* * *

                              А. Румянцеву

Никогда не бывает
просто
ощутить себя частью, пылинкой
на коленях великого Вишну. Дождь ли пройдёт,
задевая песчинки и камешки, ветер промчится,
глаза наполняя
живительной влагой...
Смотри:
эти слова так уложены, камень к фаянсу,
золото к мрамору, что не разбить сочленений,
мыслей недвижимых.
                                     Свиток не развернёшь
без томительной грусти. И как это просто
в стенах бесчувственных, в воображаемом мире
мыслями память крепить и словами
                                                         налаживать якорь
в дальнее плаванье. Ною осталось
только ковчег просмолить. Здесь каждой
                                                                       твари найдётся
пара по нраву, довольно
доброй еды и питья. Молимся доброму Богу,
чтоб не оставил скитальцев в дороге
на разорение буйным ветрам.
                                                     Милый, добрый,
наш бородатый отец нас приемлет
как бы, куда ни ушли,
с чем
и когда ни вернулись...

Пустынька

В снах не снился такой простор;
может,
            найдёте конец степи —
если снежинки слепят и белый ковёр
тонкой простынью лёг на холмы?
                                                    Словно дети,
смотрим: заголубелся дымок
и над глиняной хаткой
столбиком, словно суслик на лапки,
встал —
               так одинок,
как овечка, отбившаяся от отары.
В овражке
дождик застал.
                             Серое небо — удод.
Урод у столба на дороге зимует.

Я верю, что ты, мальчик,
ангел
в детских сандалиях
и грубо сколоченных крыльях.
Снега нет.
Вокруг тебя — жёлтый песочек.
Разгорелся лампочкой огонёк
по той, которую я люблю.
А ты стоишь — улыбаешься;
дурацкая шапка — набок.

Что с того, что я сам собой волен?
Лучшей волей,
чем ты, — говорить не знаю
и говорю оттого, что люблю.

А ты
стоишь-улыбаешься.

Из записок ленивца

Будто белые птицы взлетают за окнами
И пропадают в тумане. В ушах
Новое время рокочет, как медные учителя,
И разрушает систему моей болезни;
Время будит моих друзей:
Шаг за шагом проходят они, сутулясь,
И вспоминают последние ночи
Перед последним кочевьем — прощание утром
Посередине заснеженной площади.

                              Это был пробный отпуск из больницы:
                              Надолго, может быть, навсегда. Вся
                              Сила воли направлена на возвращение.
                              «Счастливо!» — махали мне провожатые
                              В сером, и лица их проплывали во мгле,
                              Окутавшей меня.

Утром в саду распускаются почки, и я
Тщетно пытаюсь запомнить твоё лицо.
Я открываю глаза, и за небом
Видится викторианский портрет
                                               не моей матери.
Но даже и он не вечен.
Сколько бы я ни пытался удерживать этот миг —
Блудником-сыном вернусь к твоему бестелесному призраку.
Тем неизбывней моё ожидание,
Тем непонятнее день встречи.

                              Мыло — 1 кусок;
                              зубная щётка — шт.;
                              бритва «Элегант»... Целуй всех
                              и не забывай
                                                      Колю.

И я лицом прижимался к стеклу окна;
Время билось всё глуше и глуше.
Кошка спала у камина, дымились сырые брёвна...
Всё оставалось на месте.

Меня обжигало дыхание нового времени.

* * *

                              памяти Андрея Николева

открытое кладбище осенних дней
(на ветру)
— шелест сухих пальцев упрямые листья
пепел в ветвях
          — сгоревшая повесть учителя
сорок лет
пятьдесят
лет до твоего появления
(нет — воскресения — брат мой)
в развалинах
          (талый след
          на могиле)
где прощание
дождь

*

— Дождь идёт и не прекращается, и его великий потоп
Застаёт нас, и мы застываем за стенами нашего страха.
Ты хочешь проститься со мной, друг мой, но я сплю,
          сплю, и твои объятия не разбудят меня, я не встану,
Я увижу тебя только сквозь занавесь сладкой дрёмы,
За стеной моего дождя,
За колючей проволокой — тесный двор — уходящего в никуда,
За пелену моих снов.
Дождь.
То, что мучит нас, — только сны, потому что душа наша спит
В тесных объятиях нежной дрёмы.

— Когда мы уходим, о нас забывают.
Нас читают как рукопись ненаписанной книги,
                                           где каждое слово — ложь.
Ещё одно слово —
                                 мы уйдём, и о нас забудут.
Будет дождь.
Растерзанный голубь на каменных плитах,
             седой голубь, раскинувший мёртвые крылья,
Сумерки, будет темень над городом,
             только совы на окнах хранят память,
Только дети сжимают во сне руки,
И могилы молчат.
Так ещё одно слово — ведь все мы в словах одинаковы,
Все мы знаем и любим.

Но
Слова, которых нам не сказать,
Старят нас, и в немоте, оглашённые, мы уходим.

— Но
«Мы были такими же»,
Пока наши сердца не закрылись,
Пока страх
Не связал нас вместе, да, тогда поняли
Всю глубину страха и нашей любви.
«Мы были такими же»,
                                   пока продолжалась весна, а теперь лето,
И осталось готовиться к осени,
                       печь хлеба и заколачивать ставни
До тех пор, пока первый холодный ветер
Не тронул иссохшей летней листвы.

В клочьях серого неба ржавчина воспоминаний,
Оглашённый среди онемевших камней.

Грамматик

                              Г. Мореву

Мне ли, лёгкой поступью эпигона
проходящему по развалинам, —
выйти в поле, вздохнуть полной грудью?
Лёгкой бабочкой бьётся в окно душа.
Мне, обменявшему «есть» на «могло быть»,
мир открыт, шумят золотые кроны.
Только ветра не слышно — стеклом окружённый,
я не чувствую воздуха, спёрто дыханье,
и железные клещи держат мой голос,
тонкий, невнятный голос.