Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Сергей Магид

* * *

там нет ни дома ни кола ни чёрта
лысого, там нет ни сна ни духа
там всё, что было, сплыло, стёрто
там разоренье и разруха

меня там нет, я там, где всё в избытке
довольство, продовольствие, квартира
где время движется со скоростью улитки
где за хорошую войну отдашь полмира

здесь я покоюсь, здесь анестезия,
здесь каюсь я во всём, что мне хотелось
здесь даже яблоко контрабандиста-змия
не помогает возвратиться в эрос

а там распад, разгром, существованье
в аду, во тьме, в чечне, у негра в жопе
и скомканное, может быть, рыданье
о добродетельной европе


* * *

Душа подобна Гоголю в гробу,
она колотится, кусая в кровь губу,
ломая ногти, с червяком общаясь
и в тесноте не умещаясь,

где Бог поймал её, пришпилив к человеку,
в ноздрю им вдев цыганящую Мекку
и колокольчиком надев Ершалаим
на шею им, на шею им, на шею им,

которым мы звеним, покуда бьётся бэби
средь стенок и гвоздей, пока в весёлом небе
шутить изволит наш папан,
похожий на раздувшийся карман,

в котором Гоголь и его душа
и жизнь как гроб, в котором ни шиша
не видно — только темень всё видней,
и кто-то там царапается в ней.


* * *

буду жидом одиноким презренным ничтожным
буду людей сторониться бежать тротуаров
буду копителем тайным кровавых долла́ров
с заболеванием язвенным почечным кожным

буду я вдов обирать залезать им под юбки
буду в тоске пожирать христианских младенцев
мальчиков русских буду душить полотенцем
мир фаршируя в беззвучной своей мясорубке

буду стоять за углом поджидая из школы
школьниц учительниц завуча, всех по порядку
их запишу чесноком я в свои протоколы
в страшно вонючую сальную бухгалтерскую тетрадку

буду я выть по ночам за помойкой в сырой подворотне
буду тревожить людей провоцировать их на погромы
на душу грех обыватель возьмёт незнакомый
загнанный мною в капканы коричневой сотни

и наконец я убьюсь оскользнувшись на крыше в подвале
в адвокатуре на складе в партийной прихожей
так чтобы мною замученный честный прохожий
на баскетбольном кольце меня вздёрнул в школьном спортзале

стану я вечным жидом одиноким ничтожным презренным
это честней чем Христу молиться без толку
это честней чем искать себя как в сене иголку
вечным жидом всё таким же одним неизменным

стану я тем кем я был сочетанием сердца и мозга
стану широк я как небо и прям как дорога
станет душа моя вечна и одинока
и тело моё бессмертно как пепельный воздух


* * *

бесформенный беспечный мир руси
и каменный квадратный мир европы
ты между ними молодец еси
ты сам — граница и её окопы

с одной сторонушки прокисшие поля
с другого края гор хребты немые
и лишь в тебе — ничейная земля
далёкая европы и россии

в ней всё как есть давно разрешено
в ней шамбалы спокойное лекарство
чиста как первомайское окно
она глядит в пространства

где всадник-пролетарий проскакал
с улыбкой Будды и копьём Егорья
тропинкой белою меж красных скал
как победитель двоеборья

где он оставил знаков путь
на чудном языке без слов и звуков
где чернышевский поаукав
укладывается отдохнуть

где грохот труб где помелом с души
сметают пыль где все добры охотны
где все плохие дивно хороши
а все хорошие совсем уже бесплотны

ты смотришь целый день пока светло
задрав глаза и раздвигая губы
метёт метёт святое помело
гремят безжалостные трубы


* * *

всего три шага в глубину небес, протёртых
Божьими пальцами, там, где Он
перелистывал книгу мёртвых
её читая перед сном

всего три шага в глубину небес, покатых
как крыши край, как жёлоба обвод
и как они, рыжих и мятых
слегка заржавленных от сточных Божьих вод

всего три шага. срыв. теперь уже не страшно
всё перепробовано. впереди пуста
я жисть, пустая жисть, пустая жисть
всего три шага в глубину вечерних башен
скорей о воздух обопрись

и станешь ветвь куста
и винограда кисть


* * *

сопротивление души
ей здесь навязанному телу
ведёт обоих к беспределу
когда все средства хороши

душа стремится плоть избыть
безвестной жить, безлюбой стать
на всё земное болт забить
и прямо к Господу попасть

а тело хочет быть живым
чтоб в чёрной яме бытия
не обратилось в прах и дым
его торжественное «Я»

забыв Адама и Иуду
оно стремится каждым утром к чуду

кого поймёшь, кому простишь
кого в сей распре подопрёшь
плечом, не знаешь ты
да ты бы и не смог
понять, пожалуй

ты лучше тело от огня-то отодвинь
вот ведь ты весь уже горишь
и Бог-Отец вонзает нож
в тебя как в жертвенный пирог

ну, что поделаешь
ну Бог с тобой, аминь


* * *

о этот серый сморщенный простор
cто тысяч раз постиранный платок
из-за игрушечных домашних пражских гор
он вырастает он клочок

пространств ненайденных необретенных, он
ни для кого ни для чего ни для себя
в чужое небо снизу устремлён
взгляд человека, теребя

подолы ангелов, пугая демонят
он пристально скользит по гребешку холма
где неба краешек опущен и измят
железки серебристая тесьма

там вьётся вдоль подножия и вот
отвесный дым встаёт из-за скалы
австрийский скорый здесь сбавляет ход
в лесу смолкает крик бензопилы

и слышно как холмы передают
друг другу весть мятущейся листвой
здесь человек, здесь человек, ещё он тут
пока живой


* * *

лежал безвидный труп в пыли афганистана
в руке калашников в глазах недоуменье
дул ветер дул уныло неустанно
поглядывал исподтишка Бог на своё бездарное творенье

а где-то мать-старушка ждёт сына-моряка
ей скажут и она, подумав, зарыдает
в затылке поскребёт её рука
она его в том трупе не призна́ет

и мы не признаём ни одного из наших павших
сегодняшних постмодернистов романтиков вчерашних
в сырых горах чечни в предместьях барселоны
где все они не берегли патроны

а во́роны летят — и всё сильней на юг
проходит нынче полоса границы
тяжёлая как бабушкин утюг
там вскорости всё снова повторится

проси жди погоняй не погоняй коней
история ни нас не слушает ни Бога
подросток девка баба-йога
нам не догнать нам не успеть за ней

а труп всё там ещё, бесхозный средь полей
россия сука недотрога
кричит я сын твой, помоги мне хоть немного
нет отвечает ты ничей


* * *

Мне надоело жить.
Мне надоело каждый день одно и то же
делать. Боже,
как быть?
Я спрашивал, а Бог молчал.
Потом Он в ледяную простынь завернул
меня. Я, кажется, кричал
«спасите», «караул»,
«да я ни в чём не виноватый».
Но Бог — крутой Илья Лохматый,
лысый грубый металлист,
наивный, свой, великодушный,
начальник гэпэушный,
космический артист,
сказал: «Я не люблю
таких, как ты.
Я на таких, как ты, блюю
с огромной высоты.
Ты муравей, клоп, тля
на виноградниках Моих.
Не знаю, как земля
ещё несёт таких,
как ты». А я молчал и думал:
«За что?»


* * *

Бог огромен как тюрьма
и здоров.
На дворе Его зима.
Холодов
Он начальник. Он пахан
всех живых.
Он спасительный стакан
на троих.
Он труба, Он небо в саже.
Он хитрей врача.
Он светлей, чем даже
лампа Ильича.
План бессчётных пятилеток
в голове Его.
Он вообще-то малолеток
не от мира от сего.


* * *

Я понимать перестаю людей.
Возможно, и не начинал.
Темны мотивы их поступков.
От смеха их детей
мне делается жутко.
Я старый стал.

Я стал, какой я был. Я стал слепец.
Я стал отец себя как архи-типа.
Не понимаю больше ни хрена.
В моём начале парниковый огурец.
Гигантская его длина
меня в смущение приводит, как Эдипа.

Нет, я действительно перестаю.
Живых на свете очень много.
От них я страшно устаю.
Чего они хотят?
Кого теперь, какого Бога
они восторженно едят?

А Он, а Тот, Который всех,
Его об этом не просивших,
заставил жить, Он говорит мне: фи!
Из глубины и смены вех
губами всех, уже убывших,
Он шевелит стихи.

Несётся вечер, время злится.
В руке напрасная синица.
Кровь льётся, что твоя водица.
Вот гостья входит и садится.
В её руках коса и спица.
Пора, как видно, удалиться.
Пора, как видно, вынуть снова
знакомый крюк из нафталина.

Бай-бай, священная корова.
Адью, унылая чужбина.


* * *

я встал сегодня рано, до звезды
гляжу и мой поэт со мною
вот он стоит и машет мне рукою
и лошадь держит за ремень узды

а я-то думал что его убили
з/к мартынов и з/к дантес
и в поле дураков под деревом чудес
его больного положили

но вот он протрезвевший и живой
бежит и делает им кукиш
врагов своих преодолел и, чуешь,
теперь он навсегда мне близкий и земной

мы с ним поскачем на врага
где злой чечен ползёт на берег
и с ходу этот дикий терек
возьмём вдвоём на дурака

вот мой клинок в крови блестит
мы ждём приказа к выступленью
к заокеанскому селенью
наш путь осознанный лежит

сегодня я ещё до гимна пьян
башку ломает с перепою
хотел ополоснуть её водою
да вот порезался о кран...


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service