Александр Кушнер Александр Кушнер — хороший поэт, но квартирный вопрос его немного испортил. Прежде, в советские времена, когда рамки дозволенного были с игольное ушко и протиснуться сквозь него удавалось из настоящих поэтов буквально считанным единицам (не говорим, естественно, о своре «авторов» советской прикладной поэзии, гнавших одинаковый рифмопродукт, изначально, по ГОСТу, заточенный под прохождение в именно это партийное ушко), — Александр Семёнович чувствовал себя хорошо: конкуренция за внимание мало-мальски вменяемого читателя была пренебрежимо мала. Когда не столь удачливые (или не столь склонные к конформизму) собратья Кушнера после 1987 года тоже получили возможность выхода к читателю — Александр Семёнович начал беспокоиться. Ещё в 1991 году он счёл необходимым опубликовать в «Литературной газете» специальную статью о том, что Айги — это не поэзия. Война Кушнера с верлибром вообще и Геннадием Айги в частности вызывала чувство неловкости, но каким-то образом ещё могла укладываться в рамки профессиональной этики. Однако в дальнейшем Александр Семёнович взял на вооружение другие методы полемики.
Первой жертвой Кушнера пал в своё время Владимир Гандельсман. В первом выпуске «Ариона» за 2002 год соседствуют две заметки Кушнера по, что называется, общим вопросам. Одна называется «Новая рифма» и посвящена внутрисловному переносу — который Кушнер ругательски ругает: «сегодня разорванная рифма стала любимым орудием графомана». Сюда же приплюсовывает Кушнер и анжамбман после союза или предлога — дважды цитируя не называемого Гандельсмана, — и резюмирует: «Нет, не Анненский (наши графоманы его не читали), шлюз открыл всё-таки Бродский, это с его лёгкой руки пошло-поехало». Но этим дело не кончается: следующая заметка, «Название для книги», содержит несколько безымянных перечней книжных названий, которые Кушнеру не нравятся, — в таком, примерно, духе: «Как скучны названия поэтических книг советских 40-50-х!... Любопытно, что сегодня, когда авторы получили возможность издавать книги за свой счёт и называть их как угодно, огромное количество названий мало чем отличается от только что перечисленных советских: "Там на Неве дом", "Долгота дня", "Поэзия любви", "Время", "Пространство", "Окно" и т.п. ... И, конечно же, ещё больше — бессмысленных и претенциозных: "Глаз вопиющего", "Жизнь бесподобна", "Ресницы", "Музыкальная пауза", "Всемирная тоска", "Сон рыжего таракана", "Тихое пальто", "Беседа с ушами"...» Трудно сказать, чем названия «Время», «Пространство», «Окно» так уж скучнее названий собственных кушнеровских книг «Голос», «Письмо», «Кустарник», — но это ладно. Куда занятнее, что в списке скучных и претенциозных названий, наряду с не поддающимися опознанию пунктами (впрочем, «Беседа с ушами» — весёлая книжка иронического поэта Владимира Белоброва, а «Ресницы» — сборник Виталия Кальпиди, озаглавленный по ключевому образу всей книги, — но тут, чтобы понять смысл названия, книгу пришлось бы прочитать), аккуратно поименованы три сборника Гандельсмана: "Там на Неве дом", "Долгота дня" и "Тихое пальто". Это, конечно, исключительно честный и плодотворный модус критического высказывания: на двух страницах трижды обложить руганью собрата по перу, не только не удостаивая аргументацией, но даже имени не называя.
В «Новом литературном обозрении» (№59, 2003) Кушнеру попеняли: «Такая мера нелюбви, не рискующей сказаться в открытую, требует, право, каких-то особых объяснений». И в какой-то момент показалось, что Александр Семёнович опамятовался: «Я пишу о любимых поэтах прошлого. ... Сколько ошибок возникает, когда поэты решаются писать о современниках! ... Вообще по тому, что поэт пишет о чужих стихах, мы лучше узнаём его, нежели тех, о ком он пишет», — признавался Кушнер в интервью «Литературной газете» (2004, №14), поминая образцовую читательскую близорукость Блока и Маяковского.
После этого заявления статью Кушнера «Заметки на полях стихотворений Батюшкова» (Новый мир, 2006, №9) вроде бы можно было открывать с лёгким сердцем. Однако бес вновь попутал Александра Семёновича: посреди обещанных заметок вдруг обнаруживаются восемь строк из не называемого Алексея Цветкова, сопровождаемые пространным юродствующим комментарием: «Как прочесть такие стихи? Странный вопрос: они и не рассчитаны на чтение. Помилуйте, а на что же они рассчитаны? На заполнение журнальной или книжной страницы стихоподобным текстом. Всё-таки я попробовал их прочесть. С первого раза ничего не получилось. Со второго — тоже. Только с третьего, мысленно расставив знаки препинания, кое-как справился с более или менее тривиальным смыслом, заставив себя не обращать внимания на косноязычие и, по-видимому, привычное хамство», и т.д., и т.п. Далее следуют те же, что и в 1991 году, выпады против авангарда: «Казалось бы, после всего, что преподнёс ХХ век, после всех революций, войн, расстрелов и застенков, тем более "после Освенцима", — возобновление подростковых игр исключено. Бессмыслица в стихах так же неинтересна и однообразна, как клинический бред...» Новый поворот — пожалуй, только один, но зато какой: сетуя на постигшее Батюшкова безумие, Кушнер приводит годы жизни ряда футуристов, доживших до глубокой старости, и пишет с сожалением: «Годы жизни, указанные в скобках, говорят о завидном здоровье многих столпов футуризма», а затем добавляет, для ясности, в стихах (имея в виду Батюшкова с Гёльдерлином): «Две тени видите, застывшие без чувств? / Несокрушимое бы ваше им здоровье!» Полноте, Александр Семёнович, — не Вы ли справляете своё 70-летие в добром здравии?
Что ж, по тому, что пишет Кушнер о чужих стихах, мы, в полном соответствии с его собственной идеей, куда больше узнали не об этих стихах, а о нём самом. О том, например, что кушнеровское кредо в области поэзии вполне выражается бессмертным фонвизинским «всё то чепуха, чего не знает Митрофанушка». О том, что чужое здоровье, благополучие и известность по-прежнему не дают ему — лауреату Государственной премии, премии имени Чубайса и всего прочего — сна и покоя. О том, что помянутое стихотворение Цветкова («проснуться прежним навеки на этих фото...» — публикации в интернет-журнале «Текстонли», вып.14, 2005, затем в журнале «Знамя», 2006, №1, и в книге «Шекспир отдыхает») — транспонирующее известную тему Ходасевича («неужели вон тот — это я?») из строго выстроенного, логически неизбежного рассуждения в череду отчаянных подозрений и прозрений, цепляющихся за детали и потому, на пересечённой местности частной психологии и мифологии, способных оборачиваться островками утешения и надежды, — это стихотворение представляется Кушнеру тривиальным по смыслу, а завершающее публикацию собственное новое стихотворение, сообщающее читателю, что тени Державина, Батюшкова и Тютчева сопровождают его, Кушнера, в его задумчивом уединении, — свежим и оригинальным. О том, что для честной полемики с открытым забралом, для прямого заявления: считаю-де Алексея Цветкова авангардистом-графоманом, — Александру Семёновичу смелости уже не хватает, а так, исподтишка, без имён и названий («Уверен, что, кроме меня, это стихотворение не прочёл никто. И редактор журнала тоже не читал его — и правильно сделал...» — редактор-то ведь этот — Ольга Ермолаева из «Знамени», Кушнеру там ещё печататься) — это он может...
И приходится повторить снова: Александр Кушнер — хороший поэт. Но это не индульгенция: хорошим поэтам писать о других поэтах глупости и гнусности тоже не следует. Тем более не следует.
С юбилеем Вас, Александр Семёнович! Будьте благоразумнее.
|
