* * *Как пробуют священный апельсин,
впитавший дождь святой земли и влагу
святого Иордана, как лесник
благоговейно смотрит на бумагу —
его погибший лес, так я беру
твой голос рваный, пахнущий пластмассой
мобильника. Ты знал, что я умру,
и был поэтому необычайно ласков.
Есть в призраке ушедшего Его
очарованье дней суровых этих —
когда отравлены душа и естество,
и нет потребности ни в роли, ни в сюжете,
когда на самой страшной высоте
всё вдруг увидишь с птичьего полёта,
поймёшь, что повторение по нотам —
есть время ученичества. И те,
и эти, а вообще — никто,
всё это было, было, было, сплыло,
и дед Пихто, и бабка Тарахто
давно спокойно спят в своих могилах.
И голос в трубке — только и всего —
лишь всплески обалдевших электронов.
Поправь, царица, сползшую корону
и не жалей, царица, никого.
Текст для семиструнной гитары
Заслужим вечный праздник печалью и общением.
Загрузим небо, звёзды и фоном — шум листвы.
В конвертике убогом получим сообщение —
в провинции, в России, твои друзья мертвы. Я в зеркале увижу — расплавленным рубином
дрожит в стакане жидкость по имени вино.
В провинции. В России. Везли дорогой длинной.
Их было слишком мало. Теперь — ни одного. Ямщик с глазами волка, доверчивый покойник
не спросит, не ответит. Он думает о том,
зачем всё это было.
Летят и вьются кони
прогорклым чёрным дымом над радужным мостом.
Набат
Колотись языком о события, раз окружают.
Перемещай успокоенный воздух, тугую свободу.
Раздваивай постоянство в змеиное жало
навстречу восходу —
вот он — течёт,
и багровые ленты сжимают запястья.
Люди идут на работу, удивляясь: «Что, звон?»
Колокола, округляя беззубые пасти,
бьются, как рыбы.
Закон
выживания прост и циничен, как раб.
Как работа раба. А процесс выживания сложен.
Быт налажен, свидетель похмелен и слаб,
но давать показания может.
Пульсация встреч не приводит к восторгу.
Пульсация жизни опять превратилась в набат.
На горизонте — горелая корка
чьей-то земли. Там и люди живут, говорят.
|
