* * *Морочь — не морочь, а хоть и морочь,
ночь — на то она ночь.
А чтобы видеть, что видеть хочу,
я засвечу свечу.
Чьё пламя едино, как жизнь едина,
и не бывает не та.
И заглянув в его середину,
пойму (пока темнота,
дрогнув, как губы улыбкой — вот этой —
на шаг отступает, лучась):
язык свечи и есть мера света.
По крайней мере, сейчас.
Приблизь этот свет, как чашу ко рту,
надень, как на перст кольцо.
Одна свеча — осветить темноту,
и другая — лицо.
* * *
Есть одно триумфальное знамя —
листья осенней земли!
Не знаю, придут ли когда за нами —
а за ними пришли. Прошлую жизнь пролистать, ожидая
Господа своего, —
неудержимо расцветая
от улыбки Его.
* * *
Всё, что я от судьбы прошу,
нужно самой судьбе:
язычок огня, который ношу,
и тот, что вижу в тебе. И когда, кроме них, от нас — ничего,
и память пройдёт как дым, —
пусть где-то рядом горят, оттого,
что так захочется им.
ОПЫТ НАРЦИССИЗМА У РУЧЬЯ
Где речи струит податель зеркал из речного племени,
едино с ветвями стан в поклоне согнём
к солнцу, омытому всплесками отражённого пламени,
как уголь, охваченный извне слетевшим огнём.
И отвесным лучом полудня со дна поднятая мгла
хороша, что будто и свет тебе мил не столько,
зримым голосом плывёт и плывёт у глаз,
предлагая им свою меру хрустальных стёкол.
Склонишься поближе смахнуть морщинку со лба,
улыбнуться тому, в чём себя узнаём на свете —
и двоится, беспечною ртутью дробится судьба,
разбегаясь по гребням взора, в котором ветер.
И душе прельщение блики зеркальных сколов:
зримость жизни в каждом захлёстывает, как лоза,
и нечаянный взгляд мгновенной нежностью скован...
Но всплывает в глазах,
что в какие омуты ни утяни, расточая речи, —
вскинуть голову, едва прискучит игра, —
и солнце ударит в зрачок, и ему навстречу
вспыхнет хрусталика грань.
|
