* * *Погоди, мне слышится что-то в шуме ветвей на ветру.
Не торопись, мне кажется, я различаю речь.
Не сердись на меня: незадолго до того, как умру,
я должен это понять, а после смерти — сберечь. Знаешь сказку о мертвеце?
Он хранил премудрость в ларце.
Он пальцами перебирал золотые песчинки слов.
На его подземном, его костяном лице
трещинки-отпечатки высокогорных снов. Вместо дыханья — воспоминанья выдох и вдох.
Мыслей сплетенье между древесных корней.
Над ним и под ним слои ушедших эпох.
Те, что вверху, — поновей, те, что ниже, — древней. На самом верху стебельки пожухлой травы.
Двое сидят на скамье. Бутылка стоит у ног.
Огромное дерево. Ветви поверх головы.
Ты говоришь — тепло. А я почему-то продрог. Знаешь сказку про трёх черепах,
стоящих на трёх китах,
держащих круглую землю на панцирях роговых?
Про город и парк городской, где можно забыться так,
что останешься навсегда. Жаль, нельзя остаться в живых.
* * * Пророк говорит: «Так говорит Господь!»
Судья говорит: «Так говорит Закон!»
Так говорят судья и пророк, хоть
Господь и закон в это лето молчат. Выцвело небо. Вынесли на балкон
Цинковое корыто, в котором купали внучат. Стоит корыто, другим накрыто, — цинковый гроб.
Благородный афганский народ победит в борьбе. Анекдот. Здесь живёт Петя, мать его ёб?
— Я его мать! — Блядь, так мне ж не к тебе,
надо, мать твою ёб! — Мама, к тебе пришли! Сынок, тебя призовут, сынок, погоди! Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.
Подонки ходят туда. А ты туда не ходи. Не отпускай свою память гулять во дворе,
Где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.
Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.
А где же ещё стоять с наколкою на груди:
Орёл, распластавши крылья, несёт змею. На столе — помидоры, губчатый хлеб ржаной. Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спиной
Серебряную монетку — юность мою.
* * *
Фима, ты — жертва гетто?
Ты же был инвалид войны!
Всё равно, это было где-то
в разломах другой страны.
Какое жаркое лето! Утром ходят вдоль кромки воды,
считая шаги.
Вечером, сидя на набережной,
считают людей,
проходящих мимо,
чтоб не считать годы. Они умеют считать,
в этом всё дело. Они помнят счёты, помнят
ситцевые нарукавники,
настольную бумагу,
круглые кнопки, ластики,
отточенные карандаши. Арифмометр с ручкой, как у шарманки
или у мясорубки, работал со звуком,
напоминающим лязг трамвая. Они ездили на трамвае, ещё том,
двадцать третьем маршруте,
по счастью, боже нас сохрани,
не в то утро, когда вагон
опрокинулся на повороте. Погиб один человек.
Или всё-таки два? Щёлкали счёты. Заполнялся журнал.
Составлялся годовой отчёт. Считать удовлетворительным,
принять к сведению,
против, воздержавшихся нет. На работе щёлкали счёты,
но уже был номер в компьютере,
по случайности совпадавший
с номером партбилета,
отнятого при отъезде. Считали дни до получки,
считали месяцы до вызова
на интервью в посольство,
не думали, что это проходит жизнь. Никогда не думали.
Если хотели сказать:
«Я так думаю»,
говорили: «Я так считаю». Считают собак, которых
проводят мимо скамейки,
красивых, визгливых собак,
а это проходит жизнь. Они умеют считать.
В этом всё дело.
* * *
Её муж был владельцем фотоателье
на углу Полицейской и Преображенской.
когда они оставались одни,
он фотографировал её в белье
или — во всей её силе женской.
Альбом прятали от родни. Это был отличный альбом. Переплёт
из тиснёной кожи. Застёжка из меди,
как у церковной книги. Обрез золотой.
В парадной — шахматный пол из мраморных плит.
Дома — ломберный стол. Край чашки в помаде.
Прошлое в дырах, поди его залатай! Она щипала корпию. Перевязывала бинтом
ужасные раны. Носила фартук с косынкой.
Два красных креста — на груди и на лбу.
Легко догадаться о том, что случилось потом.
Я помню её старухой с идеальной осанкой.
Она никогда не жаловалась на судьбу. Он скончался после войны. Георгиевские кресты
были проданы вскоре. На стенах этого дома
было много ценных картин. Плюс — старинный фарфор.
Никто не знал, что у хозяйки две наготы:
под одеждой и под переплётом фотоальбома.
На что-то надеясь, к ней ходили коллекционеры.
Пили кофе без меры.
Мололи вздор.
* * *
Резиновый петушок лежит на дороге.
Серый на сером. Малевичу нечего делать.
Я тянусь к игрушке. Меня удерживают за руку. Теперь я вижу ту же игрушку — цветную,
не касаюсь её, но понимаю — она моя. Что случилось? Я научился видеть цвета,
но вот что гораздо важнее:
научился присваивать вещь,
не касаясь её. Не касаясь её,
позже — не видя её, не зная о ней
ничего, кроме того, что она — моя. Чаша моя, доля моя,
Господь — владыка моей судьбы! Научился ходить,
научился проходить мимо,
научился уходить отовсюду и навсегда. Это умение ещё пригодится.
Страстной Четверг
Он лежит на диване со спинкой, по сторонам
два круглых валика, кожа вытерта. Паркет запятнан вином.
Липнут пейзажи и натюрморты ко всем четырём стенам.
На рояле стоит египетской пирамидкою метроном. Всюду — книги, бумаги, на столе — чернильный прибор,
включающий пресс-папье с промокашкой и коробок
для спичек. Дагерротип. Расчёсанные на пробор
волосы предка. Бородка клином, торчащая вбок. Рядом с диваном пёс вытянул лапы вперёд,
закрыл глаза, узкую морду положил между лап.
На кухне радиоточка славит советский народ.
Репродукция из «Огонька». Ге. «Христос и Пилат». Пилат освещён. Христос, как известно, в тени.
«Что есть истина?». День весенний хорош.
Дети галдят во дворе, похоже — «Распни, распни!»,
А может быть, что-то другое. Из комнаты не разберёшь.
Белый зельц
Вечеринка подходит к концу.
Первая пара прощается.
Кто-то прилёг на диван.
Кто-то сидит за столом. Водка ещё осталась. Он стоит посредине комнаты
с запрокинутой головой,
полуоткрытым ртом
и простёртой рукой.
Отдаёт театральностью.
Но это естественно. Он хороший актёр. Он повторяет одно и то же:
Я знаю, что нужно сделать!
Я знаю, что нужно сделать! Что, что нужно сделать? —
спрашивают из угла,
хотя ответ известен. Белый зельц, белый зельц, белый зельц! Нужно сделать белый зельц! —
так он говорит. Я пойду на Привоз,
я куплю свиную голову! И поставишь её вместо своей! —
говорят в углу, но он не слышит. Он не слышит, когда говорит. Мы сделаем белый зельц
и купим много вина! Чтоб спала с глаз пелена! —
говорят в углу, но он не слышит. Так бывает всякий раз,
когда он выпивает.
Навязчивое повторение. Если верить Зигмунду —
навязчивое повторение
есть проявление Танатоса,
то есть — влечения к смерти. Свиная голова,
белый зельц,
вино, смерть. Пелена спадает,
всё видится ясно.
Мы все ещё живы,
хоть и редко встречаемся. Он убедил меня.
Я тоже знаю, что нужно делать.
То, что мы никогда не сделали
и не сделаем в жизни. В частности, белый зельц.
* * *
Перед запертыми вратами
два раскрашенных пионера
с барабаном и горном. Жизнь и смерть поменялись местами.
Над колхозом летит фанера.
Плачет бабушка в чёрном. У бабушки не было кукол,
но были ступка и пестик,
казан и сундук дубовый. И ещё был у бабушки купол,
а на куполе маленький крестик,
который блестел как новый. Оттого-то бабушка плачет,
монетку медную прячет,
платок на лоб надвигает,
за это ей Бог помогает. На столбе репродуктор бормочет,
утешить бабушку хочет,
говорит о войне, о победе,
о званом кремлёвском обеде,
о враге, затаившемся рядом
с высокоудойным стадом. Но бабушка безутешна,
поскольку она безгрешна.
Ни слова не понимает
и взгляда не поднимает.
Взгляд
Из цикла «Письма к Марине»
И вот ещё, Марина, вот что видели очи мои:
это был текст заявления, текст. *Это было давно, но я не забыл,
не забыл, сейчас ты поймёшь почему:
во-первых, почерк. *Даже в то время так уже никто не писал:
чернила, перьевая ручка, завитки,
в строчку, с нажимом. Урок каллиграфии. Фиолетовые чернила,
как в школьной невыливашке,
белой, с голубой каймою
по верхнему краю. Во-вторых, текст. *Я, Потапов Порфирий,
прошу не хоронить тело
моего злосчастного сына Вадима,
а отдать его тело
в медицинское учреждение
для блага науки. Подпись: Проситель Порфирий Потапов. *Именно эти слова: злосчастного сына.
Именно это слово: проситель. *Вот что видели очи мои под солнцем,
вернее, под белым потолком
ординаторской реанимационного отделения,
в котором Вадим Потапов
скончался от белой горячки. Видели и не помутились. *И ещё я видел через окно
согбенную спину
старика Порфирия,
когда он неторопливо
пересекал внутренний дворик. *А лица его я не помню,
представляешь, Марина,
у меня прекрасная память на лица,
но его лица я не помню. *Зато помню облако в небе
над больничным садом, вернее,
часть облака, затемнявшего часть неба. Помню край облака, светлый, сияющий. *Помню свою уверенность,
в том, что оттуда, сверху,
на Потапова смотрит кто-то ещё,
и Потапов чувствует это. *Возможно, я ошибался, Марина,
возможно, я ошибался, и всё же... О Бонифации выпрямленномВ числе храмов Божьих,
разрушенных в наших краях
войском еретиков,
был собор святого угодника
Бонифация выпрямленного. *Святой Бонифаций выпрямленный,
херувимов собеседник,
святой Бонифаций выпрямленный,
нетления сокровище,
святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам, почитающим тебя,
долговековое во славе стояние! *Купол этого храма
назывался каменным небом,
там были изваяны светила,
малые и большие, звёзд соцветия,
огней мерцания. Там не было ни ангелов,
ни лика Христова,
но среди молящихся
всегда находился один,
кто видел между светил
ангелов и Христа. А увидев, понимал,
что не выйдет из храма живым. *Каменные светила,
вечности утверждение,
каменные светила,
благие путеводители,
каменные светила,.
веры недвижной наставники,
каменные светила,
подайте и нам, почитающих вас,
долговековое во славе стояние! *Говорят, Бонифаций выпрямленный
причащал того, кто имел видение,
отравленною облаткой
со словами благословения,
и отравленный умирал
со словами благодарения. *Святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам умереть во храме,
Святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам избавляющего яда причащение,
Святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам, почитающим тебя,
долговековое во славе стояние! *Так говорят свидетели:
однажды во время анафоры
из потира явился змей
и, обвив шею святого,
запечатлел знак на его главе,
а потом исчез, как будто
его и не было вовсе. А святой умер, но не упал.
он так и остался стоять
с поднятой к небу чашей,
у алтаря, неколебим и нетленен. Потом его перенесли и поставили в нише.
Спустя триста лет глаза его были живыми,
но неподвижными, ноги стояли крепко,
руки сжимали чашу.
И только левая туфля
стёрлась от поцелуев. *Святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам благодать обуви твоей целования,
Святой Бонифаций выпрямленный,
сподоби и нас, грешных,
плоти твоей лицезрения,
среди каменных изваяний.
Святой Бонифаций выпрямленный,
дай и нам, почитающим тебя,
долговековое во славе стояние! *Так говорят свидетели:
в день, когда безбожные еретики
ворвались в собор, вознамерившись
осквернить тело святого,
тело рассыпалось в прах. Не было даже костей.
только серая пыль
на златотканых одеждах,
только серая пыль
с лёгким запахом тленья. И злочестивый Рудольф
взял золотые одежды,
взял и вынес из храма,
взял и вытряхнул на ветру,
а потом повелел продать
облаченья на рыночной площади,
а на выручку прикупить
вина, солдатне на потеху. Вечером храм сгорел,
и прах Бонифация выпрямленного
носился над городом
вместе с пеплом пожарища. *И теперь, много веков спустя,
этот пепел всё ещё не улёгся.
Иногда он попадает в глаза
проходящим людям, и люди слепнут. В наших краях такую слепоту
принято называть благословенным прозрением,
ибо того, что творится вокруг,
лучше не видеть, лучше не видеть, лучше не видеть.
* * *
Услыши мя, Боже, спасителю мой,
Упование всех концев земли,
И сущих в море далече. Земли, оказавшейся могилой или тюрьмой,
земли, которую воины унесли,
подставив бронированные плечи. Прямоугольной земли, где краеугольных камней
вдвое больше, чем углов у монументальных построек.
В огненной колеснице Илия скачет над ней,
наблюдая гонки римских квадриг и российских троек. Упованье земли, как в оправу, заключённой в мировой океан
из бутылочного стекла. В толще недвижной, влажной,
что твой кузнечик в смоле, огромный Левиафан
замер навек над бездной многоэтажной. Увенчанные крестами купола огромных медуз.
Как Россия — Сибирью, мир прирастает адом.
Бездна бездну зовёт и заключает союз.
Львы пасутся с волами. Господь управляет стадом. Два светила ходят кругами, окружённые тьмой:
для управления днём и управления ночью.
Услыши мя, Господи! Боже, спасителю мой,
Твой мир прекрасен. Я видел это воочью.
|
