ДетиДети Агари давно негодуют на нас: Так, пустяки — перепалка из-за наследства. Только и слышишь, что снова взорвало фугас Их навсегда оскорблённое кем-то детство. В нашей песочнице — свара из-за песка, Из-за лишних куличиков, из-за ведёрка. Кто виноват, что земля тесна, узка, Что стирает нам души своей каменистой тёркой? Слыша проклятья, спешат из соседних дворов — Слезшие с пальмы, с печи, от станка, от сохи ли — Дети чужих матерей, и горит, суров, Взгляд отчужденья — в спину детям Рахили. Что это: детский мир или детский дом? Слишком жива голова на заточенной палке, Чёрные мухи летают с таким трудом, Будто пришиты к воздуху нитками Парки. Где мне укрыться от детских звериных лиц, От ударов кипящей недетской злобы? Разве лишь там, где в высокой траве разлеглись Самые мирные дети — дети Ниобы. Зимняя украинизация
Скифская степь, где теперь проживают хохлы, Дует в нас холодом, запахом рыбы, халвы, Яблок, подсолнуха, дыма, горилки, футбола, Жалким остатком гремевшего прежде глагола. Ветер, протяжный, как малороссийская речь, Свищет мне в уши, но я постараюсь сберечь Русскую речь — из упрямой еврейской гордыни, — Буду хранить до тех пор, пока кровь не остынет. Душу, и тело, и совесть — раскрашенный хлам — Брошу собакам — раздам озверевшим ветрам, Но сохраню это знание, чтобы по-птичьи Выпорхнуть в неразличимом пока далеке, Слово пропеть на забытом уже языке И ощутить на губах холодок безъязычья. В гостях у дяди Михаила Григорьевича
Моя бабушка была бы жива — не узнала б сына. Он сидит, привычно потеет и смотрит видик. Говорит с таким акцентом, будто бы Украина Оккупировала Иудею ещё при царе Давиде. А какой был мальчик! Шахматист и гимнаст — бывает. Комсомол, институт, песни, подпольный иврит... А теперь он вечерами с другом «козла» забивает И со мною, к счастью, почти что не говорит. Бабушка, спи. Вон отец твой уснул в домзаке. Вон твой брат допивает перед смертью трофейный шнапс. Вон твой прадед. Его на верёвке ведут казаки, Чтобы там, за селом, избавить Россию от нас. Вон какие-то прочие — лица, как камни, стёрты. Можно складывать стены развалин — портрет эпохи. Кто их выпустил в мир? Зачем? Из какой реторты, Позабытой на Земле ещё при царе Горохе? Спите все! Не тревожьтесь: вы жили и умирали ради Внуков своих и детей — ради будущего. И оно Душной ночью в виде меня и растолстевшего дяди Неторопливо потеет и вечерами зевает в окно. * * *
Каждый вечер солнце садится в степь, Прожигает, просверливает почву, step by step Погружается, радуется тому, что ночь подошла: Только так и можно отдохнуть от собственного тепла. Господин Коперник и прочие все господа! Вы же звери: вы знаете, что вода — Соединенье молекул, что огонь — не газ, Что светильник разума подпитывают, чтоб не угас. Только здесь, на краю земли, в начале зимы Отмирает разум. И видишь сквозь клочья тьмы, Как солнце ворочается в глубинах, как горит вино И как ласточки падают зимовать на морское дно. * * *
Конструирую прибор ночного невидения, Ночного неслышания голосов за стеной и рядом, Ночного незазубривания к экзамену Катулла и Овидия, Неблуждания по потолку воспалённым взглядом. Главного инженера ко мне! Вылезает из щёлочки Господин таракан — носатая тварь, саботажник, Одетый в песочного цвета мундир с иголочки Щеголевато и в высшей степени авантажно. — Извините-с... Уже скоро-с... Приводим в соответствие... — А сам сбывает крошки налево, пьёт чай из лужи. Каждая ночь превращается в стихийное бедствие. «Не смотри, не слушай, — говорю себе, — засыпай, ну же!» Но скоро всё будет иначе — нажимаешь на кнопочку, Считаешь до двадцати, максимум — двадцати одного И глядишь, как ласточки влетают в открытую форточку И кружатся по комнате, не боясь никого.
|