* * *

какой-то ранней осенью,
                                     когда назойливый рой мыслей
не сможет добудиться тебя на рассвете
на том последнем плацдарме сна,
                                     с которого уже некуда отступать,
ты оглянешься на всё это,
                                     словно увидев впервые:
домик на взгорье,
весь в зарослях дикого винограда
                                     и расхристанных хризантем,
аскетичная кровать,
которая помнит все произнесённые здесь молитвы,
сложный человек за стеной,
                                     с которым не сложилось...
признайся в своём поражении,
                                     в конце концов признайся в своём поражении
этой раненой осенью,
                                     которая, как отставший от своих рядовой,
обессиленно волочёт за собой кровавый след —
подальше от людей,
                                     подальше от их охрипшего радиоприёмника,
что каждый час передаёт новости с линии фронта,
подальше от линии фронта,
                                     которая никогда не бывает прямой, как горизонт,
уж лучше сказать — ломаной,
                                     как язык на оккупированной территории,
как кардиограмма твоего сердца,
                                     которое всё ещё бьётся с самим собою
за право не биться

* * *

укрывая большое в малом,
                                             она всякий раз боится таможни,
сжимает чемодан с наклейками
                                             клейкими от страха пальцами,
а вдруг кто-то из них присмотрится к ней повнимательнее,
спросит строго:
                             а что там у тебя внутри, девочка?
волнение выдаёт её с головой,
                                                сдаётся, что все они,
как на рентгене, видят то, что в ней спрятано:
эту скифскую бабу с плоской старческой грудью,
эти застрявшие в самом сердце мечи с инкрустированными рукоятками
этот прикрытый непослушной прядью
                                                  лик иконной Богородицы
эти укрытые в глубинах памяти
                          рукописи с выцветшими уставами и полууставами,
с роскошными, как на ценителя, полями...
эти кириллические буквы, неудобоваримые для их глаз,
и наконец — то, что на самом дне, —
                                                 тяжёлые наркотики жизненного опыта,
карманный вибратор, мама-анархия,
убеждение, что иногда террористы пра́вы бывают тоже,
запрещённая литература: от «перверзии» до «порнографии»* —
как всё это вписать ей в декларацию на таможне?...

* Названия романов современного украинского писателя Юрия Андруховича и польского классика XX века Витольда Гомбровича. — Прим. пер.

* * *

иногда ко мне заходит чеченка-смертница
садится к столу и мы подолгу разговариваем о детях
о чём ещё могут разговаривать женщины
                                         с такими просветлёнными лицами
— мой вчера впервые спросил меня о смерти, — говорю ей, —
и я путано пыталась объяснить ему, почему
— мой поймёт меня без всяких объяснений, — говорит она, —
знаешь, они теперь так быстро дорастают
                                                                      до первого выстрела...
— как до первого причастия, — думаю,
                                                          но это уже из нашей soft-версии вечности
мы так часто стараемся воспитать наших сыновей достойными
что они в конце концов умирают от потери собственного достоинства
— à la guerre comme à la guerre, —
                         говорит она исходя из опыта своей французской филологии
                         и чеченской истории
и мне нечего возразить ей исходя из опыта моей украинской,
перегруженной неуместными ласкательными суффиксами
                                          и сплошными мягкими знаками
мы так тщательно учим наших сыновей политкорректности
что они в конце концов умирают от неуверенности
— мир не оставляет нам другого выхода, —
                                         говорит она на прощание
                                         и я поправляю её выбившиеся волосы,
роскошные чёрные волосы
                         под каблуками добротных солдатских ботинок —
проигрышная роль матери
                                          в кассовом русском мюзикле

* * *

худенькая светловолосая девушка говорит тебе:
                                                                                          подожди,
пока не утихнет дождь
                        на старой пластинке с заезженными дорожками,
что ведут лишь в одну сторону
                                                    и никогда — назад,
и ты ждёшь,
                     не гладишь молодой пшеницы её прядей,
не срываешь кисловатых виноградин
                                                              её неумелых поцелуев,
не говоришь ей:
                         маленькая моя, светловолосая,
этот дождь называется «время»...
приблизившись вплотную к её лицу,
                                                                замечаешь трещины,
сквозь которые она проваливается всё глубже в себя,
между тем пластинка, словно Сизиф,
                              перекатывает каждую каплю
                                                                      через пустыню сердца,
тупиковыми улочками рук,
                                                глухими задворками голосов
и вдруг оставляет вас,
                                    растерянных и постаревших,
посреди пустой трассы на Эммаус

и становится совсем тихо по ту сторону дождя

* * *

множество вещей исчезает быстрее
                                                       чем мы успеваем их заметить
много чего вообще не появляется
                                                            в нашем поле зрения
как тот человечек, которого нужно расстрелять
в воскресном тире в парке культуры и отдыха
лет так двадцать тому
пока я успеваю прицелиться
он уже давно не выныривает
кто убил человечка-смертника
                                      той крошечной пулей
                                      из того ружья с кривым стволом
кто успел его заметить?
кому удалось пристреляться
за те несколько
скоротечных летних воскресений
из которых почти все уже в прошлом?