Воздух, 2006, №3

Перевести дыхание
Проза на грани стиха

На нескольких стенах

Ольга Зондберг
 

От электрички минут двадцать пешком, скольжением по слегка присыпанному льду навстречу очередному поверхностному знакомству. Краешек шарфа обмётан инеем, но с тех пор, как мне пришёл ответ, мёрзнуть по-настоящему не получается. Наверное, мысленно я уже в другом климате. Раньше никакая одежда зимой не спасала, сколько в неё ни пряталась. Cтрах перед холодом — явление скорее метафизическое, нежели физическое: хотелось, чтобы согреться, носить с собой кого-то живого — кошку, что ли, а лучше белого медведя. В транспорте, в толще себе подобных, пробирала иная дрожь: тот, в сером пальто, — вылитый истребитель-бомбардировщик, а эта, в тёмно-зелёном пуховике, — соответственно, тяжёлый танк. В прошлом году мы с тобой при такой погоде просидели бы весь вечер у поверхности тёплого южного кофе в толстостенных фарфоровых берегах, где-нибудь рядом с метро, чтобы нырнуть ближе к ночи быстро и незаметно, как из Чёрного в Азовское по учебной карте-вкладке.
Кто-то не спеша открывает дверь, кто-то включает музыку. Детский неровный голосок, очень стараясь, с полными смущения паузами между слогами: «Мы на свет ро-ди-лись, чтобы ра-достно жить, чтобы вме-сте играть, чтобы кре-пко дружить». Мои первые летние каникулы, комариный писк, голова, неизменно сползающая с подушки во сне, утренний бег на зарядку под звуки всегда почему-то именно этой песенки, пять ярких бумажных лепестков фестивальной эмблемы ровно за пять лет до стремительного облетания цвета империи.
Представляю нас в детстве: плакатные мальчик и девочка, китаянка и негритёнок. Вместо третьего ребёнка можно было бы написать рядом наши русские имена, отступающие следы родительских стараний как-то закрепить нас в этом пространстве, точки не то опоры, не то пересечения, лоскутки пересаженной ткани. За что я так ненавидела те плакаты? Недостатка в друзьях и товарищах по играм не припомню, редких обидчиков совсем не сложно было ставить на место. Когда дразнили, оттягивая по горизонтали уголки глаз, возвращала аналогичный жест в вертикальном направлении. В ответ на «убирайся в свой Китай» снисходительно разъясняла, что мой народ самый большой в мире, так что если кому и убираться с моей планеты, то уж точно не мне. С плакатом, конечно, ничего не вышло бы, всё время забываю: ты старше и в то лето уже не был ребёнком, да и улыбаешься не по-плакатному, как бы это описать, белозубой-улыбкой-не-открывая-рта. Впрочем, уверена, темнокожий юноша с серьёзным взглядом и взявшая его за руку маленькая дочь страны Тан сгодились бы в эрзац-миротворцы ничуть не хуже и смотрелись бы не менее эффектно, чем тройка разноцветных детишек.
Тем временем нам приносят тапочки, показывают, куда повесить пальто, в какую комнату пройти. «Так давай-те устро-им большой хоро-вод, пусть все лю-ди земли с нами вста-нут в него». Субботние и воскресные вечера последних полутора лет подчинялись у нас негласному правилу умеренного разнообразия: прогулки, кофейни, кинозалы (с каждым месяцем всё больше фильмов, где актрисы похожи на меня), дни рождения друзей, яблочные пироги твоей кубинской мамы, которая тоже время от времени напоминает кого-нибудь по ту сторону экрана — то Сезарию Эвору, то сразу нескольких героинь латиноамериканских сериалов. Календарная определённость будущего отменила не только мою чувствительность к холоду, но и твою работу по выходным: теперь в конце каждой недели два дня подряд мы ходим в гости к твоим знакомым. Получается, не так важно то, что происходит между людьми, как то, где они бывают вместе. Со временем наше «вместе» приобрело оттенок вместительности — знакомых у тебя много. За уикэнд мы успеваем побывать в трёх-четырёх домах. Ты пытался рассказывать разные подробные истории об этих людях, или в письмах потом предлагал написать, я ответила, что нет, лучше не надо. Во многих знаемых многие печали.
Среди тех, у кого мы были, помню общительную даму, которая размешивала в чашке сахар двумя ложечками, объясняя при этом что-то про структурирование воды. Помню человека, который с порога точно определял рост и вес вошедшего («не обижайся на него, у каждого свой талант»). Помню разговор о девушке, твоей знакомой, которая покончила с собой, завещав квартиру бомжу, незадолго до того подобранному ею на улице. Помню бывшего университетского преподавателя, которому благодаря математике точно известно, что бог в каждом третьем случае требователен, на треть не вмешивается в дела человеческие и на оставшуюся треть многотерпелив и всепрощающ, и что дух, душа и тело образуют любовный треугольник, где каждая пара никак не может разобраться, кто в ней лишний. Помню юношу, который предоставил определять свою судьбу другим (это он сам так сказал, а мне кажется, у него просто характер похож на одну прядь моих волос, которая иногда упорно не зачёсывается ни на какую сторону). Помню немолодых мужчину и женщину, у которых погиб взрослый сын, и теперь они каждое радостное событие в жизни кого-либо из его друзей объясняют заступничеством на небесах. Помню мальчика, убеждённого в том, что для счастья не нужно ничего, кроме любви и образования. Он показал мне свою тетрадку с длинной повестью, под последним предложением стояла дата — трёхлетний промежуток времени — и далее длинный список городов. Помню человека, который намеренно ведёт себя то как праведник, то как подонок, потому что хочет понять разных людей. Помню, кто-то за столом разогнул креветку и долго покачивал её, держа большими и указательными пальцами. Помню двенадцатилетнюю девочку, которая принципиально весь вечер ни с кем не разговаривала (ты ещё посетовал: вот, я её вижу второй раз в жизни, в первый она говорить ещё не умела, а сейчас уже не хочет). Помню, мне рассказывали, откуда пошла мода называть пьяного человека словом «никакой». Помню, один твой старый приятель предложил тебе встретить Новый год вместе, как двадцать лет назад, я полюбопытствовала, где это вы его встречали, он вместо ответа принёс пару лезвий, катушку ниток и спичечный коробок, собрал из всего этого странную конструкцию, подсоединил к розетке и опустил в кружку с водой. Позже узнала, что вы когда-то зимой в одном укрытии избегали воинской повинности по состоянию психического здоровья.
На слова у меня память лучше, чем на лица. Может быть, оттого и не расспрашиваю о твоих знакомых, боюсь забыть их слишком быстро. А лучше всего помню, как после одного такого вечера, выйдя на улицу, поняла, что окружающая местность длительно и безнадёжно любит остальной мир, вызывая лёгкий его испуг, лёгкое чувство превосходства, лёгкое сожаление. Я вообще не из тех, кто переживает по поводу перемещения тел в пространстве, но одно время, ещё до того, как мой отъезд стал окончательно решённым делом, было немного не по себе, потому что нельзя вот так, нисколечко, не любить свою страну. Жаловалась тебе, ты отвечал, что я имею полное право её не любить, я возражала: при чём тут право, совесть надо иметь, и ты как-то сказал: ну да, голос совести несомненно сильней даже самого полного права, но он-то и подсказывает принять сторону слабого.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service