Воздух, 2008, №1

Откуда повеяло
Русская поэтическая регионалистика

Челябинск

Николай Болдырев

Восточный склон

Пусть скажет мне каждый,
как осень стекает по жёлобу крыши.
Кто выше меня, пусть о мне намекает
тому, кто нас выше.
А впрочем, зачем это всё,
зачем пылесосы,
в том мире, где нет ни пылинки,
где неба откосы
так медленны, так величавы, внезапны,
как детские капли на коже,
как лунные пятна.
Оставьте меня посреди одинокого мира,
где есть только сосны.
Их несколько штук, они делают ветер
на склоне откосном.
А рядом в долине деревня, тиха и недвижна,
укрылась меж гор, словно в детство.
О, как здесь некнижно!
Забывчив я здесь, словно не был никем я ещё
и, конечно, никем и не стану.
Купите мне холм и растрату корней
и верните меня этих трав океану.


Перевод

Чем занимаемся в переводах?
Выпрямляем оригинал.
Делаем непонятное понятным.
Странную фразу передаём нестранной.
Краткость, сжатость и редуцированность
возводим в многословную полноту.
Сбои стиля, его отклоняемость от "правильности"
исправляем в стиль среднестатистических поэтических сборников.
Одним словом, оригинальность лица
заменяем управляемой маской.
Не так же ли мы поступаем
со своей судьбой?



Александр Петрушкин

* * *

вот ещё один кадр

он выходит из комнаты в ледяном городке,
где был прежним правителем в землю закопан
фонтан
он идёт к левой башне чтобы отлить что прилило —
то ли пар то ли ангел бьёт по
бесцветным губам

(здесь меняется план)

и ещё один кадр он стоит в тишине в тёплом парке
по окружности снег возвращается тень
за кулисы
из отброшенных листьев торчат как медали забытые лядвии Парки
и железные кости от белого мяса по небу торчат
бледнолицый

по-топорному песню журчит по топорному снегу
проходит
на сощуренный свет то посмотрит а то поглядит
и опять в ледяной городок за снегуркой заходит
и култышкою правой в своё отраженье
стучит

(смена кадра вторая — короткая:

ангел уходит —
потому что зима —

крепко спит)


Венечка

в магазин заходим
слева путин справа ментовка
чешутся всяко муди руки тянутся до винтовки

там где стояли мы
портвейна бутылка лужа
три топора спроси кому это на хер нужно

в магазин заходим
колбаской под горкой мёртвый
лежит снежок тоже бывал он гордый

там где стояли мы
пляшет Венечка в стиль упёртый
читай нежнейший как дворовый пёс и предполётный

в магазин заходим
двери щёлкают как затвором
завтра и путин и я проснёмся под тем забором

за которым ментовка
то есть задрала волка
стая овец плацкарт третья багажная полка

никто не был сыт
шёл снег по земле к Кыштыму
шил вслед за мною дело и кланялся дыму

в магазин вморожена тень
оторвалась с кожей
в следущий раз подумал я надо быть осторожней


Искусство

искусство беспредметное твоё
предметы с головою выдаё...

предметы плачут бьются на стене
сгорает надпись ВЫХОДЯЩИМ НЕ

мой медвежонок видел вивисекс
а после в две полоски важный тест

текст беспредметен но важна петля
хоть жизнь её не толще словаря



Дмитрий Машарыгин

* * *

А.П.

Прибыли в себя и стало тем-то
То-то эзотерика — заруб
Пятница до гипсового слепо
Повторит — часы перевернут
сколько. Ученик смещает время
время резонирует на так
с плотностью до воспроизведенья
впрочем, так — не тик: их слишком — «так».

Говоришь конструктор божнев ве́ка
производное «пожарное родство»
потому что языки на темя
и потоп — один Его раствор.
Толоконный Ясперс перевешен
(вознесённый русский киловатт
на столбе распят — то не Орешин)
в пустоте за поздним Ницше — над.

Это голубое как железо
подавляющее меньшинство
северный над южным и тверёзый
ты перетасовываешь ГО
ЭЛ — это почти чёрная РОссия —
Северный под Южный не запой
Нечленора-раздельное спаси мя
Выйди Лазарь отглаголь, постой...


* * *

Отставной генерал генерал
Генерал говорит говорит
Мимо клея и клей на ельник
От Савойи до половины
Видишь камень там капли капли
Если хочешь её он вынет
И не станет
                           Игла и две и
Отставной генерал в подкладке
Видишь Бог два человека
Это камень
                           И капля
Это


* * *

хочешь убить меня хочешь воды
костя мясник постник
первый из хлеба под тёплым просты́нь
купол лежит роза

мальчик оттает она — сальвадор

зябнет дохнёт пестик

виснет не ходит в три штиля топор

и я —
весь
я.



Нина Ягодинцева

* * *

Как две страницы единственного письма
Читая судьбу, ищешь на обороте
Яви дневной — продолженье сна,
Во сне — оправданье  дневной заботе...

Перемешались годы и города,
Слёзы и снег... Ступая на ветхий мостик
Памяти, знаешь ли ты, куда —
В прошлое или грядущее — выйдешь гостьей?

Странные звёзды: впитывающие свет.
Тихие имена: узнаёшь, не слыша.
Одна из миллиона земных примет
Ласточку приводит к тебе под крышу:

Попутчик невесомый, крылатый друг,
По небу несомый ладьёй невидимых рук...

И прежде, чем снова перевернуть листок,
Ждёшь, замирая: вот ласточка встрепенётся...
И воздух звенит и плещется между строк,
Словно вода в колодце.


* * *

Тайная жизнь одиноких деревьев полна
Шёпота, шелеста, полупрозрачного гула...
Словно в забытый колодец душа заглянула
И не увидела дна.

Там, в глубине, обретая родные черты,
Имя и голос, одежды из ветра и света,
Что-то волнуется, плещется, ищет ответа —
И осыпается белой пыльцой с высоты...

Очи деревьев темны, и замкну́ты уста, —
Небо своё обживают они бессловесно.
Нас прижимает к земле многозвёздная бездна —
Их, словно мать, поднимает к лицу высота.

Это они, погружаясь по грудь в забытьё,
Как невода, заплетают немыми ветвями
Чистое, гулкое, неумолимое пламя —
Нежное и невесомое пламя Твоё.



Александр Маниченко

* * *

обнимаю руку свою как чужое тело
сжимаю её леплю себе буратинку
пусть бегает за мной что-нибудь делает
дёргает за руку еле шепчет с запинкой
плачет когда забуду радуется когда приеду
говорит люблю тебя  зовёт обедать

обнимаю руку глажу её ласкаю
каждую ночь трахаю по утрам умываю
играю с куклой жду когда она скажет
пошёл ты и убежит на любом трамвае
делаю себе буратинку хочу чтоб она взрослела
рыбка голубка тварь в омертвелом обломке тела

ночью она открывает глаза и хватает смело
и нагло тело моё как будто это чужое тело


* * *

послушай я скажу тебе на ночь кафку
что всё когда-нибудь становится правдой
что люди сыплются с неба вдрызг разбиваясь
октябрь не даёт спасения но стучится
приходит в чёрном своём пальто говорит подвинься
мне холодно за окном я привык по-царски
без всяких лезет под одеяло ещё подвинься
мне мало места мне одному здесь тесно
и так могу задышать задохнуться даже
выдохнуть не могу всё равно рассыплюсь
приходит в чёрном боишься да ты не бойся
ляг моя радость спи всё равно проснёшься



Лариса Сонина

* * *

Грустный шопинг, игра в домино,
Долгий май, синяки на коленках,
Грустноватое что-то кино
На советских царапаных плёнках,

Что идёт, несмотря ни на что,
В ЧТЗовском к/т «Комсомолец»,
Там, где женщины в синих пальто
Со следами сцарапанных ко́лец,

Предложив угощенье к билету,
Вдруг растаивают без следа,
И на плёнке, подлатанной к лету,
Чёрно-белая стынет вода.


* * *

Заболевши, уехавши, вымрем,
В перепутьях чухонских планет,
На вокзале, то летнем, то зимнем,
Говорить себе вечное нет.

И, вдыхая отраву Медеи,
Прошептать: «Далеко до беды»,
И сухою ладонью Кащея
На столешнице пыльной следы

Воробьиные гладить да гладить,
Водку пить да микробов губить...
Мармеладить, любить, шоколадить!
А потом умереть и забыть.



Евгения Зильберман

* * *

вылезаю из песочницы
застилаю постель
ты старше меня
песка хватит на всю жизнь

я старше тебя
не забудь в полночь
перевернуть песочные стрелки


* * *

уголки как всегда вверх
вверх
вниз, вверх
порхает улыбка на лице

бабочка рвётся к тебе..
не может взлететь
слова мешают


* * *

заглядывают ко мне в рот
и ищут
лежат
в моих устах
уста младенца?
(в моих устах
лежат
уста младенца)

не размыкаю губ



Андрей Черкасов

Водовоз

                                       А. Петрушкину

водка наперекор — водовоз седьмой
в бочке последней вертит тебя домой
матушка ставит вниз кажущийся пирог
на номерной воде ты по пути продрог
на киселе в медном тазу плывёшь
через урал мордой об стол под нож


Загадки

1.

они пишут законы для тех
кто кашляет в темноте:

«это мы вот чего
когда одной женщины недостаточно
значит торжество природы etc
но это чужая речь
и это чужая речь

ты слишком много читаешь
слишком много кашляешь

мы ещё придём к тебе
обглодаем все твои праздничные деревья
разобьём все стеклянные шары

будешь знать»

2.

заведи себе хомяка домой
путешествуй в нежные города
пока я знаю это слово несколько раз
и пишу его в бортовой журнал



Виталий Кальпиди

* * *

Положа на сердце руку
(и причём — не на своё),
скажет ангел мне, как другу:
«Сдохни, золотце моё».

Точно по хронометражу
омерзительных чудес
я заплачу и уважу
насекомое небес.

И башкой вперёд полезу,
как в раскрашенный хомут,
в эту радугу над лесом,
так похожую на кнут.

Даль с фабричною трубою,
дом, где ты со мной жила,
потяну я за собою,
точно скатерть со стола.

Сдёрну, словно оболочку,
конским зрением кося,
например, на эту строчку
не читающуюся.

С птиц сорву я оперенье,
выставляя напоказ
их дымящийся от тренья
алюминиевый каркас.

На манер олигофрена
распустив слюну росы,
хрустнут травы об колено
косо сделанной косы.

Станет всё таким занятным
и запутанным, зане
истолкую я превратно
приоткрывшееся мне.

Например, что бог — не фраер,
а фанерный ероплан,
рухнувший в районе рая,
разломившись пополам.

Что дожди сливают воду
только для отвода глаз,
а промежду струй свободно
пустота течёт на нас.

Что не ради острой боли
в сердце спрятана игла, —
ею мы сшиваем брови
в симметричные крыла.

У кого они густые —
те взлетают высоко,
по-домашнему босые,
в тренировочных трико,

не из положенья лёжа,
а из положенья ниц,
в пигментированной коже,
под хихиканье синиц.


* * *

Науськать, что ли, муравья
вступить со мною в пренья,
когда меня возьмёт земля
к себе на иждивенье?

Я горд, что жил с густой травой
в одно и то же время
и видел, как кривой косой
ей били под колени.

Сам будучи почти птенцом,
заласканною плаксой,
я брал синицу за лицо,
поймав её за лацкан.

Изобретая летний звук
поджаренной глазуньи,
скворчал кузнечиками луг,
залитый их глазурью.

Кронштейны, втулки, вензеля
в капустнице и со́вке
я различал при свете дня
по чёткой маркировке.

Я был съедобен до поры,
и на меня во мраке
дрочили часто комары
свои дебержераки.

Вдоль рыбы плавала вода,
и мне, такому крохе,
казалось счастьем иногда
быть частью их эпохи.

Припоминаю и про то,
как от февральской бури
я драпал в драповом пальто,
тем самым каламбуря,

как застекляли нашу глушь
собой дожди исправно,
предвосхищая эру луж
прекрасных, как ни странно.


* * *

В южно-уральской далёкой стране,
под небесами Челябинской волости,
женщина плотно прижалась ко мне,
будучи этим исчерпана полностью.

Имени Пришвина сука-весна,
ночью хрустя ледяными каркасами,
здесь уже засветло — заселена
птицами имени кисти Саврасова.

В этой чудесной стране слесарей
и голубей с новогреческим профилем
к иглоукалыванию дождей
ты привыкаешь быстрее, чем к морфию.

Здешние жёны не любят сетей
и потому с напряжёнными спинами
на пуповину рыбалят детей,
громко ругая заевшие спиннинги.

И на крючки, ободрав маникюр,
вместо наживки сажают кузнечика,
что не машинку для счёта купюр
напоминает по звуку, а «стечкина».

Пальцами тыкать во влажные лбы
в храмы спешат суеверные зрители,
где постоянно толстеют попы,
что несущественно, но омерзительно.

Нужно ли долго смотреть на метель,
чтоб догадаться, как мощными кранами
мы разобрали её карусель
и заменили давно голограммами?

Тут наши матери погружены
по ватерлинию раннего климакса
то ли в озёра своей седины,
то ли в туманы уральского климата.

И под землёю у нас — благодать:
там, насекомых пуская на курево,
мёртвые учатся не воскресать,
что очевидно, но недоказуемо.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service