобой всю вечность; директор — толстый и лысый, доверчивый и ленивый, чешет в затылке, говорит — девочка, можешь пожить поблизости, на работу устроим в местной больнице; десять месяцев Таня живёт на адской окраине, раз в неделю свидание, любимый уже тяготится Таней — ласковой и неловкой, больные судачат — связался с какой-то чертовкой. Девочка Яна шла с пирогами и свитером по равнине; каждая роща акаций Яне казалась оленьими рогами, свалкой оленьих рогов, сброшенных невесть когда — так человек бросает корону, увязает в грязи, разувается, вынимает короткий меч и сплёвывает: измена; так студентка — приехала в город — дворники и трамваи — на третью неделю закуривает и обрезает косу; так наутро единорог лошадью выглядит, и никто не поверит. Болеть голова начинает — девочка Яна приближается к цели; Таня пишет, голова болит почти всегда, а когда заходишь туда, болит, как если бы разломили и заново сшили, но где-то остались щели, и рвёт; директор говорит, сильно умная потому что (наверное, врёт; была бы умная, ничего бы этого не было); поэтому туда лучше идти голодной, а лучше вообще не ходить одной, да нет — лучше вообще не ходить. Директор говорит — выходи за меня, люблю тебя безощадно, у меня там есть комната, где не больно, только щекотно, там стеклянные ветки, точные копии райских растений, а твой любимый был дрянь человек и не зря у нас очутился, и в больнице у нас слишком много вашего брата; помолчав, добавляет — знаешь, моя работа требует трудных и часто непопулярных решений. Девочка Яна держит сумку двумя руками, потом вешает на плечо, потом забрасывает за спину; там вроде вещей немного (пироги и свитер), но нести очень тяжело, почему — непонятно, впрочем, она идёт уже второй день от конечной станции — всё время в гору и совсем не спала, в воздухе тёмные пятна; вспоминает — дедушка когда-то уехал в Америку без денег совсем, приплыл на пароходе и два не то три дня шёл пешком с чемоданом, работал два года, накопил на обратный билет и вернулся, женился, а тут как раз и война. Жарко, но снег кругом, сухая трава и камни; сердце выскакивало, девочка Яна не помни- ла, чтобы в жизни когда-то так уставала; на ветке сидел насмешливый сорокопут; на перевале, кажется, снегопад — думала Яна, глядя вперёд; девочка узнавала местность по Таниным письмам; Таня писала — из любого места, хотя бы из нашей гостиной, можешь попасть сюда, однако гони взашей эту мысль, сестра моя девочка Яна, можешь за две секунды прийти ко мне, только помашешь рукой — и уже у меня, но ты приезжай своим ходом, дня четыре пешком по плато, потому что тебе будет нужно идти обратно, а в таких вопросах лёгких путей не бывает, значит, и, пожалуйста, привези мне свитер — тут и летом совсем не лето, и ты знаешь, это банально звучит, но самая большая глупость — где бы ты ни была, думать, что ты в безопасности. ...поднялась на заброшенную крепость; с крепости Яна видела бухту, в ней полдюжины лодок, по ту сторону пролива лежала цель путешествия; дождь начинал накрапывать, на воде был тонкий ледок; оказалось, что переправа временно невозможна, пожалуй, что до весны, поскольку это тут не вода, и у льдин очень острые края, так что не стану строить героя, — говорил вежливый лодочник, в руках теребил свистульку; Яна села на берег, заплакала, во льду образовалась дорожка шириной в три локтя; из-за борта выглянула круглая голова; тюлень или русалка, — пожала плечами девочка Яна... Шапки в кулак, к берегу подъезжает автомобиль кадиллак на воздушной подушке; на заднем сиденье дама с биноклем, в шиньоне, в зимнем камуфляже, спрашивает, это ты, девочка Яна? А где же Таня? Давай-ка я вас обеих домой отправлю. Яна, от ветра и холода ни живая, ни мёртвая, только и видит цифры на номере два, два, — я, говорит, ох, откуда вы знаете, какие цифры я загадала, смотрит на кровлю будки лодочника, говорит, вы, наверное, вообще всё знаете, скажите, пожалуйста (обдумывает, формулирует), преодолевая боль, выпрямляется и открывает рот, спрашивает, кивает, спрашивает ещё раз, достаёт блокнот, переспрашивает, записывает по буквам. Митя
У Мити были мама и двое глухонемых слуг; в саду жили зубры, косули, бобры, рябчики, иволги; мама читала Библию, Митя боялся маминых книг; в девять лет он убежал с мальчиками играть в бабки. У церкви сидели нищие — обрубки и обрывки, ожоги и плохо пахло, в пыли купалась ворона. Мужики крестились, лошади фыркали, слиплись волосы. Митя сунул палец в рот и слушал — сплетничали про папу. Митя не понял про дыбу, зато понял про котёл и другое. Ещё Митя понял про две головы, копыта и асмодея, но не без оснований счёл преувеличенными эти сведения. Митя дошёл до двора, не вынимая пальца изо рта. Кузнечным гвоздём он ткнул, как девчонка, в шею. Он побоялся в пузо и не знал, с какой стороны. К Мите прыжками приблизились ангелы с большими ушами. С ребёнком на руках они преодолели изрядное расстояние. Когда Митя очнулся, он был молодая женщина, латинская католичка, и говорил по-польски. На месте ран были соски и щупальца, оттуда текли мёд и масло. По углам сидели смирные ангелы. У них была своя хижина. В саду жили зубры, косули, бобры, рябчики, иволги. * * *
Яблоки, — думает Тим, получая под дых, — яйца, редиска, квас, — что же я не подох вовремя, как они, как лейтенант запаса, как гимназист, — хлебушек, колбаса, — Господи, зачем ты дал мне сил дожить до этого часа, — я тебя попросил? — зачем ты слушаешь всякую чушь, думал, я тебе пригожусь? — приподнимается на локтях, ощущает запах мирта, инжира, печёного баклажана, рядом что-то женоподобное, серая обезьяна, говорит — я совершенство, я твоя глупость, спи — я тебя защищу... * * *
...он говорит — хнычет одними губами: я бы хотел, чтобы она Шарлотта, Мария-Тереза или хотя бы Фаина в шляпке — с грибами в жёлтой корзинке — была; а она оказалась берёза спиленная или даже трамвай — это смотря с какой стороны глянуть. Холодно мне, я тут стою нагой, то есть голый стою, холодно мне, горбами вроде верблюжьими местность покрыта, воняет и шерсть висит; шевельнуть рукой боюсь; успел подумать — она оказалась Рита... * * *
Когда он ушёл к Веронике, Виолетта остригла косу и продала её в парикмахерскую, на другой день улетела в Азию распределять по уездам муку, керосин, консервы, футболки, презервативы — за это в отдалённых деревнях женщин до сих пор объявляют обезьянами; носила мужской костюм, пистолет, спутниковый телефон, пила бренди, играла в футбол, делала ставки на петушиных боях; вернувшись домой, Виолетта встретила Веронику на набережной: на ней было вечернее платье и ярко-рыжий парик, рядом с ней шли разноцветная нелетающая птица с голой морщинистой шеей и антилопа чуть поменьше добермана; набережная была почти пуста — только напротив причала стоял автомобиль средних размеров; в нём занимались любовью Мария и Роберт, совсем юные, ему было четырнадцать, он делал это первый раз (впоследствии они доживут до конца света); в порт входила фелюга, полная камбалы. * * *
Съеден, учитель рыбалки и изготовления лодок, приезжал на санках по первому снегу, сосредоточенно ощупывал тюленьи шкуры (подростки поодаль стоят, смотрят под ноги); Фридрих Съеден, рыжий, курчавый, на две головы выше второгодников (ещё не мужчины, а уже по двое детей): — Что ты принёс? На воду не выйдешь до осени, будешь медведем в малиннике шастать... (В моей семье не бьют тюленей; отец добывает нефть для очагов и фонарей, а мама — библиотекарь.) ...слова сливаются в далёкий лай; овод на волосах... ...не сразу понимая сказанное: ...нет смысла, когда столько шкур на школьном складе... В классе слышно, как кричат чайки на озере в трёх милях. Ласточка, лодка
1.Когда наша «Ласточка» входила в Уэдделл-порт, осторожно, кричали айсберги, очень опасно: над кормой всплыл огромный морской леопард, отгрыз кусок палубы, и было молиться поздно. Русские альбатросы клевали наш флаг. Мы теряли контроль над южными морями. Земля расслоилась, как сказал бы Фалг. Разочарованье сделало меня перевёрнутой лодкой. 2.Лодка, думает ласточка, нехорошая вещь: без вёсел она бесполезна, а с вёслами несуразна — как будто ветки торчат из огородного пугала. В этот момент лодка поднимает голову. Ласточку начинает качать и тошнить рыжеватым молоком в холодную реку. 3.— Как же ты не видишь, что я стесняюсь, — говорит ласточка лодке, а та смеётся, ухаживает за ней, поит розовым чаем ройбуш, укутывает, называет Зоей. Ласточка спит и шепчет — кто ты, не знаю, может быть, ты утроба, а я могила, или мы будем в Африке, Таня и Ваня, Коля и Аня, ты будешь мбуба, я буду нгила. 4.Море пришло со стороны городского сада. Сделалось как-то лучше — спокойнее сделалось, что ли. Лодки плывут по Ласточкина, спускаются. У музея брёвна и толчея, временные причалы из автомобильных покрышек. Погода часто меняется, в июле уже метели. Що коицца, ой що коицца, Антарктида какая-то, цокает баба Долли. На ромашках полиэтиленовые пчёлы. В городском саду затопленная шелковица. Солёные ягоды вызывают лёгкое замешательство. 5.Хорошая лодка, пишет Никита, имеет прозрачное упругое тело, кисловатое на вкус, с медными иглами и снежинками. Число ласточкиных гнёзд в углублениях по бортам не превышает дюжины. Хорошая лодка, пишет Никита, не нуждается в голове и лапах. 6.Лев и горилла проплывали мимо острова ласточек. Лев привязал гориллу к мачте, чтобы не огорчать ласточек непристойными жестами, и залепил себе уши мёдом и ласточкиной слюной, чтобы не слышать обезьяньих криков. В мраморной лодке они плыли мимо острова. Глядя на них, хотелось хоть чуть-чуть прикрыться руками. 7.Ласточка, — думает лодка, — ласточка, ты во мне выросла, как растёт бабочка в шёлковой клетке; если б в моих сосках было бы молоко (чёрное, как рассвет, сладкое, как кока-кола), я бы поила тебя; ты бы свила гнездо у меня на боку (кости мои — китовые рёбра). В море поют тюлени, жаворонки в степи. Разочарованье сделало меня перевёрнутой лодкой. Падаль. Инжир
Катерина пришла к нему: женится на нём с раздвинутыми ногами; Катерина Вторая Петру Четвёртому дарит себя, складывает передние ноги, дарит, целует, в рот берёт и выплёвывает, последнюю радость дарит — откусывает голову перед четвертованием, в рот берёт и выплёвывает; нахваталась горлом вечности, как сучка блох; а он ел горох из погремушек и всякую падаль, сошёл с ума, и его расстреляли у проруби; а тот другой, может, и не ел ничего особенного; пришла к городу, как мальчик, не разбирала дороги, перепрыгнула через дамбу; Катерина откусывает киту язык — в рот берёт и выплёвывает, на лету ловит и глотает; принуждение к Венеции — ветрено и жарко; в три дня слиняла сладкая вишенка; девочка Жанна беременна, девочке Барби сломали ногу — перебиты твои голени, перебиты твои тюлени; якобы Берлин в сорок пятом разрушился так быстро оттого, что его отчасти съели души из Ленинграда и Аушвица; туристы с живым воображением могут наблюдать и даже фотографировать следы их зубов; все города от рождения равны и свободны от блох, от супругов-извращенцев, от бурой и от зелёной жижи; все города имеют право на жизнь, помидоры, маслины, море, инжир. * * *
После победы над сарацинами в руки гасконцев попал в жилетке, расшитой солнцами, любимец военачальника магот Аннибал. Нечистый переходил от графа к графу, его шерсть потускнела. В итоге он очутился у Карла Мартелла, едва избежал расстрела. Карл приговорил Аннибала к штрафу, приказал ослепить демона и заточить в замок где-то в районе Кёльна. Несчастное животное вслепую ловило крыс в сыром подвале; дальше — туберкулёз разных внутренних органов; Аннибал умирал годами, грыз сухари и кости, в забытьи диктовал, декламировал. Комендант крепости — идиот, самодур — приставил к нему монаха: тот слушал блохастого макака и записывал за чёртовой обезьяной! Рукопись сохранилась в монастыре у Нарбонна. Впоследствии оказалось, что это были отрывки из «Географии» Страбона и описания побережья у Гибралтара — чайки, киты, персики, рыбный рынок, гитара. * * *
Старейший в мире метрополитен был построен в Константинополе тюленями-монахами. Тюлени в христианство были обращены нищими и прокажёнными отшельниками у городских свалок. Позже галатский консул, восхищаясь пещерными трудами морских млекопитающих, предложил им сделку. Тюлени-схизматики получали прощение, членство во францисканском ордене, мощи святых утопленников, русалочьего царства епархию и все подземелья Галаты и Перы. Взамен белобрюхие усатые твари обязывались создать удивительное сооружение. Старейший в мире метрополитен был построен в Константинополе тюленями-монахами. Последние из них живут прямо на конечной станции, измельчавшие. Они плавают в бронзовой чаше, размером с крупных мышей. Служители их кормят. * * *
На рыночной площади купили Наде и Мадлен десяток проволочных и фетровых евреев — трогательных, забавных, — в лапсердаках, со скрипками, а один — с шахматной доской. Завтра хотим поехать на экскурсию в Освенцим. Может, там удастся купить нацистов и казаков. * * *
Подтаял лёд в Мелик-Чесме, и пухнут медью шишки на магнолиях в Синопе. Гнилой кожурой с осени завален киласурский пляж. Горек апельсин памяти и бледен артишок неизвестности. Ах, если бы все они вдруг становились цветами — розами печень и лёгкие миндалём, вялыми орхидеями гениталии, лианами неизвестного вида кости и жилы, как цвели бы долины от Ингури до Гагр, сколько зевак бы толпилось в садах Севастополя и Эльтигена, как восхищались бы знатоки альпийским лугом в камнях Освенцима, субтропическим чудом в лесах Катыни! Прощание с родиной
Прощай, моя родина. Вместе мы сделали столько дряни, что, если увидимся на том свете, место встречи нас не порадует. Прощай, моя родина. Я хотел тебе только хорошего. Я вложил в тебя столько костей и крови, сколько Адам не дал Еве и Лилит вместе взятым. Прощай, моя родина. Они разделили тебя и едят; говорят, это всё равно лучше, чем наши времена. Но ты не верь им; помнишь, как я подарил тебе платье, а ты пела мне песни и плела венки из одуванчиков?
|