Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Арье Ротман

РАССВЕТ

1

С гребня гор на запад глядит шакал,
сторожа́ голоса планет.
Плачет Божье эхо, зовя со скал
тень Того, Кого в мире нет.

Муэдзины поют из глубин земли,
и настолько велик Аллах,
что акацию в нежной ночной пыли
вместо ветра колышет страх.

2

Под сальною тучей нагольной,
пахучий, как квас в серебре,
ковчежец луны треугольной
разлился на пыльной горе.

Осиный, пчелиный, шмелиный,
укус на востоке распух,
как чёрные сливки с малиной,
как с гребнем кровавым петух.

И в кожистых лапчатых шпорах,
и в глазках его костяных
вестей неразобранных ворох,
и добрые есть ли средь них?


* * *

Обзавёлся я прошлым, как телом,
а земли для души не сыскал,
что я с каменным солнцем ни делал
и куда небеса ни таскал.

У изножия лествицы горней,
в изголовье сомкнувшихся скал,
хлеб видений вкушал я — но чёрный,
и на камень вино расплескал.

Отдавал я наследство за кровлю
и оплакивать мёртвых не смел.
Обзавёлся я прошлым, как кровью,
но для тела земли не имел.


* * *

В маленькой левантийской стране
с украденным именем
я снова с Богом один, как в тринадцать лет,
но теперь Его нет.
Ужас трясёт головой, как корова выменем.
В маленькой левантийской стране с украденным
именем
люди лакают груди,
скот чешет живот,
министры пьют из канистры
мочу избирателей.


САД

Дьявол ласкает детей в саду —
мулат
по имени М.
Учитель,
важный, как какаду,
с пирожного лижет крем.
Над песочницей наклонил каштан
маленькие дворцы.
В них вернулись из дальних стран
певчие Бога,
скворцы.
Небо спокойно.
Звенит звонок.
Детвора наполняет сад.
У ног резвится смешной щенок,
за полу меня тащит в ад.
Дьявол включает телеэкран,
дети садятся в круг.
Самый маленький хулиган
за косички тянет подруг.
Учитель грозит ему издалека,
долизывая свой крем.
Зевает, почёсывая щенка,
мулат по имени М.


СОЛНЦЕ

Солнце, безжалостное к старым,
мстит за юных,
уже убитых.
Равнина пышет человеческим паром.
Пот высыхает на горах ядовитых.
А младенцы,
сожжённые в чреве Ваала,
приучены к зною
воспитателем,
Сатаною.

Старики плачут.
Их слёзы скатываются с перевала,
козьими катышками по кручам скачут.
С рожденья
отданные Молоху,
старики
жару переносят плохо.
Левиты в кондиционированной цирюльне
выбривают когенам виски.
За окнами
бессильное солнце июня
кричит от тоски.
Школьницы украшают Астарту
к празднику урожая.

...В атласе мира
на самой маленькой карте
я нашёл государство,
из которого семь лет уезжаю.


* * *

В тридцать лет
я учил иудейскую речь:
как, шипящая, плещет кипящим ручьём,
как клокочет,
свистящая,
глоткой змеиной,
лижет древнюю книгу свою

(эту книгу учитель назвал
двух миров пуповиной).

Сколько подлости в мире
узнал я тогда от него
полушарием левым,
еврейской своей половиной.

Мой учитель не знал языка,
все слова он придумывал сам.
Страх мой новый пропах
чернотой его глаз вороных,
мраком страсти его
я дышал,
как водой утопающий дышит,
отравлялся и зрел
тучным злаком безумья его.

Был он отроду слеп,
но тогда мне казалось —
он слышит.

«Двух миров полукровка,
двум народам чужой,
вот откуда сноровка
межеумком — межой».

Эту песню
я сам сочинил
и её распевал от тоски.
Только Бога не проклял,
а книгу порвал на куски.
Чуть не умер,
когда раздирал себя на́ две своих половины.
Словно книгу себя я порвал,
разрубил корешок пуповины.
Ел хасидский чеснок,
водку пил.

...Ещё прежде
Учитель себя оскопил.


* * *

Запасите мне там прошлогоднего снега,
где от кашля я рвусь
и расходятся швы,
будто ветхое платье от грешного бега,
от февральской, горячей,
дурной синевы.

Запасите мне снега в кашне ваших длинных,
в рукавицах, в карманах,
на чёрном дворе.
В страхах ночи,
в игольчатых, мглистых, дурманных,
индевелых туманах на поздней заре.

Я не буду грешить,
только дайте мне снега,
сколько там ни истоптано в смерти живой,
где от кашля я рвусь,
задыхаюсь от бега,
и в глаза ледяные стучусь головой.

Дайте снега,
и пусть он от копоти чёрен,
я отмою его
как отмылись во мне
страстных божеских восемь —
то ли лет,
то ли зёрен,
то ли капель
на белой от солнца стене.


* * *

Я по лестнице чёрной
подняться не смог.
Срамом статуй своих оглушил меня сад.
Мрамор треснувший бил по губам,
белорук,
а упавшего конь растоптал,
медноног,
укусил размозжённый копытами гад.

Август львиной гримасой отхаркивал смог,
штукатурным астматиком кашлял фасад,
и тоска утащила на улицу мук.
Я приехал тебя оскорбить,
Петербург,
но боялся взглянуть на тебя,
Ленинград,
и по лестнице чёрной
подняться не смог.


РУССКИЕ ЕВРЕИ

Ветхие ангелы,
ломкие птицы священной крови.
У русских евреев
голые лица,
кустистые брови.

Верные жёны,
несчастные дети в смешанных браках.
Забытая мудрость тысячелетий,
старческий запах.

У русских евреев
племянники в Штатах, венозные руки.
Дедовский тфилин, талес в заплатах,
гойские внуки.

Когда задёрнешь
небо в России и крест ей сладишь,
они умрут.
И придёт Мессия
прочесть им кадиш.


МАРТ

Март — это грязь,
что полощет косы в тазу.
Коросту асфальта скребёт лопатой.
И метлою дворницкой, матерясь,
гонит, гонит единственную слезу
через всю Россию,
бесконечным лицом её конопатым.
Не знаю,
зачем я вернулся сюда,
где от скверны хворобно
и смертно нынче,
где водопроводная зла вода —
будто ребёнок отравленный хнычет.
Почему я люблю не того, кто мил:
март искалеченный,
город увечный,
где доползти не хватает сил
в одури-дури
до двери аптечной?
Может быть, потому,
что в носорожьем мире,
в паучьем
плену,
в подвале острожьем,
получил я когда-то письмо в тюрьму
(а тюрьма была здесь, в этом городе,
любящем тьму и страх),
и с тех пор он пропах
тою
милостью Божьей.


* * *

Когда мы встретимся в том лесу,
где смеркается,
старики,
собирающие валежник,
я дыханием
удержу тебя на весу,
паутинка моя,
сентябрьский подснежник.

Старость
любит всё класть на место —
так мы окажемся рядом:
жених в чёрном,
в белом невеста,
гости в саду
и смерть сразу за садом.

Заголятся опрокинутые столы,
закричат деревья,
напуганные внезапным светом,
воздух,
покуда губы теплы,
дважды шепнёт:
Господи,
только не это!


* * *

Не спи, пастушка, в холодке:
проспишь бахромчатые ризы,
испуг травы, укус пирке,
змею — обманщицу, подлизу.

Смотри, как камни разлеглись
покатым ледниковым стадом.
Как будто неба опились
и ночью умерли от яда.

А нас для вымени времён
сжуёт земля, изъест истома,
в свой склеп вмурует фараон,
заварит в клетку хромосома.

Где каменщик шершавых тел,
кому бизоньи шкуры дети?
кто мир природою одел,
сам, нагий, выскользнув из сети?

Круты загривки валунов,
рыдает скопище у брода,
что у живого есть любовь,
как есть у мёртвого природа.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service