Павел Настин

[тоже своего рода стихи о русской поэзии]

ветхая рыбина русской поэзии легла на дно
рыболовы образумились и ни шагу на тонкий лёд
фанайлова осталась одна
разговаривать с рыбой сквозь
границу раздела фаз
рыба мечет икру
возможно в последний раз

фанайлова повышает голос
рыба не реагирует
она утонула
она глухая

[самолёты]

Но поскольку сказавший в сказанном исчезает,
мы с тобой — самолёты без двигателей,
идём над Среднерусской равниной
и дальше, дальше на юг.

Видишь, под нами:
Тула, Коба, Чечен-ица —
забытые города майя.

[красный канал]

лётчики балтики как правильно их продолжить
святитель игнорий и пустые от лётчиков балтики
не знаю святые знают лётчики балтики знают
а я не знаю я плохо тебе пою я нелегально перелетаю
с камня на камень по воздуху между камнями

уже давно но всё же несколько напряжённо но ничего лишнего
события жёлтый фильтр красный канал домашний телефон
сорок девятая школа чёрное небо люфт подозрительные облака
майские хрущи кодовый замок аир болотный
жёлтый фильтр тёплый бетон красный канал
если вспомним проверим завтра этот относительный бетон
красный канал вдоль троллейбусных до следующей остановки
твои ноль тридцать три держи свой набережный алюминий
если бы не память но если бы не она но если бы не память
если бы не она

ходи как другие и пой как все
если живёшь во сне
если хочешь умереть как все

[77]

Во рту как в Датском королевстве очень стыдно

как утром перед самым детским садом
где неизбежны Валька-переросток
и халатная воспитательница
где я
шерстяной комок в детской варежке
и бог
катает меня
между большим и указательным пальцем
хочет меня оформить
как-нибудь сотворить

а я маленький важный
прогуливаюсь перед верандой
и говорю Тамаре Клавдиевне
знаете Тамара Клавдиевна
в Иране политический кризис
неужели?
откуда ты знаешь?
смотрел телевизор
надо же какой способный мальчик
в четыре года знает
слово политический
слово кризис

Тамара Клавдиевна вы не поверите
здесь всё та же слякотная зима семьдесят седьмого
в Иране политический кризис

и цеппеллины «Розенкранц» и «Гильденстерн»
в аэропорт Девау не прибудут.

[сладкий виноград без косточек]

сладкий виноград без косточек
оказывается
в последнее время
ты тоже много думаешь о том
что нам нечего будет сказать
на страшном суде
в баре чёрного аиста
на одну рюмку
белого аиста на вторую
какую ты пьёшь?
а я?
я всё видел
в окно автобуса
моя бабушка
шла вприпрыжку
по улице александра невского
оживлённо разговаривала с собой
восемьдесят пять
мысли одолевают
и я не жалуюсь
слышишь
я стараюсь
слышишь
чтобы тембр голоса моего
был ближе
к тембру
логоса твоего

Евгений Паламарчук

[Delay всё, что хочешь] 

Delay всё, что хочешь
Пока «habeas танковый corpus» в силе
Всё, что я вижу — это большая Цусима
Или восстание в Польше

Что ни скажи — как о спину пули
Макро- и микро-, местами милли-
И понимаешь — то ли опять надули
То ли — спросить забыли.

[OST]

Ость отца моего во мне
говорит бей в кость
Пересыпается в голове
крепнет и строит мост

От нагрудного знака,
османской гортани
дальше,
к римской плите

Враки.
Если не с нами,
значит, не те.

Сергей Михайлов

Подвал

Когда разобрали подвал
куда он спускался
как в самого себя
с фонариком и огарком свечи —

на свет извлекли
дощечки шурупы крючки
дырявые рыболовные сети
крабьи скелеты зонтов
нутро ископаемой радиолы на лампах
прожжённую плащ-палатку
точильный круг
свёрла ключи рукоятки

детали сломанного механизма жизни

а к ним
почти ещё новый
бошевский запускатель
с западающей кнопкой пуска

— взгляду открылась
глухая кирпичная стена
цвета сердечной мышцы

выхода не было
и здесь тоже

Аристотель. Том 4-й

потому что там была «поэтика»
мне его дал учитель истории
когда открылось что я пишу
компенсацией за одиночество

кажется он тоже был одинок
неженат нелюдим странен
(по его латинским заметкам
на полях книги о цру
я заподозрил его в шпионаже)
потом он стал завучем или даже
кем-то там в городском управлении
компенсировав безуспешное одиночество

теперь одинок аристотель
его 4-й том сохранивший память
о трёх предыдущих и может быть
предощущение следующих за ним
остался в библиотеке моих родителей
пленником крепышей панфёрова и мусатова
во втором ряду на верхней полке
и его отеческий академизм
по-прежнему притягателен и непроницаем

Дмитрий Пономарев

* * *

Это кажется мне, это только мне снится:
в первый раз мяч летит выше створа ворот,
и куда — в бесконечность — а сколько мне,
пять или шесть?  И какому числу
бесконечность кратна в голубом этом памятном небе?
Тень мяча, серый эллипс на влажной траве,
я смогу загадать ещё столько желаний.
Вдруг сухие горячие губы
еле слышно прошепчут:
облако, знамя, аминь.

* * *

таращатся во все глаза
раскрытых книг крючки и буквы,
взгляд расставляет их как куклы,
проворный точно стрекоза,

потом он бросится быстрей
пронзительной по-птичьи йоты
заполнить свежие пустоты
сиюминутных словарей,

и вот сосна, осина, дуб
по прихоти растут шаблонной,
и как бы беличье с их кроны
слетает слово с тонких губ.

Андрей Тозик

* * *

что происходит при слове вдруг:
ветер набрасывается на крыши —
хрупкие вещи скользят из рук —
огонь вылетает и звука не слышишь —

хрустальное небо на сотни частей
трещит не дойдя до прогноза погоды
в телевыпуске утренних новостей —
микросхемы вопят и молчат народы

* * *

Концерт у моря.
Геликон, Лаокоон, Левиафан.
Поближе к линии прибоя — медные духовые.
Литавры и прочие ударно-шумовые — чуть подальше.

Не состязаться с прибоем — но поддерживать ритм.

Ещё дальше — за дюнами, там, где почти нет ветра — струнные.
И немного флейты.

Выцветшее небо, почти белый песок, остановившееся время.
Из слушателей — только лёгкие облака, замершие на взлёте.

Игорь Белов

* * *

От сквера, где одни скульптуры,
до всяких окружных дорог
за мной присматривает хмуро
из гипса вылепленный бог.

Он видит — у её подъезда,
с красивым яблоком в руке,
я словно вглядываюсь в бездну,
в дверном запутавшись замке.

Выходят Гектор с Менелаем,
катастрофически бледны,
в морозный воздух выдыхая
молитву идолу войны.

Пока прекрасная Елена,
болея, кашляет в платок,
запустим-ка по нашим венам
вражды немереный глоток,

и, окончательно оттаяв,
окурки побросав на снег,
сцепившись насмерть, скоротаем
очередной железный век.

Никто из нас не знает, словом,
в какую из земных широт
судьба с открытым переломом
машину «Скорой» поведёт.

И сквозь захлопнутые веки
она увидит в январе,
что мокнут ржавые доспехи
на том неброском пустыре,

где мы, прозрачные, как тени,
лежим вповалку, навсегда
щекой прижавшись к сновиденьям
из окровавленного льда.

Встаёт рассвет из-под забора,
и обжигает луч косой
глазное яблоко раздора,
вовсю умытое слезой.

* * *

Как зашагает музыка по трупам,
шарахнув  в развороченный висок,
мы выйдем в вестибюль ночного клуба,
где прошлое меня сбивает с ног.

Вот наша жизнь, сошедшая с экрана,
в которой мы в правах поражены.
Мы пьём живую воду из-под крана,
и белоснежный кафель тишины

целует в лоб мелодия любая,
и, зная, что не выручит никто,
плывёт на выход, кровью заливая
борта демисезонного пальто.

Но в парке божьем хлопает калитка,
под каблуком земля поёт с листа,
поскольку на ещё живую нитку
заштопаны холодные уста

такой убойной стихотворной строчкой,
что до сих пор, имея бледный вид,
пропитанная водкой оболочка
над аккуратной пропастью стоит,

и всё никак не делает ни шагу,
пока из лампы хлещет свет дневной,
и врач уставший ампулу, как шпагу,
ломает у меня над головой.

Ирина Максимова

* * *

Мама в детстве не баюкала, не говорила:
не подсказывай ни играющим,
ни стоящим по разные стороны,
ни держащимся за руки у витрины,
разглядывающим что-то желанное;
а так, возможно, я бы поняла раньше,
берегла бы
чужую возможность,
вечную бесконечность,
не пресекла бы,
не опрокинула
порхания и твоего мотылька.

* * *

Под незнакомым кажутся иные имена,
иной сюжет.
Не так, как мы живём: не то чтобы сполна,
а как бы жили, как бы нет.
Мы не решили: то ли нам решать,
а то ли случай выйдет бестолковый.

...А где-то есть иная благодать?

Не спишь, а вертишься;
не спишь — как спать,
когда и сны не то чтобы суровы,
не то чтобы вполне,
не то чтобы твои.

* * *

и сводные свободные братья,
собаки голодные (по отцу).
...и тот меня не окружает,
кто не бил меня по лицу.

и я никого не помню,
того никого, кто спросит.

мама, что ты принесла?

и раскроет пакет —
треугольник — воздушным змеем —
улетит голубой-голубой.

и я никого не помню.

и руки тянут к земле.

* * *

Вещи, которые следует помнить, —
это лозунги политических партий
и предметы домашнего обихода,
которые позже, гораздо позже
мы узнаем на фотографиях
нашего времени — да-да, такой же,
и станем людьми, обладавшими
общими фрагментами прошлого
с другими людьми.

В этот момент мы узнаем вещи,
найдём им место, возможное после смерти,
и узнаем их сердцевину.

Возможно, нас некому будет вспомнить, —
дай бог, чтобы дали имя.