ДетиДети Агари давно негодуют на нас:
Так, пустяки — перепалка из-за наследства.
Только и слышишь, что снова взорвало фугас
Их навсегда оскорблённое кем-то детство. В нашей песочнице — свара из-за песка,
Из-за лишних куличиков, из-за ведёрка.
Кто виноват, что земля тесна, узка,
Что стирает нам души своей каменистой тёркой? Слыша проклятья, спешат из соседних дворов —
Слезшие с пальмы, с печи, от станка, от сохи ли —
Дети чужих матерей, и горит, суров,
Взгляд отчужденья — в спину детям Рахили. Что это: детский мир или детский дом?
Слишком жива голова на заточенной палке,
Чёрные мухи летают с таким трудом,
Будто пришиты к воздуху нитками Парки. Где мне укрыться от детских звериных лиц,
От ударов кипящей недетской злобы?
Разве лишь там, где в высокой траве разлеглись
Самые мирные дети — дети Ниобы.
Зимняя украинизация
Скифская степь, где теперь проживают хохлы,
Дует в нас холодом, запахом рыбы, халвы,
Яблок, подсолнуха, дыма, горилки, футбола,
Жалким остатком гремевшего прежде глагола. Ветер, протяжный, как малороссийская речь,
Свищет мне в уши, но я постараюсь сберечь
Русскую речь — из упрямой еврейской гордыни, —
Буду хранить до тех пор, пока кровь не остынет. Душу, и тело, и совесть — раскрашенный хлам —
Брошу собакам — раздам озверевшим ветрам,
Но сохраню это знание, чтобы по-птичьи
Выпорхнуть в неразличимом пока далеке,
Слово пропеть на забытом уже языке
И ощутить на губах холодок безъязычья.
В гостях у дяди Михаила Григорьевича
Моя бабушка была бы жива — не узнала б сына.
Он сидит, привычно потеет и смотрит видик.
Говорит с таким акцентом, будто бы Украина
Оккупировала Иудею ещё при царе Давиде. А какой был мальчик! Шахматист и гимнаст — бывает.
Комсомол, институт, песни, подпольный иврит...
А теперь он вечерами с другом «козла» забивает
И со мною, к счастью, почти что не говорит. Бабушка, спи. Вон отец твой уснул в домзаке.
Вон твой брат допивает перед смертью трофейный шнапс.
Вон твой прадед. Его на верёвке ведут казаки,
Чтобы там, за селом, избавить Россию от нас. Вон какие-то прочие — лица, как камни, стёрты.
Можно складывать стены развалин — портрет эпохи.
Кто их выпустил в мир? Зачем? Из какой реторты,
Позабытой на Земле ещё при царе Горохе? Спите все! Не тревожьтесь: вы жили и умирали ради
Внуков своих и детей — ради будущего. И оно
Душной ночью в виде меня и растолстевшего дяди
Неторопливо потеет и вечерами зевает в окно.
* * *
Каждый вечер солнце садится в степь,
Прожигает, просверливает почву, step by step
Погружается, радуется тому, что ночь подошла:
Только так и можно отдохнуть от собственного тепла. Господин Коперник и прочие все господа!
Вы же звери: вы знаете, что вода —
Соединенье молекул, что огонь — не газ,
Что светильник разума подпитывают, чтоб не угас. Только здесь, на краю земли, в начале зимы
Отмирает разум. И видишь сквозь клочья тьмы,
Как солнце ворочается в глубинах, как горит вино
И как ласточки падают зимовать на морское дно.
* * *
Конструирую прибор ночного невидения,
Ночного неслышания голосов за стеной и рядом,
Ночного незазубривания к экзамену Катулла и Овидия,
Неблуждания по потолку воспалённым взглядом. Главного инженера ко мне! Вылезает из щёлочки
Господин таракан — носатая тварь, саботажник,
Одетый в песочного цвета мундир с иголочки
Щеголевато и в высшей степени авантажно. — Извините-с... Уже скоро-с... Приводим в соответствие... —
А сам сбывает крошки налево, пьёт чай из лужи.
Каждая ночь превращается в стихийное бедствие.
«Не смотри, не слушай, — говорю себе, — засыпай, ну же!» Но скоро всё будет иначе — нажимаешь на кнопочку,
Считаешь до двадцати, максимум — двадцати одного
И глядишь, как ласточки влетают в открытую форточку
И кружатся по комнате, не боясь никого.
|
