* * *Всё влажно в стране островной, всё подвижно, всё живо,
Ландшафты её хороши, небосвод её светел,
Деревня сияет довольством, ухожена нива,
И в городе — злобы и розни мой взгляд не приметил. Тут родину вспомнить бы мне, но ни вздоха, ни слова
Душа моя с нею связать, как ни бьётся, не в силах.
Ни доброго память вернуть не желает, ни злого, —
Как будто и не было там ни родных, ни постылых.
* * *
Жизнь беспримерна. Пролистай века,
Помешкай в Лувре — и листай сначала:
Мы там с тобою, где ничья нога
От сотворенья мира не ступала. На выдохе Эрата осеклась,
Бессонные у Мельпомены бденья,
Не отрывает Клия жадных глаз —
Вовек не знавшая недоуменья! Припомни юность: кто помыслить мог,
Что и для нас возведены чертоги?
Что станет Баальбеком Таганрог,
И мы ещё помедлим на пороге? Не чудо ли? Упала пелена —
И твердь над коммуналкой воссияла.
Без нас природа не была полна,
В её садах волшебных не хватало Колумбу — странствий, Казанове — дел
Сердечных, тел небесных — Галилею...
Гроша не дам за чудный их удел!
За наш вертеп — души не пожалею.
* * *
Возьми в моём люблю не фабулу, не слово,
Не Эльдорадо ласк, а вечный капитал.
Я верю всей душой: блаженства столь живого
Никто и никогда ни с кем не обретал. За вечностью, в садах, где Мойры шерсть овечью
Сучат на звёздный плед и птичий алфавит,
Меня окликнешь ты, и я тебе отвечу,
И мой ответный зов пространство искривит.
Anno Domini
Что этот год?! Пройдут и миллионы...
Геологический возникнет слой,
Машины в нём растают и колонны,
Пророчества отложатся золой. Шепни, Тейяр, какими племенами
Сверкнёт вселенная в последний раз,
Какие существа пройдут над нами
И к динозаврам приравняют нас? Наш труд и стыд, влюблённость и беспечность
Суглинку станут крепью меловой,
Державинскую плюшевую вечность
Похоронив у нас над головой.
* * *
А. Г. Молодость склонна к эпосу — значит, к утрате,
К долгой разлуке, к неутолённой любви.
Троя — вот её нерв: там Зевс на подхвате,
Стройный сюжет, замешанный на крови. Самоубийство ей кажется сильным ходом —
Правда, всё реже: всё-таки век не тот.
Скучно с милой квитаться или с народом,
Зная: Олимп и бровью не поведёт. Помню, бродил я по городу днём погожим,
Ссору лелея и втайне собой гордясь,
А Каллиопа, дряхлея, врала: — Отложим!
Выдюжим, лишь бы пряжа не порвалась. Молодость мнит, в закон возвышая частность,
На поколенья вперёд закупить места.
Биологическая целесообразность —
Вот её неподсудная правота. Если бы старость могла, а молодость знала!..
Впрочем, формулу можно и развернуть:
В чём-то ведь правду гречанка мне нашептала:
Лишь к тридцати мы умеем подковы гнуть, Лишь к сорока сообщается нам дорога...
Кто в Лабиринте шишек успел набить —
Тот, поостыв, человека, страну и Бога
Только взаимной любовью готов любить.
* * *
— Кто годы страшные со мною не делил
На шаткой палубе, на улице Шпалерной,
Те для меня никто, — угрюмо я твердил
В гордыне суетной, в неправде суеверной. Но век так явственно свернул себе хребет,
Мы так разительно переменились оба,
Что ни возмездья мне, ни оправданья нет —
И тех, кого любил, не разлюблю до гроба.
* * *
— Рядами стройными они идут,
Увенчаны, в хламидах белоснежных!..
А кто вон там, в одном ряду с Гомером? Ах, Прохоров! Как странно. Не слыхал
И обхожусь... точнее, обходился.
Скажи-ка мне, а где тут Стратановский? При жизни, помню, был он телом хил
И невысок, — всегда стоял в конце,
Когда в линейку по ранжиру нас Выстраивал учитель физкультуры...
Неужто он? Поверить невозможно!
И — раз уж ты уходишь в их ряды — Позволь задать тебе вопрос последний:
К чему устроен этот плац-парад?
Уж здесь-то я не ожидал такого И чуть смущён... Встречают, говоришь?
* * *
На голых ветвях, при мерцании звёзд
Не спит до утра обезумевший дрозд,
Хвалебную песнь вознося фонарю.
В неоновом свете он встретит зарю. Природа обманута. Птица поёт
И гибельной истины не сознаёт.
Убогий мирок отвоёван у тьмы.
Пичуга не вынесет этой зимы. Смешны и страшны обольщенья певца.
Он славит химеру, не чуя конца.
В никчёмном порыве живая свирель
Расходует кровь на картавую трель. На этой вот улице мы и умрём,
Сорвав голоса под ночным фонарём.
Конец недосыпам и каторге дня.
Пусть новый безумец помянет меня.
* * *
Мы возводили Вавилон.
Среди его стропил
Один красив, другой умён,
А третий счастлив был. Наивничали мы, цвела
Ребячливость меж нас,
И наши гордые дела
Не поражают вас. Все наши звери — ДНК,
Квазары, интернет —
Занятны вам издалека,
Что твой велосипед. Вы одеваетесь не так,
Вас декольте смешат,
И мой бесхитростный пиджак —
Музейный экспонат. Но день не сделался длинней,
Везувий не погас,
И вы не краше, не умней
И не счастливей нас.
* * *
Те двое никогда не разлучались
И были счастливы, твердит молва.
Под свастикой, в сороковые годы
Они свой век в Париже доживали... Разлука долгая с любимым человеком —
Другая степень счастья. Эпос в ней,
Собою полнясь, в зеркальце глядится
Лирическое — и высокий храм
Над бедной повседневностью возводит.
Ты трудишься для будущего. Радость,
Как спящая красавица, забылась
Столетним сном, она себя не помнит
И пребывает в грёзе мировой. Всё это в толк сейчас возьму — и сяду,
И напишу банальное письмо.
— Уж месяцы, — я напишу, — родная,
В разлуке мы. Я очень одинок.
Скучаю. Старюсь. Пью амонтильядо.
Затворничаю, сторонюсь людей,
Скуплюсь, копейки жалкие считаю,
Немногим артистическим друзьям
Внушая ужас, если не гадливость
(о женщинах и вовсе промолчу).
Не часто, но гуляю. Англичане
Умеют парки разбивать. В них белки
Почти ручные. Всадницы в аллеях
Гарцуют весело, воздушный змей
Под облаками пляшет — и не мальчик,
А зрелый муж рукою знатока
Его полётом важно управляет,
Другой несёт к пруду модель фрегата
С оснасткой правильной, — меж тем как я
Под мягкий шум велосипедных шин
Бреду, припоминая нашу встречу
Воображаемую — ту, что станет
Вершиной жизни... —
Что творит разлука!
Очищена от немощи мечта —
И вечное в минутном проступает.
Духи, помада или дым табачный
Не искажают облика души.
Свободная от времени, от пыли,
От слабостей и горестей людских,
Она парит, и скудная реальность
Неловким словом счастья не спугнёт, —
И не увидит пошлый соглядатай
Мою богиню с носовым платком. Пигмалион — разлуке долгой имя. Случайное художник даровитый
Отсеивает, важное — лелеет,
Вынашивает, пестует — и счастьем
Считает. Такова же и она.
Решусь, пожалуй, молвить и другое:
Елена и Людмила хорошеют
В чужих стенах, в плену. Парис и Черномор,
Как рифма, замыкают совершенство.
Без них и жизнь невнятна, и сюжет.
* * *
Умрём — и английскою станем землёй,
Смешаемся с прахом Шекспира,
Навеки уйдём в окультуренный слой
Прекраснейшей родины мира. Флит-стрит благодарной слезой напою.
В насмешку предавшей отчизне
Мы счастливо прожили в этом краю
Остаток погубленной жизни. Обиды забудем и злобу простим
Малютам её туповатым, —
Да всходит на острове злаком простым
Кириллицей вскормленный атом.
* * *
— Противится твоя совесть, велик соблазн уклониться,
Но битва — предначертанье верховного божества.
Итак, крепись и сражайся, — вождю говорит возница,
И кони ржут, подтверждая божественные слова. — В бою ты не знаешь равных, тебе суждена победа,
Ты праведен перед небом, а Кауравы грешны.
— Всё верно, — шепчет Арджуна, — но сердцу противно это.
Ценой их жизни ни слава, ни царство мне не нужны. Смотри, о бог кровожадный: там братья мои и дяди,
Там тот, кто мечом и словом меня научил владеть.
Каких утех и сокровищ, какого призванья ради
Их гибели предрешённой я должен сейчас хотеть? — Два войска стоят недвижны, и каждый знает свой жребий.
Истории нет в помине, она ещё не нужна.
Служенье, мудрость, величье — сам выбери, что нелепей.
Добавь любовь, если хочешь. Крепись, получай сполна.
|
