Михаил Айзенберг. Рассеянная масса.
М.: Новое издательство, 2008. — 72 с. (Новая серия).
Лучшие стихи похожи на перечисление вещей, как написала другая, молодая поэтесса. Над списком странных перечислений нависает какая-то неслышная тень реальности, хотя поблизости, кажется, нет ни одной её чёткой черты, ни одной опознаваемой детали. В «Рассеянной массе» Айзенберг выглядит возмутительно современным: уникальное художественное пространство, своего рода «лирический ландшафт» создаётся у него исподволь, как бы и не нарочно, а в процессе выполнения какой-то иной задачи. Повторяющийся до состояния уже фонового мотив туманности и поисков истины — эдакий конспект фильмов Бергмана с поправкой на русскую действительность.
Лист бузины прилипнет. Мыльной полно воды. / Жду, что меня окликнет голос из темноты. / Бережно и халатно время прошло — и ладно. / Метками имена./ Наша земля квадратна, слабо заселена.

Владислав Поляковский

Книга Михаила Айзенберга «Рассеянная масса» — это как бы очищенный и концентрированный Айзенберг. Это ритмы, которые на слух (как правило) опознаются именно в качестве личных айзенберговских ритмов. Это сквозные образы — страшноватый лес, мятежное небо, пожилой мужчина в гостях. Практически полное отсутствие нетипичных, «присоединённых» стихов. Ничего случайного. Можно описать эту ситуацию так: поэт вбрасывает свою новую книгу в пространство, где одни его любят, другие — нет, точнее, равнодушны к нему. Поэта может не устраивать уже завоёванная территория — и тогда он пробует нарушить её границы. Так вот, «Рассеянная масса» предназначена именно любителям поэзии Айзенберга. Она ещё строже проводит границу между этими и теми, и этих делает счастливее.
Заточенье в насиженных гнёздах, / Беготня из подъезда в подъезд. / Но потрескивал искрами воздух / По краям этих гнёзд, этих мест.

Леонид Костюков

Сергей Александровский. Факсимиле: Стихотворения и переводы.
М.: Водолей Publishers, 2007. — 104 с. (Сон Серебряного века).
Сборник харьковского поэта и переводчика (среди его работ — «Возвращённый рай» Мильтона, «Птичий парламент» Чосера, поэмы Китса) включает лирику — как авторскую, так и переводную. Александровского называют неоклассиком — это не вполне верно; любовь к сонетам, эпиграфы из классических текстов, предпосланные практически каждому стихотворению, не мешают поэту исповедовать ту модель возвышенного, что характерна, скорее, для романтической традиции. Второй раздел сборника — избранные переводы Александровского: из Александра Монтгомери, Фрэнсиса Бэкона, Хулиана дель Касаля, Фернандо Пессоа и других.
<...> Я одинок. Я холоден и глянцев. / Я уязвим среди палящих танцев / Сверхновых солнц... Но я — судьба, и связь; / Я — древнего Творенья ипостась, / И я прорвусь сквозь ад протуберанцев, / Со звёздным притяжением борясь <...>

Д.Д.

Сергей Гандлевский. Некоторые стихотворения: новые и избранные.
СПб.: Пушкинский фонд, 2008. — 48 с.
Книга Сергея Гандлевского «Некоторые стихотворения: новые и избранные», наверное, в первую очередь любопытна своей новой частью. Сергей Гандлевский пишет достаточно медленно, чтобы заинтересованный читатель за ним поспевал. В итоге избранное хорошо известно; в общих чертах (по периодике) известно и новое. Но, сведённое вместе, оно переходит в иное качество — видно, как возрастают требования автора к себе. Усиливаются: лаконизм, специфическая суховатая яркость и — почти уникальная в нашей сегодняшней поэзии — запоминаемость наизусть.
Очкарику наконец / овчарку дарит отец. / От радости двух слов / не может связать малец...

Леонид Костюков

Борис Гринберг. Ас реверса / Предисл. С.Бирюкова.
М.: Вест-Консалтинг, 2008. — 176 с.
Сборник новосибирского поэта, признанного мастера комбинаторной поэзии. Гринберговский репертуар богат: различные виды палиндромов, визуальная поэзия, омограммы, тавтограммы, анагрифы, анаграммы и прочие типы комбинаторики. Несмотря на формальную заданность, многие тексты Гринберга не просто осмысленны, но лаконичны и остроумны. Характерная для палиндрома в целом афористичность не мешает Гринбергу работать и с довольно пространными текстовыми периодами, в т.ч. монопалиндромами.
Матушки, тише! / Посрамим! / А там и Рим / Сумеем, смеем, усмирим, / А там / И Марс опешит. / И — к шутам!

«И реквиема медь...» : Избранные тексты / Сост. Б.Марковского; предисл. В.Гандельсмана.
СПб.: Алетейя, 2007. — 351 с. — (Серия «Перекрёсток». Приложение к журналу «Крещатик»).
Весьма представительная поэтическая антология авторов литературного журнала «Крещатик». В томе — разного объёма (от одного текста до пространной публикации) подборки около восьмидесяти поэтов разных поколений, школ и мест проживания. Заметна многочисленность, объяснимая пропиской редакции, представителей русской диаспоры Германии, стилистически выделяется постакмеистический мэйнстрим (и то, и другое не всегда идёт на пользу изданию), — хотя много и совершенно иных поэтов: от Арсения Ровинского до Бориса Ванталова, от Аркадия Штыпеля до Дмитрия Лепера, от Игоря Лощилова до Александра Радашкевича, от Марианны Гейде до Александра Корамыслова. В целом сборник являет собой не столько панораму современной поэзии в диаспоре и метрополии, сколько демонстрацию эстетических приоритетов редакции «Крещатика», — следует заметить, довольно широких.
... Или мои ботинки. // На левом — передняя верхняя часть / постоянно устремлена к небесам — / то есть отклеилась от подошвы. // На правом — шнурок постоянно / завязывается в очень тугие и сложные — / поистине кармические узлы. // Так и хожу. Пока...

Борис Кочейшвили. Рождество и Новый год у Паракецова. Книга стихов вторая.
М.: ИД «Юность», 2007. — 128 с. — (Kostroma mon amour).
Московский поэт, художник, композитор Борис Кочейшвили известен существенно менее, нежели того заслуживает. Впрочем, сама поэзия Кочейшвили кажется неброской, будто бы несерьезной, домашней, нарочито любительской. Зарисовка, наблюдение, незначительный эпизод превращаются в поэтический акт; им же становится художественно присвоенное и тем самым преображённое слово Аксакова из его «Детских годов Багрова-внука». Новая книга представляет собой поэтический дневник, строго привязанный к определённому пространству и вполне опознаваемому отрезку времени. Кочейшвили, безусловно, надо отнести к традиции конкретизма; ближе всего ему метод Яна Сатуновского и — среди ныне живущих — Михаила Нилина.
у одного юноши / не было ружья / но встретилась / компания / глухарей / а у другого / ружьё было / но без глухарей / наверное / распределение / ролей

Сергей Морейно. *См. / Предисл. И.Кукулина.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 256 с. — (Поэзия русской диаспоры).
Избранное рижского поэта и переводчика. В стихотворениях Морейно необыкновенно ярко проявилось осмысление локусов (Латвия, Польша), существующих в русской поэзии обыкновенно как маркеры культурно-географического промежутка; в данном же случае речь идёт о культурной и одновременно телесной самоценности переживаемого пространства. Морейно работает с циклическими стиховыми структурами, части которых порой достаточно самостоятельны, обособленны, а порой образуют лирическую поэму. Богатый просодический репертуар парадоксально (поскольку разрушает миф об исключительной антиметричности новейшей западной поэзии) дополняет очевидную европоцентричность поэта. Помимо оригинальных стихотворений и циклов Морейно разных лет в книгу включены его переводы с латышского (из Улдиса Берзиньша, Оярса Вацетиса, Юриса Кунносса, Яниса Рокпелниса), немецкого (из Карла Кролова, Пауля Целана), польского (из Чеслава Милоша) языков.
<...> Вместе с кружками солода выльется день / на бездонную улицу тысячи врат / и изящная шестиконечная тень / прикоснётся к булыжнику жалом тавра // Этим вечером в город войдёт господин / неумело качаясь в ослином седле / в судьбоносном терновнике ранних седин / сам себе от рождения рыба и хлеб <...>

Лев Осповат. Как вспомнилось.
М.: Водолей Publishers, 2007. — 288 с.
Первый стихотворный сборник известного исследователя испанской и латиноамериканской литературы. Осповат (р. 1922!), наряду с совсем недавно скончавшимся Львом Дугиным, входит таким образом в круг старейших отечественных авторов свободного стиха. При этом книга Осповата может быть охарактеризована как «мемуары» или «автобиография в верлибрах». Поэтические новеллы Осповата, выстроенные в книге в хронологическом порядке, предлагают трезвый, чуть ироничный взгляд как на частную историю, так и на историю социума и словесности в целом (в этом смысле особенно заметны стихотворения-новеллы, посвящённые различным функционерам советской литературы и фигурам независимой культурной и общественной жизни).
Однажды, / участвуя в беседе / с Генрихом Бёллем, / когда речь зашла / о сравнительных достоинствах и пороках / различных режимов, / я решился спросить его / (разумеется, через Копелева): / какой, по его мнению, / тоталитаризм / был хуже — / немецкий или советский? / И он, подумав, ответил: / «Оба хуже, / но наш — короче».

Александра Петрова. Только деревья: Третья книга стихов / Предисл. Ст. Сандлер.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 62 с. — (Поэзия русской диаспоры).
Новый сборник живущего в Риме поэта. «Пространственно-временная неопределённость» стихотворений Петровой (по Стефани Сандлер) основана на языковой ностальгии, на невозможности попасть в тот дискурс, от которого прежде отказался или который просто пережил. В этом загадка перемещения без перемещения, изгнаннического комплекса в том же месте, где находился и до того: смена языковых потоков, определяющих самосознание, искажает и сами обстоятельства места и времени, их структуру и характерологические особенности. Можно сказать, что в поэзии Петровой находят место и непрерывность, тотальная текучесть бытия, и дискретность, разорванность. Фрагмент не срастается с фрагментом, но единство их обеспечено самим способом разрыва. Разрыв порождает здесь общность пафоса, кванты на определённом расстоянии сливаются в неразделимость волны, неоконченное сообщении о знании или чувствовании предстаёт вполне законченным.
<...> Жестоковыйная природа, / в тебе всё меньше кислорода. / Кто дышит жабрами, увидит, как смола / из тел деревьев подсечённых вытекает. // Перевернулись все магнитные поля, / по млечному пути не выйти — не пройти, / мостки течением сбивает, / и щупальце горит у робота меня...

Д.Д.

Мария Степанова. Проза Ивана Сидорова.
М.: Новое издательство, 2008. — 76 с. (Новая серия).
Новая «проза» Марии Степановой фактически выясняет отношения между поэзией в прозе и прозаическим в поэзии, провоцируя пересмотреть привычные взгляды на жанры. Совершив окончательный переход к эпике, Степанова создаёт уже абсолютно полноценные — в том числе и с прозаической точки зрения — характеры и сюжеты, существующие в собственном, подчас сюрреалистическом мире.
И тогда-то с ним невидимая сила / как с любимым женихом заговорила, / и гудела, и нудила, и корила — / дескать, я ли тебя, гада, не поила, / не давала на просторах сеновала, / а тебе оно всё плохо или мало...

Елена Фанайлова. Чёрные костюмы.
М.: Новое издательство, 2008. — 96 с. (Новая серия).
Фанайлова делает очередной шаг по превращению современной русской литературы в contemporary art, со свойственной ему социальной рефлексией. Уровень рефлексии кажется уже всеобъемлющим, затрагивающим саму суть социальной (паче — политической) актуальности поэзии — от едкого стёба по поводу коллег по цеху («Тяжелы мне, Аркадий, стихи современников» об Александре Кушнере) до современного социально-политического фольклора с характерными образами вроде «чёрных костюмов».
Данила приходит с похорон Ельцина / Что-то не спал два дни, пацифист / Курил, судя по зубам, как подорванный / Рассказывает, как встретил Руцкого / Тот шёл один в чёрном костюме, / Хорошо пошитом...

Владислав Поляковский

Борис Херсонский. Площадка под застройку / Предисл. Р.Фрумкиной.
М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 248 с. — (Новая поэзия).
Новая книга Бориса Херсонского, как и всё его творчество, поражает единством поэтического замысла. «Площадка под застройку» — это очерки мелких деталей личной жизни, в которых проступают трагические изгибы Истории. Поэзия Херсонского — прежде всего свидетельство об эпохе, увиденной глазами обычного человека. Поэтому книга колеблется между эпосом и лирикой, одновременно нарушая законы и того и другого. Издание иллюстрировано работами известного украинского художника Александра Ройтбурда.
Странник я и пришлец. Я родился в той стороне, / куда не возвращаются и откуда не / возвращаются, где на одной струне / сыграют всего Бетховена, где в каждом мутном окне / одновременно анфас и в профиль портрет чужой / мамы, семьи, страны. Я уже большой. / Странник я и пришлец. Отойди, не стой над душой.

Массимо Маурицио

Сергей Шестаков. Непрямая речь / Послесл. Л.Анненского.
М.: Водолей Publishers, 2007. — 272 с.
Автор назвал свою книжку «неправильной»: «Во-первых, она написана разными (иногда — очень разными) людьми. Во-вторых, начинать (а литературной истории как бы и не было) в 45 лет с издания, представляющего собой своего рода избранное, — сомнительное предприятие». В «Непрямой речи» действительно — разные голоса, что не всегда означает поле боя, на котором один должен победить, но в данном случае один голос — это интонация того единственного Сергея Шестакова, который периодически пытается выйти из неё как из чего-то личного и оттого вроде бы неважного на общее поле, выбирая отформатированные папки-просодии и набивая их потуже лексемами, как бы соблюдая приличия. А вот эта бормочущая интонация, в которой слова проставляются лишь как дорожные указатели, намёки, куда смотреть, — это и есть виртуоз Шестаков, песни его скрытного одиночества.
Ты приходишь в стоптанных башмаках/ как буханку солнце держа в руках/ и тебя не смущают мысли о рифме и ударении/ потому что тебе уютно в этом стихотворении.

Татьяна Щербина