РодословнаяДождь на рассвете... дождь. Наверное, в тиши уютной, той, покинутой России (центральной), где в соломенных дикорастущих крышах дождь застревает в Муромских лесах... В Тарусе тоже дождик... Лопухи, развесив уши пупырчатые, слушают ненастье. В реке с трудом полощутся лещи, тяжёлые, гружённые икрой (и водкой). А у окна стоит, вдыхая ветер и перегар сырого Подмосковья, Татьяна Леонидовна Петрова, искусствовед музея народной старины, преподаватель музыки народов СССР, любительница Врубеля и Блока, и Фалька, и Матисса, и Дега... Случайно и непостижимо странно влюбившаяся в сплавщика Дурнаго Андрея Венедиктовича, внука и правнука художника Перова, однофамильца, чей маленький этюд, совсем случайно, остался средь личного имущества Загряжской Тамары Люциановны, хористки, племянницы великого поэта со стороны и брата и отца... * * *
...Я узнал, наконец, как лечить голубые леса и тушить ночные пожары «Анаис-Анаис» нас научит и в бездне искать оправданье жары, широта Бержерака и узость трофейных штанов, широка та страна, о которой сказал бы «родная», пирамиды ночного Хеопса и Помпеи глубоких колодцев ночные пиры... Агротехника леса в процессе глубокого тайного пота затекает в бюджет и нахрапом берёт и нахрапом берёт города, на холодной звезде совершается злая тупая работа, и на нотной бумаге, на закате Европы допишет свой труд Деррида... * * *
...Бог его знает, откуда начнётся срастание леса с гиблым картофелем, будни асфальта — для срама, топь чернослива и холод ключей от квартиры, дождь из соломы, растущие дети на вырост, губомарание в спальне чужой... Ненароком встретишь Державина в скуфейке и лисьей порфире, алый кафтан лицеистам на память оставлен. Репин убогий напишет убийство Ивана, Бог его знает зачем... Разворочены ульи Прованса, там, где зарделось вино, проступает румянец на реях, катится в дымный тоннель золотое кольцо дилижанса. Все там погрязли в грехах — кто в пенатах, кто в гипербореях... * * *
Но синий декабрьский денёк, Но нежность оттуда, Где горем залитый белок Горяч, как Иуда. Покуда чеканят гроши Над гробом событий, Играют в лапту латыши В предгорье наитий. Пока голубеет река В тазу, как в лазури, Играет поллитрой рука В предчувствии бури... Из дневника
Ю.Новикову Осень была: встретил Юру. А он грустный-грустный... Очки снял. Нёс молоко. «Грустно, Ефим, грустно...» (И кроткие глаза без стёкол, печальные и красивые, глаза русского интеллигента, глаза оттуда, из девятнадцатого...) Ветер на Кузнечной. Несу молоко. Юра надел запотевшие очки. «Идём ко мне. Я покажу тебе рисунки.» Рисунки странные. («Сыру не хочешь?») Я ем сыр. Потом — рисунки. Капельки крови Краплаком разбрызганы. И линия — почти потусторонняя... «Останься, будем слушать музыку.» Я остаюсь. Мы слушаем музыку. Юра подходит к окну, Долго смотрит туда... Там ночь и туман. Потом говорит: «Нигде, нигде не продают оружия... Странная страна...» Опыт
Косте Я. ...Ночь летает сокровенно, Гриф садится на бордюр. Пьёт мыслитель сок Родена, Мальчик гложет конфитюр. И созвездье Лебедей Запрягает звёзды цугом. Я снимаю тихий угол Для артистов и блядей. А дивчина, карамельки Лижа спелым языком, Поправля свои бретельки, Входит в гости босиком, «Он актив или пассив?» — Спрашивает и конфетки Лижет алым язычком. ...Снежный ветер душит ветки, Церковь падает ничком... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вьюга, вьюга... В эту пору В огоньке любому вору Невозможно отказать. Ночь. Зима... Позёмка. Город. Постовой на мостовой. Грипп летает над водой. Лунным ветром диск расколот... Раскорякой встал покой. * * *
...Запах весны невесом и пахуч, тревожен и тонок... И так затейливо в теле встал оленёнок, тёплыми рожками внутрь прорастя. И неведом он никаким краеведам, никаким географам, а также топографам, деточка-запах.
|