* * *

Был жив торшер ещё, и покрывало
махрилось, пахло августом, когда
на полке старой «Юности» хватало
на вечер. На всё лето. Навсегда.
Кого теперь печатают журналы?
Как подписной кампании страда?..
Нас было двое. Мало? Мало.
Нас так легко перелистало,
через страницу будто, да?

* * *

Теперь в этом городе будет сити:
уже объявлен конкурс на проект
и всё такое. Город меняет лицо.
С улыбками месят цемент в корыте,
глядят в котлован и мэр, и префект.
Введут, грозятся, очередное «кольцо».
Квартал кривых переулков, последний
квартал, прижался вплотную к реке.
Доходный дом теряет строгий вид, углы.
Рабочие-турки кричат побе́дней:
откроется офис в особняке.
Куда-то съедут даже братские послы.

* * *

Подразумевается, что послезавтра из всего сумбура
дурных повторов, памяти, переходящей в сладкий бред,
останется, как минимум, подобие дымящего Гинзбура:
«Ты меня любишь, а я тебя больше нет».

Из той же оперы, того же семантического ряда
останется, как тень, цитата в точности наоборот.
Подтекстом — взгляд, точнее — отстранённость взгляда.
И невозможно сделать адекватный перевод.

Ещё останется, пожалуй, незначительная разница
в иллюзиях, когда давно за скобками слова.
И спящий город накануне празднества.
Безумный город накануне Рождества.