Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2008, №4 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Опросы
Поэт в меняющемся мире

1. Поэт — барометр, улавливающий происходящее вокруг него по первым смутным признакам, исследователь, владеющий особым инструментарием для анализа действительности, ловец случая, иной раз ненароком наталкивающийся на сколь угодно эпохальную разгадку... Какая из этих или других моделей отношения поэта с миром представляется Вам наиболее убедительной с точки зрения пройденного мировой поэзией к сегодняшнему дню пути?
2. Чувствуете ли Вы зависимость (того или иного рода, в ту или иную сторону) между Вашей поэзией и крупными социальными, культурными, экономическими, духовными сдвигами, происходившими или происходящими на Вашем веку?
3. Есть ли у Вас ощущение, что именно сейчас с миром происходит нечто особенно важное и значительное? Видите ли Вы в своих (или чьих-либо ещё из ныне живущих поэтов) стихах диагноз, прогноз, пророчество, отгадку по поводу этого происходящего?


Бахыт Кенжеев

        1. По-моему, поэт — если он не Маяковский, конечно, — это человек, умеющий прозревать невидимое обычному глазу и передавать свои чувства другим на особом языке, ни для чего более, честно говоря, не пригодном. Окружающая действительность, разумеется, отражается в его творчестве, но лишь постольку, поскольку, во-первых, являет собой его среду обитания, а во-вторых, с течением времени меняется сам поэтический язык, дрейфует стартовая точка, с которой поэт начинает своё развитие. (Пушкин ценил Державина и Жуковского, однако же Блока по понятным причинам не читал...) Поэт необходим обществу не меньше (но и не больше), чем другие странные люди: виолончелисты, юродивые, монахи, коллекционеры спичечных этикеток, изобретатели вечного двигателя — имя им легион...  
        2. При советской власти писалось легче: чувство собственной правоты представлялось опасным, зато неоспоримым. Впрочем, следует радоваться тому, что у российской поэзии всё ещё есть горстка читателей (они же зачастую и писатели), помогающих нам оставаться на плаву. Жалобы на то, что по сравнению с советскими временами слово обесценилось, не слишком справедливы, ибо непреходящая ценность слова существует отдельно от сиюминутных интересов и потребностей человечества. Если конкретнее о сдвигах, то я их в значительной мере пережил 27 лет назад, когда поселился за границей. Другой вопрос, что наш доморощенный капитализм удручающе пародиен по сравнению с настоящим, что наше общественное сознание заражено провинциализмом, что работать мы так и не научились... Но к поэзии это имеет лишь самое косвенное отношение.
        3. Нет, ничего особенного в мире сейчас не происходит. Беднеют одни страны, богатеют другие, люди друг друга истребляют — «ничего нет нового под солнцем». Нам, конечно, кажется, что мы уникальны, но это казалось многим поколениям до нас. Мой непреходящий восторг по поводу Интернета, думается, вполне сравним с восторгами по поводу телефонной связи или даже (на моём веку) факсов и пейджеров. Всё так же Господь Бог, как я когда-то написал, «равнодушно судит живых и мёртвых», улыбаясь при этом Марии, что даёт нам, грешным, некоторую надежду.


Татьяна Щербина

        1. Кому, как не мне, ответить, учитывая, что на меня в какой-то период наклеили ярлык «пифии». Бывает у меня, да: и про людей, и про мировые катаклизмы, и необязательно в стихах. Исследование начинается, когда возникает невесть откуда импульс. Бывает и без исследования. Ловец — это вряд ли, поскольку если случайно на что-то натыкаешься, то распознать сигнал можно только если он внутри откликнулся — «осенило». Иначе не распозна́ется.
        2. Зависимость полная. Если будешь писать о любви в то время, когда в социуме происходят страшные катаклизмы (но только которые «касаются»), любовные стихи тоже будут катастрофическими. У меня это чаще предчувствие, самое начало, а когда события уже разворачиваются, они как бы перестают занимать язык, хотя тушка, конечно, издаёт звуки.
        3. Значительное происходит каждую секунду, просто есть периоды накопления, а есть — выброса в атмосферу. Но сейчас — ощущение ultima parte. И пока точки бифуркации. Либо будет всемирная бойня, чума и хаос, что кажется самым вероятным, поскольку это простой и испытанный историей выход из тупиков, только следующая гипотетическая война будет действительно мировой, последние две мировые были всё же полу-. Либо возникнет, грубо говоря, экологическо-эзотерический вариант. То есть, вмешается сверхчеловеческий фактор, сторонний по отношению к играм социума.
        В стихах — пишется всё больше «у черты», но — до черты. Или — вязание, которое пока читается беспредметно. Хорошо ложатся в язык и, соответственно, воспринимаются публикой стихи социального взрыва, люмпенского (Родионов), одноклеточного (Орлуша), русского народного с прищуром (Емелин), тут ещё изобличители заросшего хренью социума Лесин и (в уэльбековском ключе) Нугатов. Значит ли это, что такой взрыв — в России — будет? Случается, что дискурс умирает, не разродившись событием.
        В моих стихах 2008 года — есть некоторый прогноз, да. И ещё кое-чего не хватает — пока не родилось, зреет.


Григорий Кружков

        1. Поэт — не барометр, не исследователь, не ловец, а домотканый мудрец — и самодеятельный дирижёр слов.
        2. Зависимость от сдвигов чувствую — вот именно что в другую сторону — как необходимость остаться независимым.
        3. История — не моя муза. Хотя у меня есть любимые поэты, не чуждые исторической теме — например, Волошин, Кедрин, и не только. Что касается современных поэтов, то многие пророчат назад (как бывало и раньше), а вперёд — только фантазируют.


Александр Скидан

        1. Вспоминается эпизод из «Орфея» Жана Кокто, где поэт принимает радиопозывные в машине. Сначала это сигналы вроде азбуки Морзе, потом цифры... Орфей собирается их записывать. Тоже мне поэзия, говорит жена (Эвридика). Кто знает, что такое поэзия, отвечает Орфей. Подходящая аллегория, по-моему.
        А если серьёзно, что мы понимаем под словом «мир»? Входит ли в это понятие архив поэтических традиций и школ, компендиум мифологий, исторических хроник, богословские и политэкономические трактаты? Это к тому, что даже самое непосредственное, казалось бы, простое, как мычание, высказывание, обращённое urbi et orbi, несёт в себе следы множества культурных фильтров (Маяковский: «Не высидел дома. Анненский, Тютчев, Фет. Опять, тоскою к людям ведомый, иду в кинематографы, в трактиры, в кафе»). Мир, стало быть, не закрывает рта, постоянно что-то такое пережёвывает (информацию, по-видимому), танцует, подпевает, мычит что-то нечленораздельное. Иногда, о ужас, оказывается, что это — стихи. Чужие, разумеется. Хочется, конечно, сразу же абстрагироваться в слоновьей башне или, наоборот, шваркнуть чем-нибудь тяжёлым, объявить этому миру войну... Ситуация, прямо скажем, гамлетовская. 
        2. Да, безусловно, хотя зависимость эта опять-таки опосредована и чаще всего её можно реконструировать лишь задним числом, ретроспективно. Так, сегодня я могу сказать, что опыт Перестройки — со всей её динамикой: от медленной «разгерметизации» до опьянения свободой и жесточайшего разочарования в конце, уже после победы над путчем, — был во многом определяющим. Затем тряхнуло в сентябре 2001-го, очень сильно. И эта встряска обнажила давно назревавшие подспудные процессы, о которых я старался не думать (потому что думать — это прежде всего ставить под вопрос самого себя, свою собственную позицию; ergo проще не иметь (не формулировать) никакой позиции).
        В этом смысле, забегая вперёд, чисто по-гамлетовски, симптомом, или абсцессом, который вскрылся, были мои вещи конца 1990-х («Схолии», «Частичные объекты»).
        3. Да, ощущение есть; но «именно сейчас» — это ведь точка, в которой, как в зажигательном стекле, сходятся лучи прошлого. Планетарная политэкономическая система, какой она начала складываться приблизительно в 1989 году (понятно, что это символическая дата), достигла критического порога развёртывания. Этот порог, в его локальном социально-культурном измерении, отчётливее других диагностирует поэзия Кирилла Медведева и Елены Фанайловой. Ощутим он и в отдельных стихотворениях Александры Петровой, Ники Скандиаки, Станислава Львовского, Антона Очирова, Данилы Давыдова... Наверное, я бы мог назвать и другие имена, например, как ни покажется это странным, Леонида Шваба, цитатой из которого — хочется верить, провидческой, по крайней мере в моей, перевёрнутой оптике, — и закончу:

        За пограничным ограждением обнаруживался свежий провал,
        Аллеи распрямлялись в единую линию,
        И шторм прощальный уже не огорчал,
        И ослабление государства.


Леонид Шваб

        1. Для меня, пожалуй, очевидно, что поэт есть неосновное приспособление для, если можно так выразиться, беспомощного познания. Беспомощного потому, что никаких инструментов, кроме интуиции, у поэта нет и быть не может. Да и особых разгадок никаких ждать не следует, скорее это могут быть непривычные эстетические ракурсы и параллели, которые способны побудить неленивого читателя к размышлениям и — как знать — открытиям.
        2. Такая зависимость, наверное, есть, но ничего хорошего в такой зависимости, как мне кажется, нет. Эпоха эпохой, стихи стихами.
        Я, конечно, понимаю, что текст крепко-накрепко привязан к своему времени, но, как мне видится, привязан окольно, не в лоб — может быть, словарно, эмоциональными акцентами и полутонами, тысячами иных еле различаемых паутин.
        3. Пророчества (когда есть нужда) я отыскиваю не в художественных изысканиях, а в писаниях самих пророков. Пророк может вещать поэтически возвышенно, поэт может впадать в пророческий экстаз, но миссии пророка и поэта не совпадают никаким образом — ни случайно, ни намеренно.


Шамшад Абдуллаев

        1. Пожалуй, последнее определение (только без «эпохальной разгадки»): ловец случая. Впрочем, оно тоже спекулятивное (подобно «барометру», «исследователю», угодным ситуативной конвенции или оценочной характеристике). Но, по крайней мере, в нём содержится указание на смирение перед невозможностью избытка, поскольку лучший мираж не терпит свидетеля. Какой толк тасовать образы, превращая текст, по выражению Эдварда Саида, в «кладбище метафор», если длительность всё равно непрерывна и никогда не дастся в руки? По сути, в этом вечном неофитстве, в этом всякий раз новом неумении справиться с неполной вестью покамест кроется гарантия авторского дарования.
        2. В человеческом смысле каждый из нас, разумеется, испытывает зависимость от любых колебаний внешней реальности. Но в поэтической практике действует эффект сейсмического беззакония — иррациональной разновидности точного отклика на бог весть откуда берущиеся симптомы инобытия, которые могут порой прикинуться этими «сдвигами».
        3. Нет такого ощущения. В хокку Мацуо Басё (XVII век) «На голой ветке / Ворон сидит. / Осенний вечер» (никакого диагноза, никаких пророчеств...) мы видим лишь наготу свершившейся элементарности, в которой покоится неисчерпаемость безответного. Это явность самого важного, происходящего именно сейчас и всегда. Подобного попадания в неизменную сиюминутность, значительней которой литературе необязательно знать, среди новейших авторов отыскать крайне трудно. Однако оно должно быть, пусть ветвящееся со своими профетическими претензиями в окрестностях японского трёхстишия.


Александр Уланов

        1. Поэт — слушающий — голоса людей, предметов — и смотрящий словами. Порой действительно исследователь (инструмент — язык, более активный, чем обычный), порой и барометр. Порой что-то ещё. Легче сказать, какие модели показали несостоятельность. Любимец муз, вдоховляемый свыше (фальшь); пастырь народов (тоталитарность); самовыражающийся (эстрада). Поэзия — только одно из средств видеть и жить более интересно, — не более — но и не менее — того.
        2. Зависимость, видимо, есть, но непрямая. Сдвиги влияют не на поэзию, а на частное человеческое существование, предоставляя или отнимая те или иные возможности. В СССР 30-40-х годов я, скорее всего, не смог бы существовать вообще. В СССР 70-х — вследствие крайней ограниченности свободы и доступного объёма мира — то, что я писал бы, видимо, было бы более привязанным к этим рамкам — разумеется, не советским, а — доступной доли русской и зарубежной культуры. Открытость мира вообще и информации в частности, конечно, повлияли на меня, как влияет и современное нарастание закрытости. Но это всё же возможности — а дальше человек с ними что-то делает или не делает.
        3. «Что творилось, то и творится, и ничто не ново под луной». Культура всегда в кризисе, людей, интересующихся чем-то неповседневным, всегда мало, но, с другой стороны, они всегда есть. Идёт медленный процесс постепенного увеличения свободы и возможностей. Как мне уже доводилось говорить (в эссе «Автор как private», «Черновик», вып. 12), при восьмичасовом рабочем дне поэту больше не нужны ни богатый покровитель, ни поместье с крепостными — головы и рук хватит. Этот процесс порождает и новые проблемы, сложные и личностные, которые поэзия пытается увидеть и «решить» (то есть показать, как с ними можно жить). Но диагноз, прогноз, отгадка — это слова, характеризующие разовое событие, а речь идёт о более длительных процессах изменения мировосприятия, постоянного выбора, нахождения личного баланса в противоречиях, умения вглядываться в Другого и уважать его...


Ольга Мартынова

        1. Заглавный герой романа Голдсмита «Векфильдский священник» замечает не без законного самодовольства, что человек, делающий пессимистические прогнозы, никогда не ошибается. Если они сбудутся, на него будут смотреть с уважением, как на предсказателя. Если же нет — никто не вспомнит, всем и так будет хорошо. Это верно, разумеется, и в случае поэта-пророка. Кто и когда отмечал сбывшиеся счастливые предсказания в стихах (почему-то пропагандистские стихи о победах в войнах и битвах, насколько я знаю, никто не пробовал отнести по этому разряду. Или какие-нибудь советские критики пробовали? Горький — пророк революции, учили поколения русских детей в школах. Или снова учат?)?
        Но векфильдский священник — добродушный брюзга, а не пророк с глазами, горящими алчным огнём бескорыстного разрушения. Не поэт, компенсирующий недостаток стихотворного вещества истерикой.
        В течение пары последних десятилетий я несколько раз с грустью думала, что некоторые события протекали бы иначе (лучше, кажется), если бы их не подталкивали в старые русла — привычным, почти уютным улюлюканьем с привычной, почти зачерствевшей пеной у рта.
        Т. е. роль пророчества в литературе выполняет накликание. Внушение. Самовнушение. «Самоисполняющееся пророчество»: self-fulfilling prophecy. Напомню определение, данное его открывателем Робертом К. Мертоном: «Самоисполняющееся пророчество — это исходно ошибочное определение некой ситуации, которое оказывает влияние на действия, приводящие к «исполнению» пророчества. ... Пророк будет указывать на возникшее положение вещей как на доказательство того, что он был прав с самого начала». Конечно же, Мертон читал Голдсмита! Пример: вам (и другим вкладчикам) сообщают, что банк скоро обанкротится. Вы все одновременно забираете деньги, и...
        Возвращаясь от социологии к поэзии: как не следует накликать себе самому неприятности  в стихах, о чём уже неоднократно и общеизвестно предупреждали, так и не следует накликивать неприятности человечеству или собственной стране. Хотя бы потому, что берёшь этим — если что — частичную вину на себя лично. Стоит ли того удовольствие лишний раз показаться миру во фраке (вариант для дам) всепонимающего Козьмы Пруткова?
        2. Несомненно, не говоря уже о том, что из ряда «социальные, культурные, экономические, духовные» (да и «крупные» я бы поставила туда же через запятую, как самостоятельное определение) — каждому найдётся что-нибудь подходящее. Но это не так просто, я имею в виду связь стихотворного текста со всеми этими хорошими вещами, чтобы об этом можно было рассказать без десятилетий, проведённых за кручением филологической молитвенной мельницы. Что касается меня, то об этом лучше пусть рассуждают другие. Но и по отношению к чужим стихам это редко удаётся слёту заметить. Может быть, это просто последнее, что меня в стихах интересует. Был, кажется, один-единственный раз, когда я уловила (зафиксировала, обратила внимание на) прямое сбывшееся предсказание: когда мы с Олегом Юрьевым в первый раз услышали (в программе «Время», кажется) о польской «Солидарности», мы хором сказали друг другу строчку из стихотворения Виктора Кривулина, незадолго до этого прочитанного нам автором: «...Чехии пленной и Польши наклонной...».
        Но, с другой стороны, как правило (и в случае с Польшей тоже), для предсказания многих событий не надо быть никаким пророком, надо просто более или менее понимать, что вокруг происходит.
        «Мандельштама изображают пророком. Но в начале 1937 года не нужно было быть пророком, чтобы писать об ужасах войны», — это Михаил Гаспаров о «Стихах о неизвестном солдате».
        «Было бы пошлостью сказать, что Ривин в нём (т. е. в ст. «Вот придёт война большая», — О. М.) предсказал войну — войну ожидали все, многие войны ждали», — это Олег Юрьев об Алике Ривине и о той же войне.
        У меня есть письмо моей бабушки, отправленное в начале 1945 года на фронт моему отцу. Она пишет, что ей приснился Пётр I (на коне, со змеёй под копытом) и сказал: «Война окончится к Первому Мая». Понятно, что в начале сорок пятого года не надо было прибегать к посредничеству Петра, чтобы с силой, переходящей в сновидения, пожелать окончания войны к майским праздникам (вообще-то моей бабушке из бывших эти праздники были не очень). И есть ещё одно письмо, написанное уже не на фронт, но ещё в воинскую часть (адрес засекречен, какие-то цифирки и буковки). Мою бабушку несколько беспокоила некоторая неточность Медного Всадника. И — эврика! — она пишет, что царь, конечно же предсказывал по старому стилю, стало быть угадал гораздо точнее! В любом случае мне кажется, что гораздо естественней и проще доверять снам бабушки и Петру Великому, чем любому поэту, даже самому великому.
        3. Очень надеюсь, что нет (дважды).


Фаина Гримберг

        1. Я думаю, что поэт — всего лишь человек, пишущий стихи. Не припоминаю в истории мировой литературы поэта, который бы что-то такое эпохальное разгадал или как-то замечательно проанализировал бы нечто этакое! Хотя иногда иному сочинителю и удаётся нечто констатировать, что называется. По мне, стихи — частица текстового потока, характеризующего некоторое «время-пространство».
        2. Более или менее важное событие, происшедшее на моём веку, — исчезновение с карты мира государства СССР. Мне представляется, что на мою манеру писать стихи это никак не повлияло. Может быть, немного повлияло на содержание...
        3. Никаких «диагностов» или «пророков» я вокруг не вижу. Ничего важного или значительного, как мне представляется, не происходит. Разве что, кажется, закончилась (для России?) «вкусная» эпоха легальной реализации бунинского идеала: «Мы были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресторанах, на концертах нас провожали взглядами». Но нельзя же вечно кушать шоколадки с изображением Теруань де Мерикур на этикетке и пить кипяток с мёдом из супрематических чашечек. Как написал Асеев: «Кончилась революция, и началось государство». Ага, вот вам и констатация происходившего, лапидарно высказанная поэтом!
        И ещё — я полагаю также, что перемены — это, прежде всего изменение внешнего облика людей (одежда, причёска). Вторая мировая война ничего не изменила фактически во внешнем облике, а значит, и в психологии. После Первой мировой изменился внешний облик женщин. Cейчас никаких изменений внешнего облика не наблюдается. Значит, никаких особенных изменений в психологии, и в литературе — соответственно, — не предвидится! Изобретение гусиных перьев, пишущих машинок и компьютеров — ничего не меняет.
        И в заключение: ещё одна поэтическая констатация — весёлое стихотворение Александра Воловика об одной учительнице, которая объявила ученикам, что начался «период перемен», тогда ученик Миха Агафонов вскочил и кинулся к двери, но звонок ещё не прозвенел, и вообще оказалось, что — «Она в виду имела Перестройку, а перемен период не настал».
        А ещё вообще-то — самые важные изменения произошли в конце девятнадцатого века, когда мир начали завоёвывать брюки и пиджаки!


Сергей Завьялов

        1. В различные времена, в различных цивилизациях, а в классовых обществах — в различных социокультурных группах, существуют разные, порой враждебные модели.
        Мне хотелось бы в каждой из них увидеть внутреннюю логику, встать на сторону человека любого класса, любой культуры, даже когда сам человек — против человека, в том числе и против самого себя.
        2. Безусловно. Моя поэзия зависела и зависит, прежде всего, от исторических событий, происходивших в России, которые я расцениваю как запоздавшую завершающую фазу стремительной, а потому жесточайшей, модернизации, которая, боюсь, ещё далека от окончания.
        3. Да, если в России, на мой взгляд, культурно завершается ХХ век, то в Европе, где я сейчас живу, вот уже около двух десятилетий идёт следующий. По некоторым симптомам можно предположить (я бы хотел ошибиться), что Новое время, продолжавшееся 500 лет с Реформации и Великих географических открытий, завершено. Это значит, что все культурные модели Нового времени перестали работать.
        Если это повторяется что-то подобное V веку, то мы, поэты, бессильны. Мы можем утешать себя лишь признанием своей вины: все пили чай и кофе, которые собирали для нас за чашку риса в день крестьяне в Азии, Африке или Латинской Америке, ходили в одежде, сшитой жителями трущоб в восточных мегаполисах за куриное крылышко с лапшой, даже наши компьютеры собраны за немного большие гроши в тех же краях. А счёт, между прочим, похоже, уже выписан.
        Я пытался сказать об этом в своих последних поэмах (они известны читателям «Воздуха»).


Евгений Бунимович

        1. По отношению к мировой поэзии трудно говорить о «пройденном пути», то есть о неких временны́х изменениях. Поэзия не последовательна, а параллельна. Отношения поэта с миром инвариантны относительно времени. Вот отношения мира с поэтом и к поэту существенно меняется. Поэт в зависимости от места и времени действительно воспринимается то как барометр, то как спиртометр, то как гекзаметр. Меж тем суть и смысл работы поэта остаются всё теми же — езда в незнаемое, не знаемый ещё язык, не знаемое, не названное ещё мироощущение.
        2. Чувствую взаимозависимость. И одновременно взаимонезависимость. Ибо сдвиги социальные, культурные и т.д. всегда соотносятся со сдвигами языковыми, сдвигами мироосознания. Но за всеми сдвигами пока ещё ощутима неизменность сути.
        3. Диагноз, прогноз, пророчество, отгадка — непременный, хотя и побочный продукт любой подлинной поэтической работы. Проблема, пожалуй, лишь в том, что скорость изменений в мире сегодня такова, что пророчество, прогноз зачастую оказывается не на века, а на годы. А то и на завтра. Как прогноз погоды.


Владимир Аристов

        1. «Барометр», «эхо», «игральный автомат, вырабатывающий случаи», и т.п. — все эти образы поэтического предсказательного опыта взаимоотношения автора с миром хорошо известны. Освоены вполне, например, и такие способы отношения к происходящим событиям в мире, когда им вообще не уделяется внимания или полагается, что внешнее совершается по мановению волшебного слова поэта, то есть «барометра» не предсказывающего, но вызывающего бурю. Интереснее предложить другие «модели», хотя, возможно, окажется, что в каком-то виде они уже появлялись. Соединение времён — прошлого, настоящего и будущего в новых формах, — вот одна из нынешних целей. Мистический опыт здесь — подсказчик, но не всегда помощник; сопряжение разных уровней реальности, когда всё становится явным, — отдалённая аналогия. Вот одна из формулировок, которая кажется важной. «Предсказание настоящего» означало бы расширенное проникновение поэтическим воображением в ныне существующее, соприсутствующее: современники, которые совершенно неизвестны, должны быть восприняты. Также плодотворным может стать отношение, выражающееся словами «древность настоящего», при этом предполагается взгляд на настоящее словно бы из будущего, когда ничтожное событие обретает полновесность исторической значимости. Быть может, надо создать поэтическую энциклопедию ныне сущего. Реализация такой попытки — определённого рода предсказание. В разрастающейся интернетовской Википедии собрано огромное количество статей. Однако в ней описаны лишь выделяющиеся чем-то, «выпуклые» объекты. В новой утопической энциклопедии должен быть представлен каждый человек, каждая травинка и каждый камень, каждый лев, а не только выдающиеся представители. Проблема художественного порядка — как это сделать, чтобы всё не свелось к гигантскому перечню. Вероятно, можно было бы написать учебник по «поэтическим моделям взаимоотношения со временем», но так как каждый стихотворец должен создать свой метод выражения, то на первой странице учебника следует поместить указание: «Перед прочтением сжечь».
        2. Для меня внешние события существуют, и это основное, а уж каким отголоском или предвещанием и предчувствием они проникнут в стихи — другой вопрос. Многое происходящее в нашей стране или со страной откликнулось в произведениях: изгнание Солженицына («Солженицын»), война в Афганистане («Омега моря»), Чернобыль («Майские омовения»). «Агония времени» 80-х неявно вошла в «Дельфинарий».
         3. Такое «сейчас» представляется весьма растянутым по сравнению с привычным пониманием. Медленность существенных процессов завораживает, и именно в таком способе мироотношения должно быть выращено по-настоящему новое. Приращение бытия, а не реакция только на представленные уже образцы. Проблема связана, в частности, с попыткой «выйти из подполья», не поступаясь внутренней свободой. Преодолеть «подпольного человека» и выразить это в стихах. Нынешняя поэзия старшего поколения вышла из андерграунда, где она провела даже не годы, но десятилетия. При этом непрямо задавался вопрос: можно ли сейчас создавать, а не только реагировать на существующую власть (любого рода), тем самым попадая к ней в зависимость. Об этом много написано, однако само отражение в поэтических образах открывающейся перспективы пока абсолютно не осознано.
        Также важнейшей проблемой, которая лишь начинает осваиваться нынешней поэзией, видится проникновение в будущее, сопряжённое с углублением в прошлое — ибо прошлое открывается постепенно всё отчётливей по мере нашего продвижения в будущее. Столь небывалое путешествие должно быть описано.


Гали-Дана Зингер

        1-3. Начать издалека. В талмудическом трактате «Благословения» говорится, что во сне — одна шестидесятая смерти, а в сновидении — одна шестидесятая пророчества. В современной устной традиции встречалось мне утверждение, что с той эпохи, когда «иссякло пророчество в Израиле», одна шестидесятая пророка сохраняется в поэте. Что такое одна шестидесятая? Это очень значимая пропорция, именно одна шестидесятая часть считается уже несущественной, практически несуществующей. Например, одна шестидесятая мясной пищи, случайно попавшая в молоко, признаётся как бы и не случившейся, в то время как одна пятьдесят девятая — по-прежнему делает такое молоко непригодным в пищу. Можно предположить, что и одна пятьдесят девятая смерти во сне приводит к летаргии, к анабиозу или хотя бы к каталепсии, а поэт с одной пятьдесят девятой  пророческого дара перестаёт быть поэтом. В приведённой конструкции важна не связь (а по сути дела, её отсутствие) сна со смертью и поэзии с пророчеством, а связь поэзии со сном. Все пророчества о неизбежном конце и прочих  неприятностях уже содержатся в книгах пророков, дело же поэтов не провидеть, но сновидеть. Не ненавидеть, но видеть. Не призывать — звать. Нет, я не о лаудануме для озёрных и проклятых поэтов. Не о писании-описании-производстве текущих сновидений, с недельной программой которых могла бы появляться какая-нибудь «Литературная газета». Я, может статься, вообще не о сновиде́ниях, а о снови́дении. И не о поэте как сновидце, а о поэте как генераторе сновидческой энергии, о поэте как системе, воспроизводящей процесс снови́дения в ходе не только писания стихотворений, но и всего, что делает их писание возможным, — еды, ебли, болтовни в кресле дантиста, чтения в очередях Госстраха и, конечно, во время сна, если повезёт. К такому генератору, к такой системе человечество в лице его отдельно взятых представителей может обращаться, когда все прочие источники жизни в очередной раз доказывают свою несостоятельность.
        Гёте говорил, что «поэту, если он хочет быть скромным, приходится признаться, что его состояние, безусловно, представляет собою сон наяву». Принимая за аксиому, что скромность является украшением не только девушек, но и поэтов, и сознавая, что и в наши дни среди девушек эта побрякушка по-прежнему в большей чести, хочется добавить, что и поэту, не желающему быть скромным, стоит признаваться в том же.
        Мы говорим о логике сновидения и тщетно ищем логику яви, не сознавая, что она уже дана нам во сне.
        Пророчествовать легко и неинтересно. К поэзии, как я её понимаю, это имеет очень мало отношения. Если бы мне пришло в голову превратить в стихи свои предотъездные мысли двадцатилетней давности — то, что получилось, можно было бы счесть пророчеством, но можно ли было бы счесть это стихами? На мой взгляд, нет, так же как и прочие излагаемые в рифму или в столбик «соображения», а также пересказы Библии, Бедекера, программ «Время» и «Мабат», «Секса в городе» или «Звёздных войн». 
        Человек, знающий обо мне гораздо больше, чем знаю о себе я, только что напомнил мне мою первую, давно мной позабытую, попытку ивритского стихосложения той самой предотъездной эпохи. Там были две строчки: «но нет у нас пророков\ потому что мы знаем всё».
        Недавно он же, наткнувшись на гулявший в ЖЖ «Сборник геометрических задач на построение» 1954 г. издания, вернее, на его обложку, под которой мирно почивало первое русское изложение Кама Сутры, процитировал отрывок из моей поэмы At the Dacha:

        Так сотоварищ тварных тварей
        И дачи взяточник и дачник
        На древе вере или варе
        Читает требник и задачник

        И геометрии учебник
        И землемерия пособье
        Что мерзостно и непотребно
        Для чтения младой особе

        — Ты, — спрашивает, — знала о таком?
        — Нет, не знала.
        Знала бы, не написала. Все эти совпадения, попадания, приколы, а их случается немало, в некотором смысле — падения, провалы, проколы.
        Неожиданно то, что должно было прочитываться вдоль, поперёк и по диагонали (так я пишу черновики), рискует быть сведённым к единой точке наложения смыслов. Как будто бы пропорция нарушилась, и вот уже со своей одной пятьдесят девятой провиденья так легко оказаться у разбитого корыта стихотворения. Такого рода faux pas свойственно совершать филологам, поэтам же стоило бы поостеречься. Ведь им должно быть хорошо известно, что «с миром происходит нечто особенно важное и значительное» всегда.


Полина Барскова

        1-3. Как преподаватель, только что, на мой вкус, проваливший очередную версию курса «поэт и царь», я меланхолически берусь утверждать,что построение поэт как барометр, кажется, страдает прямолинейностью.
        Как-то поэтическая функция и время, вероятно связаны, но если это не очевидные пытошные случаи вроде стихов Мандельштама и Ахматовой во славу Сталина, то барометр этот действует косвенно, криво, и от его показания никакой непосредственной пользы не выйдет. Что даже обидно, потому что поэтам (если их представлять как однообразную группу, живущую в пустынном, скажем, квартале) присуща немножко таинственная тревожность — это вдобавок к бытовой нервности явно не метафизического порядка.
        Благодаря этому органу тревожности поэты, как звери, даже не чувствуют, а чуют — но что? Собственно, чем подлиннее, физиологичнее, глубже, внимательнее поэт, тем более он чувствует и замечает всё — как учат в Америке восьмиклассников про литературу: поэт это всевидящий аппарат, носящий в себе огромный хаос, дикий бардак, какой сор наблюдений, возможно, и эпохальных. Он просто несёт в себе этот шум, скажем, времени, он, поэт, чего уж там, может, и есть время — но он или она чувствуют только этот шум, вой, стук, боль тревоги — а не мыслят в категориях формулирования социальных разгадок. Возможно, ощущение времени может обостряться: с удивлением хочу заметить, что именно в моменты сгущённого времени поэтам иногда свойственно прямо-таки воспарять над собой (как доказательство, например, поразительные по точности блокадные стихи Инбер, Шишовой, Андреева).
        Морда времени, мода — в высшей степени увлекательная и поучительная вещь, но гораздо более структурированная и обобщающая, чем поэтические выражения. Иногда кажется — общее чувство шума может быть выражено формально — скажем, когда Блок, Ходасевич, Кузмин почти одновременно переходят на белый стих, они фиксируют какую-то перемену, но, может быть, только индивидуальную? Что́ временный отказ от дисциплины рифмы говорит об их чувстве будущего? Или вот что делать с «Двенадцатью» как с барометром, что-то делать надо, особенно если ты деятельная Зинаида Гиппиус, но текст очевидно поддаётся любым трактованиям...
        Косноязычие, волшебная путаница, истерическая слепота как реакция на всевидение — вот мои документы, как сказал кот Матроскин.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service