Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Олег Вулф

Из цикла «ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ»

*

Один из местных, я его не знал,
мне указал назад,
где оседало зарево. Вокзал
перегорал в закат.

По трое, как стреноженный табун,
их выгнали туда,
где в рукавицу, растолкав толпу,
дышали поезда.

Впотьмах образовали крестный ход
толпа, конвой.
Кишел червями света поворот
булыжной мостовой.

Небытия распахнутый очаг
предместьями небес
был разворочен. И початый чад
свисал не здесь,

но в самом пекле, что, на первый взгляд,
есть отраженье дел
вполне земных. На переходе в ад
фонарь горел.

*

Человек бурятский, сырой лицом,
серый лицом. Выношенный отцом
двубортный выглядел молодцом.
Выглядел на потом. Затем,
что перемена тел.

Простыню перегона тянул вагон
за вагоном. Было пурге невмочь
ступу в воде толочь.
Коммунален, как мысль слепца,
плацкарт с головы, с конца.

Серочь, обморочь. Запах вод.
Шорох звуков и их поход
дальше, в проход.
Духу дышалось и там, где нет.
Щерился узкий свет.

Бурят подумал, что жизнь была
дольше пьянки, когда она
исходит, так и не нащупав дна.
— Ну-у-у, дядя моя! — он сказал себе
и сыграл на губе.

Ночь легла в молоко. Стрелец
молча глядел в люберец-елец
станции и перемены мест.
Плакал ребёнок, и был так мал,
что был девочкой и не спал.

*

Мы жили до войны. За кадром,
разбитый вдребезги закатом,
шёл перелесок, и оттуда,
как краевед с запавшим веком,
глазело сумрачное небо
в густую глухомань земель,
ведущих к озеру. Ночами
мы раскрывали место в книге,
где был перезаложен палец,
и вчитывались. И в обнимку
под утро вслушивались в цокот
подков на улице, идущей
от рынка за город, к баракам
и перегону, где доныне,
как мелкий вор в горящей шапке,
бежит за поручнем осинник.
Октябрь чадил. Туман початый
свисал над городом в долине,
как чад свисает в чан. Мы жили
здесь до войны. Нас больше нет.

*

Ты жил в вагоновожатые временца
жадных, поджатых старцев, стираных мойдодыр,
табачку на понюх, на троих пьянца,
хлебца загодя. Горвокзал байды
пёкся в долю с бульбой из вещмешка
о равенстве. И раздавал пешка,
отпустив электричку жестом или плевком, куды
макаров гулаг не гонял. И проездной истёк.
Вагоновожатый умер в полупустом плаще.
На подъезде к Моздоку, нажав на стоп,
время вышло не сразу, а вообще.


СУЛИКО

На глазок, это небо слишком для Сулико велико.
Сходящее в местное, в молоко
подойника, в сад за сараями, всю, всего
забирающее её, его.

Эта неба грузинского подтекающая звёздами клеть.
Зола, жаровня, ссыпанная на голову всему,
чьё устроено зренье зреть
день и ночь впредь.
И стадо проходит, хрустя и стреляя звёздами по селу.

И Сулико говорит тому,
что в целом известно Господу одному,
ей же — своею частью, так говорит она:
о, какое же это одиночество, без отдыха и без сна

добывать на небесной пашне пригоршню звёзд
в поте лица, этот небес овёс,
о небесные мать, семья!
О, какое же это одиночество — понимать себя!

И Сулико засыпает, и снятся ей
дом без окон, стен и дверей
и сад без растений и без зверей.
И небо, разинув рот, засыпает с ней.


ПАСТОР

Облака надышали себе луну,
полынью, нет лунку, всего одну,
совсем немножко, одну не жалко.
И трут рукавом полушалка.

От вагонной лампы темным-темно.
Ты откуда, пастор, зачем, куда?
Для чего вагонное трёшь стекло,
если есть и паспорт и чемодан?


МОЛЧАНИЕ

Лампочка на двоих.
Снег заметает в щель.
Просто так говори.
Не спеша, вообще.

Не изменив лица,
произноси слова.
Без начала, конца.
В голос или едва.

В городе Навои
почта. На почте кум.
Просто так говори
всё, что придёт на ум.

Жизненный кум в пальто.
Шляпа, в руке печать.
Будем молчать на том.
Молча молчать. Молчать.


* * *

Как мне хочется цвета, свойственного последнему из
предвоенных лет. В полупустой стране
велосипед и утренник, солнечник и маис,
и станет куда толповатее, видит Бог,
если судить по тебе и мне.

Куда ведёт твоя из видимых сверху дорог,
можно спросить у встречного, чтобы добыть огня.
Не обязательно, впрочем, его пролог
близок твоим итогам. В этом же свете он видит тебя, меня
до последней пуговицы, трещины на сапоге.

Будто по сапогу возможно судить о ноге
и её последствиях. Словно по
причине того, что случится в дороге с тобой, со мной
всё имеет значенье: пуговица, сапог,
сбрасывается ли тень,
светит ли звёздной тьмой
то, чем за этим светом станут тюрьма с сумой.


ВЫ ГОВОРИТЕ

Вы говорите: падение нравов, а я говорю: радение нравов.
Вы говорите: падение правых, я говорю: падение песо.
Мы сидим, чтоб не соврать, у озера Титикака.
Внезапно, как тень гиганта,
сумерки покрывают эту земную область
и озёрность,
и вдали от нас, собственно говоря,
растут московские облость
и озорность.
Что нас объединяет, вот это загадка.
Некая общая нота звучала б изрядной натяжкой.
Русскость? тогда нас 150 миллионов.
Но нам так хорошо вдвоём, что чужд даже кельнер.
Мы прогнали его, и теперь некому убрать омара.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service