Литературные проекты

* * *

По берегу неведомого моря
мы шли с напарником.
Напарник был не кто иной как ветер.
Он громко воспевал морские дали,
ботинки наши в тине увязали,
и не было на свете никого.

Вдруг я увидел некую посудину
морскую, старый катер или
буксир, не разбираюсь,
сидящий намертво в береговой
грязи, его обрубок-нос был поднят.
И выкатилось что-то из него,
какая-то деталь, не знаю что,
похожее одновременно
на ржавый череп и на шестерню.

О, как я к ней приник, к этой детали!
И ветр меня за руку уводил.
Но я хотел остаться с ней
и распластался на песке
и руку выдернул из пальцев ветра.
И, помню, стал я напевать тому,
что видел пред собою, песню.
Я воспевал вплоть до мельчайшей ямки
и бугорка строение детали,
которая тем временем смотрела
на запад, где закатывалось солнце,
окрашивая в жёлтый цвет
спокойное лицо моей детали,
её разбитое забрало,
её зубцеобразный ирокез.

* * *

1

Ужаснувшийся при взгляде на часы
(как же так? я до сих пор ложился спать
не позднее полдвенадцатого ночи,
а сейчас уже четыре!), человек
вдруг испытывает панику. Желанье
встать с постели и бежать сопровождае-
тся желаньем никогда не просыпаться.
Он встаёт и приближается к окну,
кое-как отодвигает занавеску.
Из окна, приотворённого на палец,
неожиданно выглядывает серп,
книзу режущей поверхностью, концы
занавесок, что торчат из-под стола,
начинают быть похожими на ноги.
Это ноги его родственников. Он
знает, что они приехали сегодня,
понимает, почему они стоят
в темноте, как будто вечно там стояли.
Создаётся впечатление, что это
фотография, причём довольно сильно
передержанная, это как бы ночь,
лица писаны светящеюся ручкой,
разветвления концов на занавесках
соответствуют по форме пальцам ног,
каждый палец — словно синий огонёк.

2

В детских комнатах нахрапывают дети,
руки вытянуты, ноги враскорячку.
По отсутствию глубокого дыханья
(простыня едва шеве́лится, тела́
неподвижны относительно кроватей)
можно сделать заключение, что дети
крепко спят. Во всяком случае, глаза
их закрыты, а точнее, промежутки
между веками отсутствуют. Глазник
(существует и такой — ночной глазник,
появляющийся ровно в три часа
пополуночи с набором специальных
инструментов) ничего бы не сказал.
При поверхностном осмотре глаз детей,
если оные открыты и моргают,
нужно действовать особо осторожно.
По ночам свобода действий возрастает.
Их глаза защищены посредством век.
Веки служат также для распознаванья,
спят они или не спят. Во время сна
кожа век слегка растянута, морщины
в этом возрасте особо не заметны.
Что находится под веками, нетрудно
догадаться. Там оптическая вата,
там краплаковые ниточки, прожилки,
изумрудные реторты и пробирки,
в них огромное количество тончайших
и чувствительнейших клеток, по которым
ходят нервные сигналы и команды
цветового восприятья сновидений.
Тело глаза внешне выглядит как шарик.
Закрывается от слов «спокойной ночи».
Если глаз не закрывается, то нужно
ткнуть в него дезинфицированным пальцем.

3

На пустом пакете из-под молока,
где живёт десятиногая эмпуза,
злейший враг американских тараканов,
чётко выведено «Ёмкость один литр».
Шевеля своими жвальцами, эмпуза
выползает из пакета. Тараканы
разбегаются, звучит сигнал тревоги,
кто-то прыгает на тумбу с потолка.
В это время на лице, между неплотно
совмещёнными губами (человек
расположен в этот раз лицом к окну),
появляется блестящее пятно.
По всей видимости, это лунный свет,
отражённый от поверхности зубов,
в данном случае — резца. Ничто другое
так не выглядит в полпятого утра.

* * *

Скачут кубики эквалайзера
Соло солоно, бас печален
Я беспомощен, это Азия
набегает волной песчаной

Расползаясь гнилыми слухами,
дни роятся в мозгу как черви
Гулко сердца динамик ухает,
тянет сыростью от кочевий

Или это ошибка случая,
или нефть застилает зенки
Не печалься, что руки скручены
и четыре шага до стенки

Гонит ветер барашки на́ море
пахнет травами, мягко стелет
Человек в одиночной камере
неразборчиво смотрит телек

* * *

тапки на босу ногу, халат на плечи
как обычно ночью, как никогда тверёзый
вдруг ощутишь, что больше заняться нечем
выйдешь на лоджию и обнаружишь... звёзды

сколько лет небесный атлас глаза листают
но моральный закон немотствует, Кант свидетель
если где на свете есть хорошо местами
пусть туда с Колымы откинутся наши дети

помнишь, по́ морю плыли, ведо́ мые волей высшей
наконец ковчег, на скалу напоровшись, треснул
звери вышли на сушу, и люди на сушу вышли
разбрелись кто куда, и сделалось в мире тесно

время мира бремени войн тяжелее вдвое
на войне как в тире, напротив всегда мишени
на прикладе зарубку, дружок, поспеши спроворить
что одним вычитанье, другим всё одно сложенье

относительность, в общем, настала, Эйнштейн не скажет
объясни, отчего небрит, своему ребёнку
стены рухнули, склон Арарата  зверьми загажен
и куски обшивки бо́мжи снесли в приёмку

может, это, Постум, зряшные разговоры
может, снова в калашный ряд не по чину въехал
но когда душа задыхается каждой порой
в глубине вещей боль её прорастает эхом

докури бычок, улыбнись на прощанье звёздам
реже спи, не храни патроны в картонной пачке
не свисти о том, что в провинции чистый воздух
на столе редис и в сортирном бачке заначка

* * *

В автобусе жёлтом по мёртвым полям
Трясутся, в ознобе прижавшись к стеклу,
В прозрачных деревьях кусты по краям,
Как будто они проглотили иглу.

Но чавкает глина и выплюнет кость,
И рыба в холодной плывёт вышине,
Перчатки без пальцев повесив на гвоздь,
Она — как кондуктор на этой войне.

Не больно, не страшно смотреть в пустоту.
А лампа коптит, выгорая на треть,
А месяц бессменно торчит на посту,
На звёзды свои продолжая смотреть.

В автобусе жёлтом, как зайцы, сидят,
Поют "Наутилуса" в чёрном окне.
Их завтра крестьяне найдут и съедят,
Их сварят с картошкой в январском огне.

По мёртвым полям набирая разбег
Сквозь город, который растаял как дым,
За рыбой, глотающей облачный снег,
Они возвращаются к звёздам своим.

* * *

За хлебом вышел и пропал,
Пошёл за водкой и купил.
Хрустит, как снежная крупа,
Вверху скопление светил.

Попал на деньги или, днём
Поцеловавшись с Мерседес,
Как ёлка запылав огнём,
В ночи решительно исчез?

За ним Эринии бегут
По адресам, где вот уж год
Живут чеченец и якут,
Никто там больше не живёт.

Они — из органов давно
Уволенные сыскари.
Внизу гуляют снегири,
Клюя промёрзшее зерно.

За хлебом вышел и вошёл
В один таинственный вигвам.
За ЦСКА играет Жо
Неплохо, доложу я вам.

Пошёл за водкой, и привет...
Куда он денется, придёт —
По выходным футбола нет.

Два зимних наблюдения

1.

Химическим карандашом
Во рту у снежных симулякров
Написаны их имена:
На вкус как Иванов-Петров
С дроблёным земляным орехом.

2.

Язык должен быть синим
Или подёрнут белым,
Чтобы горошины, скатываясь с него,
Были восхитительно упругими
И прохладными!

* * *

самое важное что ты можешь сказать
(a toy) игрушке
о любви
о ненависти
о любви
— (невозможно протянуть руку, не наткнувшись на вещь,
которую нужно согреть) —
два слова, из которых только одно будет местоимением

Апостол

детей своих никогда не увидишь
без очков
повернулся лицом и стало не видно
кого собирался похитить:
сестру или брата
— вижу зеркало.
лицо — понятие растяжимое:
есть ли лицо у спинжака?
руки — оно вернее,
по ним всегда узнаёшь
голос.
образный ряд выстраивается
от подбородка к вискам,
задевая уши.
небо! стреляю в тебя
глазами,
вырванными у злейшего врага.
ты придёшь ко мне?
отвечаю вместо тебя
иногда

* * *

верю:
стихи
1917
и стихи
2000
каузально конгениальны
капли, струйки пота поэта
под дождём поди ждут
моей веры

* * *

я: когда «я» и «маленький»
трудно раскупориться
убеждение в метафоричности хромосом
не с, не под, а между ноготками

.

мужчина под одеялом ничего
— понимаешь? — ни-че-го не означает
а ребёнок — да

* * *

когда они тушат окна в своих домах
растекается белым маслом по чёрному телу
асфальтовых улиц нутро
селеной луна взрывается серой
хотите социального подтекста
получайте норд-ост беслан волгодонск
мало? нью-йорк, теперь хватит
а у нас тоже построили близнецов на стрелке
там пробка такая, что даже без света,
когда ни асфальта, ни грунта и ни окошек погасших
стоят выхлопными машины помногу и много
построили, а потом кто-то глянул и сказал —
как в нью-йорке
и начали строить третью
а думаешь, не взорвутся? скорее нет чем да
а ты свет выключаешь и смотришь
а я сплю уже и тоже смотрю
детский холокост по голубому
не видно правда ничего, но это ладно
зато нравоучительно и важно
можно рассказывать потом на работе
что видел ночью белые глазницы тел
на вытекших стоках воды
как стикс как пожалуйста хватит

Simūlo

баснями (в основном различными)
не очень разборчиво прочитывая
наслаждаюсь слегка аутично
слегка — это значит пока
пока что говорю в открытую
закройте поздним сном убитую
не поддающуюся перечитыванию
(чёрт, посчитали и меня)
закройте, говорю, за мной дверь
(в проём которой, утверждают некоторые ценители,
не помещается секс классический)
подайте пальто, знобит немного
ладно, возьму сама, согреваться неужто
а то на улице дождь налил лужи
странно, когда в минус пять идёт дождь
наверно искусственный, то есть искусство
в карманах зимы давно уже пусто мелочь
звенит об асфальтную муть
я же говорю — постнеклассический
(это навряд ли кому-нибудь нужно)
только если не быть, как теперь Бодрийяр

В Поливановке

1.

Дом глядит с недоверьем на тридцать шестую
улицу и, чтоб не прослыть подделкой,
прибавляет к такому-то номеру букву «а».

К тридцать пятому в виде тонкого издевательства
устремляются две тропинки. По ним идут
женщины и мужчины — как обстоятельства
цели, которая всё же труд.

2.

Приёмная хлебобулочной.
Напротив скрипит качель,
своим жестяным раскатом
превозмогая мякоть
августовского вечера.
Подвыпивший казначей
не знает, что делать с суточной
зарплатой и хочет плакать.
В вечер, напрасно сотканный
из мата и паутин,
уже нарядилась отбитая
луна — но с какого края?
И вздох, чертыханьем попранный,
был не необходим —
как к яблоне вдруг привитая
яблоня — но другая.

3.

Приступок исподлобья изучает
Сошедшие с дороги башмаки.
Молчанье без запинки отвечает
Постукиванью мерному руки.

В кармане долгих сумерек ладони
Обветренные дремлют простыней.
Здесь всё уже невидимое — кроме
Дороги с неидущими по ней.

И в форточку, сбежавшую из кухни,
Влетает телеграмма соловью.
Не то что ущипни, а даже стукни
Меня — я ничего не узнаю.

* * *

Куда тебе ночь. Какие тебе глаза.
Но что превратится в ответ, помимо
того, что от века — и века — мимо
движется, движется за, за.

Крашеной и кромешной рванью —
хотели почти что бы все, и все
укатили счастливо на разомкнутом колесе.
А эти поля не знакомы с бранью.
И, если из виду и насовсем, —
то оба выкалывающей ранью.

Гады морские вздымаются, и вздуваются провода
тела, выпроваживающие оттуда или туда.
Вода будет соль. Не по щиколотку вода.

* * *

Я хочу иногда становиться дедом
с засученными штанинами, ситцевыми глазами.
Ходить с белым папиросным следом
на загорелом подбородке.
Разговор у меня короткий.
Леска для невода у меня кончается.
Подошвы сапог у меня на исходе.
По внешнему виду тех, кто мне встречается,
я сужу о завтрашней погоде.

Посадил картошку вот только, в начале весны,
у детей были маленькие быстрые лица.
Научился разгадывать сны,
а уже не спится.

Собирайтесь, дети, вот-вот уродится картошка,
забегайте вперёд, а я пойду не спеша.
Я не знаю, есть там в гробу изнутри застёжка?
Если нет, я закроюсь ключом от гаража.

* * *

Вчера мне было лень
сегодня я в твоём доме
что стоит на столе
как складываются ладони
как уходить если цветные птицы останутся?
цветные птицы в танце
цветные птицы садятся
в мои губы из твоего рта
любопытные как иностранцы
быстрые как просто вода

бей бей бей в губы, на птиц не смотри
не целься не веди время не целься
стариться не очень интересно
цветники снаружи, цветники внутри
мальчик-садовник запел, но не сладит с песней
как с большими ножницами.

* * *

если считать за всё время — я видела много чудес:
как море выбрасывает короны морских владычиц;
языкастых птиц, прислуживающих немому дереву;
походки сухопутных старух с прижатыми плавниками ушей;
и, особенно, эта двойная жизнь твоего палисадника:
одна простая тропинка
и столько водяных знаков после дождя.

в твоём палисаднике можно ловить ягоду,
когда её вечером клонит ко сну.
давай тогда выйдем к ягоде.
я выйду в твоих сандалиях.
чтобы ягода думала, что вышло два тебя.
у меня настоящая причина прятаться.
не произноси моего имени.
приготовь его в своих раскалённых губах.
с куркумой, как ты любишь.
ешь его осторожно.
в нём кости.
такое у меня имя, что море,
если его услышит,
смотрит подозрительно то на меня, то на корону в песке.

япон-сонет

и понимаешь
что все стихи чужие
не оттуда взяли
не туда положили
ты это правильно сказал
мне нехорошо
это вовсе не глаза
это фотошоп
посмотри на карту
там сигнальные флажки
заперли в плацкарту
везут в петушки
не любят не хвалят
и не дают конфет
про это безобразие
напишу сонет
японский сонет
горький и злой
как больничный свет
все разбираются
в японских сонетах
сразу надавали
идиотских советов
японский сонет
как коробка конфет
с ним хорошо выходить в свет
японский сонет
как биотуалет
чтоб минимизировать
приносимый вред
тщательно дозировать
произносимый бред
если день рожденья
не хочешь справлять
то лучше погулять
лучше погулять
лучше...

Блюз бесконечной любви

я пишу чтобы сказать тебе
что Бог любит всех
как же стыдно мне за письма
и за мой дурацкий смех
вероятно я смотрелась как полный дебил

а ты меня никогда
никогда не любил

или маму или сына
или новую жену
боишься что на всех не хватит
выбираешь одну
ты умножаешь страданья умножаешь вину
ты делишь любовь ты вычитаешь любовь
взвешиваешь на безмене как по осени морковь

а Бог не делит Он не делит
Он же только умножает
Он просто любит всех кого нам матери рожают
любит всех кому придётся очень больно умирать
даже тех кого вы не берёте играть
даже тех на кого всем на свете насрать

ты не можешь поверить в то что это бывает
но Он всех помнит Он всё помнит
никогда не забывает
представляешь он всё помнит
помнит цвет твоих глаз
и неудобный портфель
с которым ты в первый класс
Он любит толстую училку
циркового слона
любит нашу страну
хотя при чём здесь страна
Он тебя в ладонях греет
даже если война

а ты не сможешь быть как Бог
пока ты делишь всё на

только я боюсь что ты
опять не понял ни хрена
в общем ты прости за письма
и за глупый мой смех
я пишу чтобы сказать

что Бог любит всех

синема

кадр1

я собираю её
вместе
где я впадаю

от безумия на шаг
водоворот
пена

как клятву
её все держат
и встают в очередь

то, что своим чередом
за молоком
кормчего —

как нельзя поправить
её всех волос
что сущий уголь

ты прижимаешь её к себе
сделанную
из всхлипов

ты совершенно уверен
в глубине
раны —

так тебе и принадлежит
твоё дело к  молчанию

кадр 2

оскудев
назову эту скудость
она

мы рядом и между нами
ничего —

еле-еле там что-то вроде
заговора волхвов:

нам была боль за все небеса
и был зов

по прозвищу
эй ты

или —
— издалека —
прощай, до встречи —
а где?

ведь ты думаешь слишком много
чтобы любить

но навсегда рядом то
что между нами
ничего нет

мы будем кричать
пока глухота
не разъединит
нас

кадр 3

на этот раз не стану
упоминать животных
имя

есть способ переждать сотворение человека —
грамматика

и это серьёзно, как если бы у меня была железная дорога

             а пока бумажная я не стану твою невинность;

я не буду твою невинность высылать с голубем
             откровенно

             простыня в чём-то большем, чем в лунном пятне проектора

вдвоём весело как диафильм и давай дальше
прочитаем в сказке «поймать и убить черепаху» —

невозможная красота, да и в тебе тоже
что там ещё в тебе — отчаяние и вероника?

его любовь недорого стоит
на чёрном рынке

но жди чудовища вместе с ним
каждый вечер:

наконец, ты увидишь: на этот раз мне досталась
даром что смерть

дай-то оно к тому же
февраль и время суток