Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Олег Юрьев

Оn the drift; in the draft

I

От карлсбадской грязи до курильской гряды
(Не гляди, коль решиться не хочешь ума)
Опускается пани славянская тьма,
Шевеля парашютные стропы.
А от саклей саксонских до скал столбовых
(И сюда не гляди, коль ещё не обвык)
Осторожно моргают косые ряды
Электрических кладбищ Европы.

Коробок заводной превращается в течь
И течёт по ночному шоссе под уклон,
В нём четыре жильца, помещённых углом
Меж нетвёрдых стекольчатых створок.
Полуспящий водитель не смотрит вперёд,
В подземельного мрака расстрелянный рот,
А на заднем сиденье приходится лечь,
Чтоб не вытек затылочный творог.

II

                                                             Л.Г.

Небесный начинается прилив,
Колышутся медузы звёзд всё ниже
И — пылью лунной линзу запылив —
Колеблют зренье в перископьем крыже.

В поднебной лодочке катясь по дну,
Почти проржавив крышу едкой пеной,
Глядим на захребетную страну,
Ошеломлённую своей изменой.

Хоть лучевою жижей и полны
Колодези зао́стренные башен,
Но мы не знаем, так ли уж страшны
Они тому, кто никому не страшен.

Не так уж эти башни высоки...
Но вавилонски небеса так низки,
Что слышим плески ангельской трески
И нам подглазья проедают брызги.

Европа, опускается на твой
Стеклянный дом, аквариум дыханья,
Сей вавилонский сумрак паровой,
Железного исполнен колыханья.

Европа, опускается на наш
Стеклянный домик, движущийся слепо,
Вошедшее уже в последний раж
Куреньями раскормленное небо


III

         Позвякивает шоссе,
         Поскрипывают лучи,
Покачиваются, покачиваются зелёные облака.

         На радужной полосе
         Воздушные палачи
Постукивают, постукивают по темечку дурака.

         Я вылез не знаю где,
         Автобус уже ушёл,
Положено-не-положено, куда уже меня деть?

         Звезда бежит по звезде,
         По шёлку стекает шёлк,
Проглаживается и кожица, скукоженная не здесь.

         От оспы речных равнин
         В зелёный паморок гор
Не знаю как я попал, но я сюда не хотел...

         Сомнительный господин
         Под радужной кожей гол,
Невидимо для других, но, видимо, пустотел.

         Снижаются голоса,
         Сближаются языки,
Раскруживается, расцеживается сукровица по воде.

         Хватаясь за волоса,
         Сбегаются дураки
Подставить полые руки отпрядывающей звезде.


Хор балладный

строфа I

Через цепные звенья
Городу — жена,
В диком поле зренья
Река створожена;
Сколько роговицы
У засорённых звёзд — — —
Только тени-птицы
У разорённых гнёзд.

антистрофа I

А с бронзовых налимов
Льёт зелёный прах;
Поверху малинов
Рукав. И плащ. И флаг.
Над окопным садом
Два циркуля луны — — —
Наддвоённым взглядом
До цоколя мутны.

строфа II

Через хребет затменья
Вытекла страна,
В диком мясе пенья
Уж не заточена;
Как из теменницы
Изоблачён нарост — — —
Знают темновидцы
Из облачных борозд.

антистрофа II

В разломах равелинов —
Полукожный шлак.
Кумпол исполинов
Весь выточен на швах,
А над плац-парадом
Казённой тишины — — —
Две, светя́щих задом,
Крестовых кривизны.

эпод

Вышел я из дому,
Но не знаю где —
К чёрному пролому,
К слепнущей звезде;
Над полузреньем яви,
Под удвоеньем сна... — — —
А то, что я запомню, —
То не моя вина.


Дождь

Пустили йодный газ магнольные кусты;
Взлетели сцепленные в щиколотках тени;
Взмахнули девять раз небесные косцы,
И — дождь упал на все свои колени.

С тех пор как тишина, я не люблю дождей.
Напоминают мне их съёмные дрожала
О мгле затопленных московских площадей,
О пепле петербургского пожара,

Где та же темнота, похожая на тьму,
Лишь кое-где по краешку блестела,
А тело пустоты летело прочь в дыму —
Как ласточка, наискосок, без тела.

Я чуял этот дым ещё издалека
В берлинском подслащённом полумраке;
Он реял надо мной, чуть видимый пока,
— Или уже, — в каменоломнях Праги;

Его пернатый шар к гнилой земле гнела
Варшавских облаков подко́пченная корка;
Он ветошью стекал по черноте стекла
В членисторогом воздухе Нью-Йорка;

Он смешивался, на просветах рдян,
В апрельской пустоте, магнольной и миндальной,
С тенями дымных кёльнских громадян,
Застывших над дырой пирамидальной;

В кольце его пелён что ласточка стоял
Пространством скиснувшим сорящий двуугольник;
Его был расплоён курчавый материал
В дождём обызвествленных колокольнях

ночных. ... Когда ж они, распавшись на куски,
Асфальт обшмыгали наждачными зверками,
Полуисчезшие небесные клинки
В десятый раз — в последний — просверкали,

И темнота пошла, как лестница, наверх,
Хоть плоские огни на мостовых дрожали...
... Я только и успел вдохнуть последний сверк,
Когда мне сердце сжали и разжали.


* * *

Нет забвенья и никогда не будет.

Не за ним я уехал в далёкий город,
Где змеиный воздух снуёт кольча́то,
С пустоты сгоняя за кожей кожу.
Где в волнистом небе кричат галчата
И стучат ногами в раздранный бубен.
Где в клекочущих пирамидальных го́рах
Собран сор пергаментный и кровавый,
Где гроза глотает мгновенный ворох
Переломленных молний над переправой.

Я проснусь на заре от стыда и злобы
В зарастающих мылом глазах монгола.
Соляные башни сверкают в окнах
Розовато, как сказано было, и серо.
От грозы осталось на крышах мокрых
И в продольных порезах речного горла
Ровно столько волнистого блеска, чтобы
Не порвались десятилетние звенья.

Я не пробовал золота большей пробы,
Потому что и там его нет, забвенья.


* * *

Во мгле хрипят червивые цыгане
И нашатырно пахнет от мездры.
Заросшими верёвкой утюгами
Переступают мёртвые одры.
Трещат огни холерного обоза,
Визжит петух в селении на дне.

Не та дорога и не эта роза
— Не от меня. Не я. И не ко мне —

По узким кромкам складчатого мрака
Под уголки обугленных ворот
Кружат коней цыганка и собака —
Всегда наверх и никогда вперёд.

Мне табаку до осени не хватит.
Я не хочу их сладкого вина.

Альфонс ложится под короткий катет.
— Не та дорога — и не та луна —


Переход границы

1.

Бабочки борзые на прозрачной сворке
Осаждают воздух, обмеревший в норке,
Солнце замытое пахнет мочою...
И воска полоска поперёк речки...

2.

Я — застывший рыбарь в сапогах до паха,
Табаком пожолклым процвела рубаха,
Ивка стоит надо мной со свечою,
С пальцев соскальзывают колечки:

3.

Скоро без остатку погрузятся в глину
волосы и руки — И взойдёт на спину
Ворон с изогнутым окунем в клеве:
И ночь стрекочуще съедет по рельсам.

4.

Стало, заночую в погорелой горке.
Вроде бы и близко, да дозоры зорки, —
Тлеет селенье в туманной плеве,
Осели сети над лиловым лесом.

5.

На рассвете речка ближе залоснится,
Это на два шага перешла граница
Старую линию чёрных дупел —
От котловины до половины сухого бора.

6.

Нужно собираться — развинчивать коленца
удочек и дудочек; Пеленать младенца,
Что белоусые бровья насупил;

7.

Сюда уже будут скоро.


Зима 1994

Земля желта в фонарных выменах,
В реке черна и в облаках лилова,
А лошадь с бородою, как монах,
И царь в ватинной маске змеелова
Устало зеленеют из-под дыр
Разношенной до дыр кольчужной сети.

Всплывает по реке поддонный дым,
Ему навстречу дышат в стёкла дети,
И женщины, румяные с тоски,
В стрельча́тых шубах и платках как замок
Бегут от закипающих такси
И заплывающих каблучных ямок,
Где шелестит бескровно серый прах
И искрами вскрывается на взрыве.

Там в порах смерть, там порох на ветрах
И ржавые усы в придонной рыбе.
Там встала ночь, немея, на коньки,
И, собственных ещё темнее те́ней,
Засвеченные зданья вдоль реки
С тетрадами своих столпотворений
Парят над балюстрадой меловой,
Где, скрючась под какою-то коробкой,
Безумный Волк с облезлой головой
И белой оттопыренной бородкой
Идёт.


* * *

Босой еврейский лес на выщербленных скалах
Сквозится впереди, куда ни сторонись.

Что бы ни значилось на картах и на шкалах
И в скоротечных полушариях страниц,
Всегда насквозь и вкось заматывают кокон
— Волос за волосом закат, ко стыку стык — :

Тускнея, катится волна стекловолокон,
На срезе розовых, на сгибе золотых.
А вслед за нею тьма идёт по Галилее
— Как бы внутри волнистого стекла — :

В отлогах пурпурней, в подъёмах зеленее
И в чёрном озере, как косточка, светла.


Письмо с моря, июль 1999 г.

На Северном море закаты белы,
И ртутная лупа слепит сквозь стволы,
А ступишь на поле отлива —
По щиколку грязь щекотлива.

(Когда над Балтийским горят облака,
Чухонской тоскою взбухает щека
И алая к солнцу полоска
Бежит от пивного киоска.

Я вышел из дому, лет десять тому,
И шёл по отливу на белую тьму,
И я уже около где-то.
И ночь пустотою одета.)

Когда ни вернётся пустая волна,
Она будет искр бесцветных полна,
Полна ослеплённого света.

— И хоть бы прошло это лето! —


Зима во Франкфурте

Весь день гудели кирочные бо́тала
немецкой шлакоблочной слободы;
гроза была — как пробка не сработала —
в коротких замыканиях воды;

автобуса набрякшая гармоника
утягивала мех за поворот;
турецкая собака с подоконника
кривила, с мукой судороги, рот;

я в дождь шагнул — его косые гво́здики
мне стукались у шляпы на полях;
соседский кот карябал лапой в воздухе,
нетрезвый и усатый, как поляк;

была зима вся изморозью траченой,
но сквозь неё темнела и текла,
неметчиною пахла и собачиной,
и сладким тленом газа и тепла;

я шёл один. Воро́ны или во́роны
в слезах и искрах вились надо мной.
Сменилась кровь. На все четыре стороны
Гроза ползла, не зная ни одной.


Дачная баллада

Во тьму на кормленье был сослан
Боярышник, мокрый до слёз,
Метёлки сиренные с ним прискакали
И смород полупесьих полки.
Было стыдно берёзовским соснам
Перед сходом сосновских берёз,
Что их детки, луны нализавшись, икали
И высовывали языки.

В России нету места страшнее, чем дача
В июле, в двенадцать часов,
Когда на шоссе высвещаются сети
К отлову опальных машин
И падает сердце от подколодного квача
И умолчного пения сов,
И всё плачут и плачут какие-то дети,
И капает капля в кувшин.


Виды на ночь 25.12.1994

В польше и дальше, там, где поезд погашенный едет
И в воронках фонарных стоит кристаллический чад,
На перронах, истёртых до глянца, кто дышит, кто лает, кто бредит,
Кто прозекторским светом отсиняет себе китайчат, —
Лишь казённые снежные бабы с флажками, по имени Эдит,
Время бочками вешают и в лицо тепловозу молчат.

В льеже и ниже, там, где пляшут базарные сети,
Заспиртовано в каждом окошке ночное кино,
Дождь висит полосатый сквозь ячейки в химическом свете;
На косых перекрёстках затекает брусчатое дно,
Уплывают по чёрным шоссе — По сверкающим — спящие дети
в колыбельках стеклянных, Где между лучами темно.

В небе и выше, где луна на бессветной равнине
облаков Зеленеет, сжижается и протекает к земле,
Самолёт неподвижный лежит на запаханной гнили и глине;
Поджидая смещения сфер, спит пилот на рогатом руле.
И босыми крылами звенящими твердь толкают по льдине
вереницей светящейся ангелы, Исчезая за поворотом во мгле.


* * *

                                                                    Б.П.

всё из каменного пара, всё из ртутного стекла...

нерушимое упало, пылью музыка всплыла, вся
из дышащего тела, из эфирных кристаллид — вся
свернулась и истлела, только музыка стоит, вся
из тучного металла, вся
из выпуклого тла...

...содрогнулась и упала, только музыка: ла ла


Осень во Франкфурте

Как левантинские волосы уже не блестит листва.
У охру́пченных остьев — чуть на полчаса естества.
В заражённых аллеях скребут скребки,
И чумные команды сгружают тлен
На дрожащие дымные фуры.

До отбоя не справиться. Не разбагрить до Рождества.
Не разграбить на раз, не раскидать по гробам на раз-два,
Хоть аптечные панцири их крепки,
И топорщатся фартуки у колен,
Тачки медленны, лица хмуры.

                     Мы сидели за ужином, пока уплотнялся мрак,
                     В фосфорных цеппелинах плыл по окошку враг,
                     Но чуть колокольчик забрякал внизу,
                     Пурпур и золото закачались в борще,
                     Базилик, кориандр и перец.

                     Всем фонарным проушинам было велено сделать кр-рак.
                     Над бульварной дугою засветился лиственный прах.
                     Из разбомбленной башни, с морозным пенсне в глазу,
                     Вышел тот, кого нет вообще,
                     Из железных дверец.

Троецветные плоские полосы протесняются в нутрь аллей,
Раздробляясь мельканьем, своей голизны голей.
Осторожный взор христианских машин,
Светофором задержанных на углах,
С трудом отлепляется от бульваров.

Им, поди, это нравится: Плитками лунный клей.
По нему ускользают, куда кипяток ни лей,
Вереницы ссутулившихся мужчин,
И на всех колесницах катит Аллах
В облаках своих шароваров.

                     Мы сидели за ужином, в мисках синел бурак.
                     За соседскою стенкой по-персидски орал дурак.
                     А внизу исчезали один за одним
                     В электричестве го́рода и зимы
                     Последние чумовозы —

                     В брюхе, прелью нагруженном, каменный блеск набряк.
                     Перед каждым кружился крылатый трёхцветный рак.
                     Неподвижный младенчик висел над ним
                     С голубыми глазами тьмы
                     И с дыханием девы-розы.


Drei Koenige, баллада

Опять с небоската колотит вода
В гремучие бубны радара,
Из чёрных снегов — за звездою звезда —
Спускается войско Гаспара:
         Слепого коня он ведёт под уздцы,
         За ним с калашами шагают бойцы,
         Им нечего дать, с них нечего взять,
         Из самых последних наплакана рать,
                     А первыми так и не стать им,
                     И их воевода под стать им.

Из чёрных морей — за ладьёю ладья —
(В тумане, как серная баня)
Всплывает дугою эскадра-змея,
Скелетами крыльев табаня:
         Под брызгами искр высыхает волна,
         Мадам Валтасар у бушприта пьяна,
         Кивает банто́м, в петлице бутон,
         Отходит десантная шлюпка бортом,
                     И машут матросские девки
                     Матрацным штандартом на древке.

Из чёрных проплешин, из каменных нор,
Из ссохшихся дёсен пустыни
В морщинистой коже ползёт Мельхиор
С своими червями пустыми:
         Морщинистым глазом сжирая луну,
         Застенчиво жмётся пластун к пластуну,
         Бездонны уста, простата пуста,
         Щекотится ус у незримого рта,
                     А может, прикуска кинжала —
                     Востры у язычников жала.

Небесная язва пухла, глубока —
Разрыва воронка сырая,
Предатель ракету пульнул в облака
И пляшет на крыше сарая,
         Завалы разобраны, сети сняты,
         Предатель с начальником стражи на ты,
         Мы спим, на подушку пуская слюну —
         Цари-чернокнижники входят в страну.
                     Помилуй нас, Господи Боже,
                     Опять мы попались на то же.


* * *

На глубо́ко-синем небе треугольные круги.
Из-за лиственного блеска не по-русский говоръят.
Тишина и нега мира — вот вам главные враги,
Отрядившие дозором голубят и воробьят.

Сколько будет ещё длиться этот вечер-до-войны,
Сколько ещё будут литься щебетанья и щелчки,
Сколько виться ещё будут ангелочки сатаны —
Наконечники без копий и воздушные волчки?

Я — верёвка в вашем доме, я — шкилет у вас в шкафу,
Я — неношеная шуба в шкапе запертом у вас,
Тишину и негу мира вам не кинуть на фуфу,
Тишина и нега мира дотлевает, как фугас.


* * *

О медленном золоте нашего дня
поёт на чугунном углу западня
и наголо колосом зреет,
который качается в утренней мгле,
где голые тени стоят на игле
и наглое олово реет.
Когда мы выходим за бледный порог,
лежит на земле поколений творог
уже растолчённый и сжатый
и плачет вагоновожатый,
в сухой порошок заезжая трамвай,
и падает снег-растопыра на май,
и пахнет последнею жатвой.

О родине спелой отпеты не все
шуршащие песни — косцу и косе
ещё величальной не ныли.
Когда мы вступаем в рассветную мглу,
грохочет трамвай, как гранат, на углу,
и в заднем вагоне не мы ли?
С холодной копейкой стоять под копьём
наклонным, обёрнутым ветра тряпьём,
среди заснежённого мая
была нам дорога прямая —
но, видимо, вырвал страницу писец
из книги небесной, и вздрогнул косец,
рывками косу поднимая.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service