СТЯЖАТЕЛИ Стяжать славу стихами — это примерно как стать магнатом мотыля. Выйти во двор, накопать двенадцать тонн дождевых червей и отправить в Америку. Экспорт! Чего только не наслушаешься здесь! Коллега по работе не был филологом, но всю жизнь собирал финские загадки. Уволившись, сошёл с ума. Пятнадцать лет содержался в больнице. Выпал из окна, потянувшись за дождиком. Многие считают, что смотрителем клозетов работать унизительно, тогда как на поверку это просто и приятно. Вот, наконец, скопил денег и купил участок, чтобы по выходным после ужина камни в воздух подбрасывать и ловить. Так камнем по голове и убило. Настолько любил зиму, что никогда не вытирал пыль, и уже через год передвигался по квартире на лыжах. Соседи всё спрашивали: Кто там у вас кричит? А это пауки погибали, запутавшись в пыли. Ещё в палате был худой старичок, которому постоянно ставили клизмы. Он раз пятнадцать падал с крыши, но каждый раз — кому-то на руки. Сегодня увезли четверых, а привели — троих. Одна койка свободная.
От скуки лежишь и слушаешь, что объявляют на вокзале: такой-то, пройдите туда-то, там-то вас ждёт то-то и то-то. Жаль, что эти объявления слышны только с больничной кровати.
ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ
Изящный эстет, твой отец шнурками своими пронизывал тебя и твою мать. Так сложилось: ваши вещи, ваши дома шли всем к лицу. Не было дня без французской брани. Задавшись целью, выходили на леденелый двор и передвигались по нему, словно морские котики. Представленный другим эстетам, он водил не автомобиль, но асфальтовый каток: так проще видеть себя в зеркальце. По вечерам водка прокладывала путь тихой улыбке, а утром он заглаживал вину пеной и бритвой.
НАУЧИЛСЯ ЛЕТАТЬ
Пришёл и хотел соврать. Сходу обидеть, чтобы потом всю жизнь жалеть. Выдумал по дороге в булочную: будто вчера поймал двух птиц, крепко связал верёвками, они сначала дёргались и летели, и я — верхом. А потом умерли обе. Я нарвал с корнями папоротников, лопухов и накрыл дохлянок листами. Собственная придумка понравилась: в булочной веселился, как в театре. Даже сдачу забыл. Рассказал всё по приходу, а она почему-то не смеялась. Куриное яичко проколол, принёс ей с кухни сырое — а её уже нет.
Отчего так? Где ты? Улетела, наверно.
ЛЕТНИЙ ЛЁД
Все другие — как и прочие — встают перед глазами мысленными шариками и текут по направлению к дальней юдоли. Небом высокого почерка кажется тот потолок, что навис над головой нашего одиночества. Такие глаза у темноты, что, взглянув в них, забываешь моргнуть. В обиду, как в слёзы, окунаешь глаза и следишь там цветных рыбок, обещающих прощение. В светлом простенке, в промежутке всеобщего счастья легко найти бинокль и подобрать взгляд для луны.
Дома трудно не быть планетой. Дома живёшь, ощущая притяжение всей кожей. Орбита словно тянет наружу. В ванной, в воде дышишь глухими селёдками. Потолок и пол — всё становится твоими небесами. Замри и притихни, будто Господь наш дышит на самого себя.
ДРУЗЬЯМ В ТАРТАР
Соседи всё сидят за столом. Одни и те же мухи всё бьются в одни и те же стёкла. Пожилой переводчик высаживает чертополох. У Марины вот родился сын, что само по себе хорошо, но как его назвать, каким именем — никто ума не приложит. Глядишь, Воздухом назовут. Вчерашний твой сантехник, что чинил бачок, отважно рассуждал о поэте Анашевиче: мол, рассказов писать не умеет. Говорят, отец Сергий, опуская младенца Воздуха в купель, произносил троекратное: «Не врать и не говорить лишнего». А тем детям в музее объяснили, что леший — это такой бездомный домовой, или домовой-погорелец, или беженец. Чтобы молоко сделать сметаной — кинуть туда лягушку, но загодя её не кормить. Маринкин муженёк звал на поминки по какому-то Финнегану, но я не пошёл из-за дождя. Вот завтра собираюсь напечь пирожков с мясом, приходите, если кто сможет прийти. Прихожая большая, есть где повесить костыли.
ДВЕРИ БЕЗ ПЕТЕЛЬ
Лишняя надежда, как мёд или патока, становится солью и жгучим зубом впивается в кожу. Кричишь, изгоняя из себя ужа, изживая собственного Хайда наружу: чем можешь. Выдавливая глазами, хохочешь над ним жестом тихого молчания. Про себя рассказываешь сказку: будто ты жил, будто сумел побывать где-то и навести справки о часовых поясах. Сам собираешь улиток с виноградной лозы — для господ своих, с которыми тебя обещали познакомить за границей шага.
Именно так мы становимся детьми своих родителей, так смерть находит себе тихого хозяина, а устрицы громко вздрагивают под своими дверцами.
ВИЗИТ
Вчера я ездил в больницу имени Павлова навестить Тоху, подарить ему апельсиновый сок. Тоха познакомился с пятидесятилетней женщиной в красном сарафане. Я вошёл в палату, когда она читала ему с кровати собственные стихи.
— А вы представьте, — предложил я, входя, — что-то, чего раньше даже предположить не могли. Например, похороны виноградных улиток в дубовых гробах, или бурное плодоношение подорожника, или саранчу, срывающую выборы в органы законодательной власти. Или маэстро Гергиева, со стуком падающего с дирижёрского пульта.
Они весело рассмеялись.
Быстро поладив, мы занялись полезными делами. Пошли на пристань и долго-долго помогали пришвартовывать одно судёнышко. Экипаж кричал нам: «Ловите концы!» Мы ловили втроём. Первой поймала поэтесса, потом я, а потом Тоха.
За вечерним соком бесконечно рассуждали о судьбах России.
— Либерализм никогда не победит в России! — убеждала поэтесса.
— Это даже хорошо, — подчеркнул Тоха.
— Совсем даже неплохо, — подтвердил я.
— Наполеон был пятьсот раз прав! — восхитился Тоха.
— Шестьсот! — откорректировала поэтесса.
На закате мы прильнули к окну: ветер уносил наше некрепко привязанное судёнышко в открытую воду. Моряки беспомощно прыгали на берегу, царапая локти от досады, а несколько больных со связанными руками печально покуривали в сторонке при помощи медсестры.
Мы быстро допили сок и тоже пошли курить.
|
