Журнал «Знамя» В №3 за 2007 год некто Елена Погорелая, студентка 3-го курса филологического факультета МГУ, в статье под свидетельствующим о тонком вкусе и развитом чувстве меры названием «Над бездонным провалом в вечность» привычным уже для отдела критики этого издания образом клеймит авторов младшего поколения за невнятность и нежелание присягать «вечным ценностям» (понимаемым, судя по блоковской цитате в названии, на уровне ррроковых страстей эпохи декаданса). Однако в целом статья студентки Погорелой посвящена обратной задаче: наметить контрканон молодой поэзии, состоящий из, как она выражается, «так называемых неоклассиков». По поводу этого «так называния» хочется ответить студентке Погорелой цитатою из «Литературной энциклопедии»: «В 1918 г. в Москве образовалась группа поэтов-»неоклассиков». Она не играла никакой роли». Об остальном надо сказать чуть подробнее.
Способ обращения студентки Погорелой с настоящей поэзией ничем не отличается от способов, широко опробованных её старшими товарищами: указательный жест — и нечленораздельный вопль по поводу того, на что указано. Например: «Всякая связь, будь то связь времён, поколений, мыслей или чувств — распадается, и романтическая фрагментарность, заведомая сомнамбулическая обрывочность нынешней верлибристики есть только, в сущности, признание своего бессилия перед окружающим хаосом — самооправдание, самоустранение, самоисчезновение: "Это не банка кетчупа разбилась. / Это убили кого-то с Марса. / Перешагивай, / перешагивай, Катя!" (Дина Гатина). Однако, как известно, "разруха — не в клозетах, а в головах", потому и декларация общей бессмыслицы тут, по существу, не более чем крик о собственной капитуляции». К сожалению, действительно, современная литературная ситуация характеризуется разрухой в головах критиков, берущихся выступать по вопросам, далеко выходящим за пределы их понимания, — маскировать же сугубую узость этих пределов пытающихся трескучими фразами. Полбеды, что определение «романтический», приданное понятию «фрагментарность» для вящей солидности, опрокидывает все последующие рассуждения студентки Погорелой о нежелании антигероев её статьи выстраивать свои отношения с вечностью: в романтической парадигме "способность к фрагментам и проектам — трансцендентальная составляющая исторического духа" (Шлегель), всякий фрагмент — "предчувствие бесконечного в видимом и воображаемом" (Уланд); за прошедшие с тех пор двести лет были предложены и иные концепции фрагментарности в литературе, полемизирующие с романтической, но об этом студентке Погорелой на лекциях ещё не рассказали. Настоящая беда в том, что у автора статьи нет обязательной для всякого вменяемого профессионала, работающего с любым текстом, презумпции месседжа: не видя смысла в тексте чуть более сложном, чем ей привычные, студентка Погорелая не стремится его обнаружить, а радостно констатирует, что его вовсе нет.
Лирика Гатиной не относится к числу наиболее герметичных поэтик младшего поколения. Что в фокусе внимания Гатиной в большинстве случаев — детская оптика, понимаемая как более живая и красочная — но и глубокая, зачастую более драматичная, во многом подходящая ближе к сути вещей, к экзистенциальному началу (если угодно — к милой сердцу студентки Погорелой вечности), — разобраться, в общем, не хитро. Взрослый видит лужу с осколками на асфальте — и его заботит, чтобы девочка Катя в неё не наступила. А ребёнок готов опознать в пустячном житейском происшествии трагедию. Меньше ли эта трагедия от того, что она вымышлена? Для ребёнка — нет. А для нас? А «над вымыслом слезами обольюсь»? Современная культура (всепроникновение медиа, виртуализация реальности) и современная философия делают всё более зыбкой границу между реальностью и вымыслом, между действительным человеком и персонажем. Литература отвечает на это, помимо прочего, поисками Другого — в том числе и поисками вымысла, вымышленность которого очевидна. Марсианская, инопланетная, космическая тема не новость для русской поэзии — но прежде она задавалась как проекция: для Николая Минского важно, что, «в каких бы образах и где бы средь миров / ни вспыхнул мысли свет», основы бытия будут те же, что и земные (или, как на земле Ойле Фёдора Сологуба, те же, но идеальные); для космических циклов Андрея Родионова или Фёдора Сваровского неотличимость каких-нибудь инопланетных роботов от авторского я и тех, с кем оно готово себя идентифицировать, — эффект априори не заданный и на свой лад трагический, намекающий на невозможность помыслить что-либо, чего нет внутри самого мыслящего субъекта, невозможность сотворить что-либо, кроме себя. В явном виде проблематизирована желательность и невозможность Другого в недавнем стихотворении Григория Дашевского «марсиане в застенках Генштаба...», тонкий автокомментарий Дашевского, приведённый в статье Татьяны Нешумовой (журнал «TextOnly», 2006, №6), напрямую связывает тему невозможности Другого с темой невозможности жертвы, неискупаемости страдания в современном мире. Миниатюра Гатиной оборотной стороной примыкает к этому же проблемному узлу: взрослый мир объясняет ребёнку, что Другого — нет, что чужая смерть — это грязь на асфальте, через которую нужно просто переступить.
Студентка Погорелая взаимоотношения поэта с временем и его проблемными узлами представляет себе по-другому — начиная статью непредумышленно красноречивой фразой: «Настоящий художник всегда экзаменуется временем» (как прекрасен этот казённо-бюрократический пассивный залог!), она явно воображает время замшелым профессором с родного факультета, а художника — зубрилой, перебирающим шпаргалки перед входом в аудиторию. Да, разумеется, профессор время не прощает никакой самодеятельности: принимается только выученный текст собственной лекции, читаемой без перемен, слово в слово, с блоковской поры. И вот за что, по мнению студентки Погорелой, полагается пятёрка: «В траве окошко молчит. / Чёрное. / В окошке чёрном — / Листья с плесенью / Прошлой осени. / Позапрошлой осени. / Многих осеней. / Многих мимо носило. / Многих вынесло. / Многих бросило / В окошко чёрное» (имена неоклассиков студентки Погорелой называть не будем: нет оснований полагать, что их нужно запомнить). Комментарий, выдержанный в тоне дамских восторгов, сообщает нам, что «космос поэзии [имя рекъ] этими чёрными дырами прорежен похлеще нашей ионосферы; жизнь положить не жаль на исследование колодца: есть ли смысл, есть ли разгадка в его черноте? Тайна [имя рекъ], овеянная Серебряным веком, заключается в предчувствии катастрофы, холод и оторопь, пронизывающие его стихи, берут начало из сологубовской сгустившейся жути, которая гнездится, непознаваемая, в самом духе кажущихся привычными вещей», и т.п. Есть у этой оторопи начало, нет у этой оторопи конца. Проблема только в том, что, если вычесть из цитируемого отрывка самого Сологуба, на долю сегодняшнего «неоклассика» не останется даже запятой (тему же колодца как хранилища предельных смыслов мироздания закрыл ещё Гофмансталь).
Вот эта отрицательная арифметика в отношениях с традицией роднит всех любимцев студентки Погорелой. Первая же цитата в её статье, опять-таки, непредумышленно красноречива: «Стихи свои / Из памяти стираются совсем. / Но решетят сознание, как выстрелы, / Любимые ИБ, МЦ, ОМ», — сообщает нам другой имярек-неоклассик. Родовое свойство эпигонов — то, что любимые стихи делают их самих не сильнее, а слабее. Данный эпигон, в отличие от предыдущего, операцию вычитания из себя своих кумиров проделал сам — обнаружив в остатке от чтения трёх великих, абсолютно индивидуальных в каждой строчке поэтов совершеннейшее ничто: плоскую мысль, затёртый до дыр пятистопный ямб, манерно-приблизительную рифму a la Евтушенко. И то сказать: изрешечённым сознанием пороха не выдумаешь. Правда, студентка Погорелая полагает, напротив, по поводу этих стихов, что они, того и гляди, «откроют взору горизонт вечности, поведут к осмыслению и переработке того, что поэтами минувшей поры прозрено и сказано было, может быть, лишь интуитивно» — в очередной раз непредумышленно проговариваясь о своём подлинном эстетическом идеале — ловком ремесленнике-обывателе, перелицовывающем чужой материал и что-то такое скромненькое-но-со-вкусом выкраивающем себе из чужих озарений. Ну да, у вечности ворует всякий.
Диалектика отношений времени и вечности строится на том тривиальном основании, что вечность помимо времени нам не дана. Апелляции к вечности напрямую — ведут не в вечность, а во вневременность, в бесконечно повторяющийся День сурка. Поэтому, отдав одним абзацем дань времени-экзаменатору, студентка Погорелая далее на протяжении всего своего сочинения кормит нас ложноромантическими заклинаниями в жанре «верёвка — вервие простое», не относящимися ни к какому определённому времени, ни к какому конкретному этапу в развитии поэзии, ни к чему конкретному вообще: «ибо что, в конце концов, есть лирическая реальность, как не наиболее адекватное отражение внутреннего строя, строя души? Лабиринт трагедии ждёт своего Тесея; поэтический архетип странника воплощается в разных образах», и т.д., и т.п. Но мысль о том, что у каждого времени есть если не свои проблемы, то хотя бы свои приметы, всё же посещает её — и тогда на свет появляется поразительный по своей непредумышленной правдивости пассаж: «Имитация среды обитания современного общества достигает последних границ: "Я никудышный конспиратор // и обречён — как ни пиши — // висеть забытым копирайтом // на форуме твоей души...". [имя рекъ] свою роль "голоса поколения" отыгрывает удачно; соотношение технических реалий современности с абстрактностью эмоциональной сферы бьёт в точку — на очередном этапе понимания "форум души" оказывается эквивалентом всё той же Книги Иова, всё того же бесконечного странствия по закоулкам человеческих сущностей». Всё в этом пассаже, чего студентка Погорелая НЕ хотела сказать, — чистая беспримесная правда. Эмоциональная сфера в стихах разбираемого ею автора совершенно абстрактна, не являет никакого индивидуального опыта и скроена из нехитрых штампов. Роль «голоса поколения» автором отыгрывается — в святой уверенности, что поколение опознаёт свой голос по дюжине ключевых слов из лексикона компьютерной терминологии, и надо просто их иногда выкрикивать, неважно в каком контексте и по какому поводу. Среда обитания современного человека автором не познаётся, а имитируется — достаточно указать, что человек как-то там подключён к Интернету и имеет дело с форумами и копирайтами, а разбираться, что произошло с этим человеком в силу такого изменения его жизненной среды, автору ни к чему. На фоне этой ненамеренной правды тем очевиднее выступает вздор и нелепость всего, что студентка Погорелая и её положительный герой имели в виду. Книга Иова — никакое не «странствие по закоулкам человеческих сущностей», поскольку целиком посвящена уяснению единственной подлинной сущности всякого человека. «Форум души» (форум как «техническая реалия» — сайт, на котором может высказаться всякий желающий) никакой не эквивалент Книги Иова, риторического трактата с жёстко заданным набором голосов. Забытый на форуме копирайт — ничего не значащая бессмыслица (разве что это копирайт программиста, написавшего для этого форума программное обеспечение, — уж не на авторство ли чужой души претендует лирический субъект?).
Можно было бы ещё долго черпать подобные перлы из текста студентки Погорелой, но дело в том, что она-то, в конечном счёте, особо ни в чём не виновата. В сборнике литературного объединения 3-го курса филологического факультета её сочинение было бы совершенно к месту, огорчая, конечно, совершенной глухотой к своему и чужому слову, но зато отчасти радуя задиристым характером и небоязнью идти против уже сложившихся в поколении авторитетов. Однако эта, с позволения сказать, статья является нам со страниц журнала «Знамя», где прочитывается несколько по-другому. Конечно, неспроста и в самой статье, и в справке о литературных заслугах студентки Погорелой несколько раз ненавязчиво даётся ссылка на ежегодный Форум молодых писателей в Липках, а имена отрицательных героев статьи привязываются к премии «Дебют»: перед нами не попытка 19-летней восторженной девушки назначить гениями своих приятелей, а акция, предпринятая одной литературной институцией с целью перехвата у другой литературной институции инициативы в формировании публичного образа молодой литературы. Господам из Липок до зарезу нужны послушные и лишённые воображения молодые авторы, не опасные для старших товарищей (ибо какой может быть конфликт поколений между разновозрастными эпигонами?), — да не просто чтоб болтались под ногами, а чтобы были заметны в публичном пространстве. Увы, интеллектуальный потенциал этого проекта скромен ровно настолько, чтобы сочинение студентки Погорелой представляло собой его потолок. Трудно себе представить, однако, чтобы высота этого потолка была неочевидна редакторам «Знамени». И если один из главных журналов великой литературной державы допускает на свои страницы работу, для которой предел мечтаний — сборник факультетского лито, значит, очень уж нервничает в этом журнале некая часть администрации, значит, параноидальный страх и ненависть по отношению ко всему живому и значительному, что есть сегодня в русской, в том числе молодой поэзии (и что — отчаянными усилиями других людей в составе той же администрации — иной раз пробивается даже и на страницы самого журнала), достигли уже таких степеней, когда для удара по супостату не собирают все силы в кулак, а истерически швыряются всем, что подворачивается под руку, хоть решетом. Так вот, уважаемые коллеги: кто у нас король и во что он одет — это ещё предстоит выяснить, но театр у вас — погорелый.
|
