ЯнаДевочка Яна
несла пироги и свитер
старшей сестрёнке Тане;
Танин любовник Артур
покончил с собой год назад;
через два месяца Таня явилась в ад
в розовом платье, говорит —
хочу быть с тобой всю вечность;
директор — толстый и лысый,
доверчивый и ленивый,
чешет в затылке, говорит —
девочка, можешь пожить поблизости,
на работу устроим в местной больнице;
десять месяцев Таня живёт на адской окраине,
раз в неделю свидание, любимый уже тяготится
Таней — ласковой и неловкой,
больные судачат — связался с какой-то чертовкой. Девочка Яна
шла с пирогами
и свитером по равнине;
каждая роща акаций Яне
казалась оленьими рогами,
свалкой оленьих рогов,
сброшенных невесть когда —
так человек бросает корону,
увязает в грязи, разувается,
вынимает короткий меч
и сплёвывает: измена;
так студентка — приехала в город —
дворники и трамваи —
на третью неделю
закуривает и обрезает косу;
так наутро
единорог
лошадью выглядит,
и никто не поверит. Болеть голова начинает —
девочка Яна приближается к цели;
Таня пишет, голова болит почти всегда,
а когда заходишь туда,
болит, как если бы разломили и заново сшили,
но где-то остались щели,
и рвёт;
директор говорит,
сильно умная потому что
(наверное, врёт;
была бы умная, ничего бы этого не было);
поэтому туда лучше идти голодной,
а лучше вообще не ходить одной,
да нет — лучше вообще не ходить. Директор говорит — выходи за меня, люблю тебя безощадно,
у меня там есть комната, где не больно, только щекотно,
там стеклянные ветки, точные копии райских растений,
а твой любимый был дрянь человек и не зря у нас очутился,
и в больнице у нас слишком много вашего брата;
помолчав, добавляет — знаешь, моя работа
требует трудных и часто непопулярных решений. Девочка Яна
держит сумку двумя руками,
потом вешает на плечо,
потом забрасывает за спину;
там вроде вещей немного
(пироги и свитер),
но нести очень тяжело,
почему — непонятно,
впрочем, она идёт уже второй день
от конечной станции —
всё время в гору
и совсем не спала,
в воздухе тёмные пятна;
вспоминает — дедушка
когда-то уехал в Америку
без денег совсем,
приплыл на пароходе
и два не то три дня шёл пешком с чемоданом,
работал два года, накопил на обратный билет и вернулся,
женился, а тут как раз и война. Жарко, но снег кругом, сухая трава и камни;
сердце выскакивало, девочка Яна не помни-
ла, чтобы в жизни когда-то так уставала;
на ветке сидел насмешливый сорокопут;
на перевале, кажется, снегопад —
думала Яна, глядя вперёд; девочка узнавала
местность по Таниным письмам;
Таня писала — из любого места, хотя бы из нашей
гостиной, можешь попасть сюда, однако гони взашей
эту мысль, сестра моя девочка Яна, можешь
за две секунды прийти ко мне, только помашешь
рукой — и уже у меня, но ты
приезжай своим ходом, дня четыре пешком по плато,
потому что тебе будет нужно идти обратно,
а в таких вопросах лёгких путей не бывает, значит,
и, пожалуйста, привези мне свитер — тут и летом совсем не лето,
и ты знаешь, это банально звучит,
но самая большая глупость — где бы ты ни была,
думать, что ты в безопасности. ...поднялась на заброшенную крепость;
с крепости Яна видела бухту, в ней полдюжины лодок,
по ту сторону пролива лежала цель путешествия;
дождь начинал накрапывать,
на воде был тонкий ледок;
оказалось, что переправа временно невозможна,
пожалуй, что до весны, поскольку
это тут не вода, и у льдин очень острые края,
так что не стану строить героя, —
говорил вежливый лодочник, в руках теребил свистульку;
Яна села на берег, заплакала, во льду
образовалась дорожка шириной в три локтя;
из-за борта выглянула круглая голова;
тюлень или русалка, — пожала плечами девочка Яна... Шапки в кулак, к берегу подъезжает
автомобиль кадиллак на воздушной подушке;
на заднем сиденье дама с биноклем, в шиньоне,
в зимнем камуфляже, спрашивает,
это ты, девочка Яна? А где же Таня?
Давай-ка я вас обеих домой отправлю.
Яна, от ветра и холода ни живая, ни мёртвая,
только и видит цифры на номере два, два, — я,
говорит, ох, откуда вы знаете,
какие цифры я загадала, смотрит на кровлю
будки лодочника, говорит, вы, наверное, вообще всё знаете,
скажите, пожалуйста (обдумывает, формулирует),
преодолевая боль, выпрямляется
и открывает рот, спрашивает, кивает, спрашивает ещё раз,
достаёт блокнот, переспрашивает, записывает по буквам.
Митя
У Мити были мама и двое глухонемых слуг;
в саду жили зубры, косули, бобры, рябчики, иволги;
мама читала Библию, Митя боялся маминых книг;
в девять лет он убежал с мальчиками играть в бабки. У церкви сидели нищие — обрубки и обрывки,
ожоги и плохо пахло, в пыли купалась ворона.
Мужики крестились, лошади фыркали, слиплись волосы.
Митя сунул палец в рот и слушал — сплетничали про папу. Митя не понял про дыбу, зато понял про котёл и другое.
Ещё Митя понял про две головы, копыта и асмодея,
но не без оснований счёл преувеличенными эти сведения.
Митя дошёл до двора, не вынимая пальца изо рта. Кузнечным гвоздём он ткнул, как девчонка, в шею.
Он побоялся в пузо и не знал, с какой стороны.
К Мите прыжками приблизились ангелы с большими ушами.
С ребёнком на руках они преодолели изрядное расстояние. Когда Митя очнулся, он был молодая женщина,
латинская католичка, и говорил по-польски.
На месте ран были соски и щупальца, оттуда текли мёд и масло.
По углам сидели смирные ангелы. У них была своя хижина.
В саду жили зубры, косули, бобры, рябчики, иволги.
* * *
Яблоки, — думает Тим, получая под дых, —
яйца, редиска, квас, — что же я не подох
вовремя, как они, как лейтенант запаса,
как гимназист, — хлебушек, колбаса, —
Господи, зачем ты дал мне сил
дожить до этого часа, —
я тебя попросил? —
зачем ты слушаешь всякую чушь,
думал, я тебе пригожусь? —
приподнимается на локтях, ощущает запах
мирта, инжира, печёного баклажана,
рядом что-то женоподобное, серая обезьяна,
говорит — я совершенство, я твоя глупость, спи — я тебя защищу...
* * *
...он говорит — хнычет одними губами:
я бы хотел, чтобы она Шарлотта, Мария-Тереза
или хотя бы Фаина в шляпке — с грибами
в жёлтой корзинке — была; а она оказалась берёза
спиленная или даже трамвай — это смотря с какой
стороны глянуть. Холодно мне, я тут стою нагой,
то есть голый стою, холодно мне, горбами
вроде верблюжьими местность покрыта,
воняет и шерсть висит; шевельнуть рукой
боюсь; успел подумать — она оказалась Рита...
* * *
Когда он ушёл к Веронике,
Виолетта остригла косу
и продала её в парикмахерскую,
на другой день улетела в Азию
распределять по уездам
муку, керосин, консервы,
футболки, презервативы —
за это в отдалённых деревнях
женщин до сих пор объявляют обезьянами;
носила мужской костюм,
пистолет, спутниковый телефон,
пила бренди, играла в футбол,
делала ставки на петушиных боях;
вернувшись домой, Виолетта
встретила Веронику на набережной:
на ней было вечернее платье
и ярко-рыжий парик,
рядом с ней шли
разноцветная нелетающая птица
с голой морщинистой шеей
и антилопа чуть поменьше добермана;
набережная была почти пуста —
только напротив причала
стоял автомобиль средних размеров;
в нём занимались любовью
Мария и Роберт, совсем юные,
ему было четырнадцать, он делал это первый раз
(впоследствии они доживут до конца света);
в порт входила фелюга, полная камбалы.
* * *
Съеден, учитель рыбалки и изготовления лодок,
приезжал на санках по первому снегу,
сосредоточенно ощупывал тюленьи шкуры
(подростки поодаль стоят, смотрят под ноги);
Фридрих Съеден, рыжий, курчавый,
на две головы выше второгодников
(ещё не мужчины, а уже по двое детей): — Что ты принёс? На воду не выйдешь до осени,
будешь медведем в малиннике шастать... (В моей семье не бьют тюленей;
отец добывает нефть
для очагов и фонарей,
а мама — библиотекарь.) ...слова сливаются в далёкий лай;
овод на волосах... ...не сразу понимая сказанное:
...нет смысла, когда столько
шкур на школьном складе... В классе слышно,
как кричат чайки
на озере в трёх милях.
Ласточка, лодка
1.Когда наша «Ласточка» входила в Уэдделл-порт,
осторожно, кричали айсберги, очень опасно:
над кормой всплыл огромный морской леопард,
отгрыз кусок палубы, и было молиться поздно.
Русские альбатросы клевали наш флаг.
Мы теряли контроль над южными морями.
Земля расслоилась, как сказал бы Фалг.
Разочарованье сделало меня перевёрнутой лодкой. 2.Лодка, думает ласточка, нехорошая вещь:
без вёсел она бесполезна, а с вёслами несуразна —
как будто ветки торчат из огородного пугала.
В этот момент лодка поднимает голову.
Ласточку начинает качать и тошнить
рыжеватым молоком в холодную реку. 3.— Как же ты не видишь, что я стесняюсь, —
говорит ласточка лодке, а та смеётся,
ухаживает за ней, поит розовым чаем
ройбуш, укутывает, называет Зоей.
Ласточка спит и шепчет — кто ты, не знаю,
может быть, ты утроба, а я могила,
или мы будем в Африке, Таня и Ваня,
Коля и Аня, ты будешь мбуба, я буду нгила. 4.Море пришло со стороны городского сада.
Сделалось как-то лучше — спокойнее сделалось, что ли.
Лодки плывут по Ласточкина, спускаются.
У музея брёвна и толчея, временные причалы
из автомобильных покрышек. Погода
часто меняется, в июле уже метели.
Що коицца, ой що коицца,
Антарктида какая-то, цокает баба Долли.
На ромашках полиэтиленовые пчёлы.
В городском саду затопленная шелковица.
Солёные ягоды вызывают лёгкое замешательство. 5.Хорошая лодка, пишет Никита,
имеет прозрачное упругое тело,
кисловатое на вкус,
с медными иглами и снежинками.
Число ласточкиных гнёзд
в углублениях по бортам
не превышает дюжины.
Хорошая лодка, пишет Никита,
не нуждается в голове и лапах. 6.Лев и горилла проплывали мимо острова ласточек.
Лев привязал гориллу к мачте,
чтобы не огорчать ласточек непристойными жестами,
и залепил себе уши мёдом и ласточкиной слюной,
чтобы не слышать обезьяньих криков.
В мраморной лодке они плыли мимо острова.
Глядя на них, хотелось хоть чуть-чуть прикрыться руками. 7.Ласточка, — думает лодка, — ласточка, ты во мне
выросла, как растёт бабочка в шёлковой клетке;
если б в моих сосках было бы молоко
(чёрное, как рассвет, сладкое, как кока-кола),
я бы поила тебя; ты бы свила гнездо
у меня на боку (кости мои — китовые рёбра).
В море поют тюлени, жаворонки в степи.
Разочарованье сделало меня перевёрнутой лодкой.
Падаль. Инжир
Катерина пришла к нему:
женится на нём с раздвинутыми ногами; Катерина Вторая Петру Четвёртому
дарит себя, складывает передние ноги,
дарит, целует, в рот берёт и выплёвывает,
последнюю радость дарит —
откусывает голову перед четвертованием,
в рот берёт и выплёвывает;
нахваталась горлом вечности, как сучка блох; а он ел горох из погремушек и всякую падаль,
сошёл с ума, и его расстреляли у проруби;
а тот другой, может, и не ел ничего особенного; пришла к городу, как мальчик,
не разбирала дороги, перепрыгнула через дамбу;
Катерина откусывает киту язык —
в рот берёт и выплёвывает, на лету ловит и глотает;
принуждение к Венеции — ветрено и жарко;
в три дня слиняла сладкая вишенка;
девочка Жанна беременна, девочке Барби сломали ногу —
перебиты твои голени,
перебиты твои тюлени; якобы Берлин в сорок пятом разрушился так быстро оттого,
что его отчасти съели души из Ленинграда и Аушвица;
туристы с живым воображением могут наблюдать
и даже фотографировать следы их зубов; все города от рождения равны и свободны
от блох, от супругов-извращенцев, от бурой и от зелёной жижи;
все города имеют право на жизнь, помидоры, маслины, море, инжир.
* * *
После победы над сарацинами
в руки гасконцев попал
в жилетке, расшитой солнцами,
любимец военачальника магот Аннибал.
Нечистый переходил от графа к графу,
его шерсть потускнела.
В итоге он очутился у Карла Мартелла,
едва избежал расстрела.
Карл приговорил Аннибала к штрафу,
приказал ослепить демона
и заточить в замок где-то в районе Кёльна.
Несчастное животное вслепую ловило крыс
в сыром подвале; дальше — туберкулёз
разных внутренних органов; Аннибал умирал
годами, грыз сухари и кости,
в забытьи диктовал, декламировал.
Комендант крепости —
идиот, самодур — приставил к нему монаха:
тот слушал блохастого макака
и записывал за чёртовой обезьяной!
Рукопись сохранилась в монастыре у Нарбонна.
Впоследствии оказалось,
что это были отрывки из «Географии» Страбона
и описания побережья у Гибралтара —
чайки, киты, персики, рыбный рынок, гитара.
* * *
Старейший в мире метрополитен
был построен в Константинополе
тюленями-монахами. Тюлени в христианство были обращены
нищими и прокажёнными отшельниками
у городских свалок. Позже галатский консул, восхищаясь
пещерными трудами морских млекопитающих,
предложил им сделку. Тюлени-схизматики получали прощение,
членство во францисканском ордене,
мощи святых утопленников,
русалочьего царства епархию
и все подземелья Галаты и Перы. Взамен белобрюхие усатые твари
обязывались создать удивительное
сооружение. Старейший в мире метрополитен
был построен в Константинополе
тюленями-монахами. Последние из них живут
прямо на конечной станции,
измельчавшие. Они плавают в бронзовой чаше,
размером с крупных мышей.
Служители их кормят.
* * *
На рыночной площади
купили Наде и Мадлен
десяток проволочных
и фетровых евреев —
трогательных, забавных, —
в лапсердаках, со скрипками,
а один — с шахматной доской. Завтра хотим поехать
на экскурсию в Освенцим.
Может, там удастся
купить нацистов и казаков.
* * *
Подтаял лёд в Мелик-Чесме,
и пухнут медью шишки
на магнолиях в Синопе.
Гнилой кожурой с осени
завален киласурский пляж.
Горек апельсин памяти
и бледен артишок неизвестности. Ах, если бы все они вдруг становились цветами —
розами печень и лёгкие миндалём,
вялыми орхидеями гениталии,
лианами неизвестного вида кости и жилы,
как цвели бы долины от Ингури до Гагр,
сколько зевак бы толпилось
в садах Севастополя и Эльтигена,
как восхищались бы знатоки
альпийским лугом в камнях Освенцима,
субтропическим чудом в лесах Катыни!
Прощание с родиной
Прощай, моя родина.
Вместе мы сделали столько дряни,
что, если увидимся на том свете,
место встречи нас не порадует. Прощай, моя родина.
Я хотел тебе только хорошего.
Я вложил в тебя столько костей и крови,
сколько Адам не дал Еве и Лилит вместе взятым. Прощай, моя родина.
Они разделили тебя и едят;
говорят, это всё равно лучше, чем наши времена.
Но ты не верь им; помнишь, как я подарил тебе платье,
а ты пела мне песни и плела венки из одуванчиков?
|
