* * *Жёны, одержимые ангелами, носят под сердцем великанов и гномов,
покупают кофе, зубные щётки,
отпускают шутки про врачей и чукчей.
Толстый рыжий мальчик красным карандашом
закрашивает карту города —
понемногу пропадают улицы,
великаны-увальни, карлики, русалки и оборотни
занимают покинутое людьми место.
Только потерявшаяся маленькая японская туристка
фотографирует брошенный
красный карандаш.
* * *
Когда все губы изошли словами,
псы тащатся из полных флагов улиц,
сестра уже пьянчужкам кашу варит,
которые в тряпье одном вернулись. Военные танцуют танец витта.
Нет никого, кто б их отвёл домой.
Сестра в дверях, с лицом, смолой покрытым,
дитя играет в колбе ледяной.
* * *
Ах, какая я была дура.
Зачем я плюнула в термос?
Чем теперь буду угощать друга? Ах, нужно больше решимости,
чтобы на светофорах считать ворон. Но всё же я бестолковая
и у всех сижу на коленях.
Друг молча пьёт чай
и не боится моего плевка,
потому что не знает.
* * *Почуяв падаль, cтальные птицы сбиваются радостно в стаи.
Cтену буравлю взглядом — мне всё фиолетово, что б ни стряслось.
Через щель в полу торгую оружием, в лучах рентгена купаюсь,
Люблю этот мир и тих, как оставленный без гарнира лосось. Ночью, когда недреманное око спит и инеем звёзд скрыта земля,
Я, как луна, выхожу дозором, и у соседей не остаётся ни одного окна.
Когда день надевает солнце-клёш, я кричу: война не напрасна была!
На кухне болтаюсь под лампой, пуговицы вместо глаз у меня.
* * *
Помнишь ли времена, когда моя
больная мать была ещё бодрой.
Она варила на кухне пельмени
и звала нас, когда они были готовы.
Мы шли в самую дальнюю комнату,
ты мне рассказывал про преимущества балконов.
Я забирался в постель, искал твои волосы.
Ты улыбался и показывал место,
где теряется граница между мальчиком и мужчиной.
Меж нами стёрлись границы,
и теперь я не знаю, кто я.
Где-то моя мать варит пельмени
и зовёт меня, когда они готовы.
|
