Воздух, 2007, №2

Дышать
Стихи

Непрояснённая небрежность

Евгений Сабуров

* * *

Кружили кружили
надо же услужили
радостные что позвали
стали жить в подвале

Готтентотка-пятитонка
лазает в глубь рукавицы
чтоб оттуда удивиться
мол откуда же ребёнку
взяться
            это ж удавиться.

И проворачивая круги-круги
вызволи стакан из руки слуги
чтоб он после поддачи
даже звенел иначе.

Позови готтентотку и она на зов
выползет из рукавицыных закромов
пальцами рукавицыными удавится
удивясь что ребёнок жив и здоров
и подваливает поднять здравицу

за благополучное приземление
и счастье семейное

а третья сторона стояла одна
одинокая как стена стонала она.


* * *

На заседании правительства
вдруг принимается решение,
что измеряется отчаянье
не интенсивностью, а длительностью.

И скачет всадник обалделый
всем донести, что их лишенья
лишь в свете нового решенья
употребляемы по делу.

О, чаянье, могло б решаемо
оно б, казалось бы, иначе,
но вынесено, что отчаянье
оно чем длиньше, тем и паче.

Лягушки хрюкают сомнительно,
детишки хрякают печеньем,
и вот выносится решенье
на заседании правительства.


* * *

На нас напали. Мы оборонялись.
Нас вылущили из траншей, и мы,
безумные, не понимали прелесть. Жалость
терзала нас к себе самим.

Водила нас не вера, а надежда.
Внутри себя мы наблюдали рой полезных
медоносящих пчёл и между
собой и Богом считали, кто пролезет?

Настолько тесен был контакт талантов
им данных с Ним самим. И даже
подозревали мы, что, жизнь сыгравши в фанты,
проследуем живьём подальше.

Но вот попали. Было очень больно,
ну, до того, что никаких душевных
мук не испытывали. Полным
каждый был забот лечебных

по горло. Так надежда не оправдана,
так выяснилось — веры было мало.
А ведь казалось, скоро и любви порадуемся.
Но мы оборонялись. А на нас напали.


* * *

Давайте разберём христьянскую мораль
по косточкам, а не по сухожильям,
а что касается там мяса, кожи,
так это всем известно.
Не интересно.

Давайте разберём христьянскую мораль
по самую ключицу,
(тут надобно включиться
тому, что все мы вышли из шинели). Жили
шинелью наши рожи,
а жаль.

Митрополиту как на лошадь римских лет
набрасывают на плечи попону,
из-под которой светятся погоны.
Он ножкой делает случайный пируэт,
концептуально связанный с евреем,
который на хоругви реет.
Скажите, разве нет?

Вот итальянка-испанка, испанка-итальянка в мантилье
старается ножами ножек,
вся изошедши историческую даль
схватить пустое место.

Давайте разберём христьянскую мораль
никак уж не по сухожильям,
а по костям без мяса-кожи.
Иначе нам неинтересно.


* * *

Кто рядом с миром? Никого поблизости.
Теоретически мужчина рад,
чтобы его зелёный вертоград
далёк был от любви и низости.

Ну, а практически какая сволочь
нас выволочь хотела полночью,
представить бестолочью и беспомощным
вдруг предложить спасительную помощь?

Ну, никого поблизости и некуда
бежать, чтобы, вкушая одиночество
отечеством и отчеством,
почувствовать себя молекулой

посередине середины и плевать
вокруг с хорошим настроеньем,
что так похоже на роенье
пчёл. Пчёл, чьи танцы как слова.


* * *

Если я тебя люблю, любовь, почему
я должен жить во мгле,
почему от жара твоих плечей, шепчу,
я должен сторониться и тлеть?

От мягкой прелести твоей груди
я должен бежать и лежать поодаль
и даже по возможности не думать и не грустить,
как встреча могла бы нас погрузить в одурь.

Немного подташнивает на твои слова,
потому что уж так разошлась жизнь людей,
что каждое сердце вроде как каждая голова,
а уж каждая голова полна идей.


* * *

Видна не сразу степень одичанья
в больном. Он говорит, как все, волнуясь.
Ходит. Садится. Разве что случайно,
мы замечаем, злится там, где здоровые целуются

или по крайней мере безразличны, а вдруг
он кинется, рыдая, изливаться
и остановится, не опуская рук
и что-то бормоча о братстве

людей. А что ему сдались
те люди? Докучлив и нелеп,
он говорит, что жизнь есть жизнь,
и соглашается в сторонке есть свой хлеб.


* * *

Непрояснённая небрежность письма,
письма, оставшегося от прошедших времён,
мила, но прежде всего — это тюрьма
разрушенная. Ни дверей, ни окон.

Входите так. Но мы ищем дверь
или, на худой конец, окно, чтобы понять,
как тут жить и что за круговерть
могла так взволновать

узника, взыскующего свободы, потому
что каждое письмо о том, как бы выйти вон.
Читая об этом, мы строим тюрьму
безвозвратно прежних времён.

Конечно, мы не правы, придумывая расположение дверей,
и окна мы рубим не там, но когда
мы это делаем, всё хитрей
становятся годы и города,

и мы кажемся значительней сами себе,
и в этом есть глубокая правота.
И в этой глубокой правоте, укрывшись от бед,
сидит человек и примеривается написать.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service