* * *

Птицы спят, а летучие мыши — нет,
Хоть во тьме и тем, и другим темно
И в сознание не проникает свет,
Как в глухое окно.

Птицы спят, а тех пробуждает тьма,
Тоже крылатых, только полёт иной —
Грузный, неверный, прерывистый, как тесьма
Над другой стороной

Предрассветной улицы Невиим,
Где под шелест крыльев нетопырей
Воздух остаться пытается недвижим,
Становясь всё серей,

Пока разносчик невечерних газет
Дверью не хлопнет, бросив тяжёлый тюк,
И сосед бормотнёт спросонок, что покою, мол, нет,
Приподнявшись на стук.

* * *

Не с гор иудейских неслышно сошла,
Домой возвращаясь, пехота —
Сползает густая, тяжёлая мгла
На красные крыши Рамота.

Сейчас по отрогам, по малым холмам,
По рваному камню окраин
Закат бедуинский, печати сломав,
Покатится, псами облаян.

Лучом уходящим пронижет тебя,
Их лай поднимая до пенья, —
Так уничтожаются, душу знобя,
Последние несовпаденья.

Сейчас он исчезнет, к сверженью готов
Во мрак с известкового края,
Три тысячи траченных пылью листов
Прощальным огнём пробегая.

Захлопни тяжёлые эти тома,
Где прелесть, и срам, и аскеза, —
Пусть нам остаётся глубокая тьма
Да блеск золотого обреза.

* * *

                                                             Александру Вернику

Русские поэты в Америке, сплошь евреи.
Пересчитав их слева направо, чтоб уловить скорее
Все различия между тем и этим,
Поймёшь, что́ умрёт с отцами и что́ останется детям.

Меж невообразимых сосен над розовым Мичиганом
С неким старым знакомым, по-хозяйски румяным,
Прогуляться с камерой, в отпускном распорядке,
Присесть в трактире попутном и записать в тетрадке:

«Птицы кричат и здесь, но есть в этом крике что-то
Бередящее душу — то ли тянет с болота
Сыростью, то ли из наших краёв — тревогой...».
Да, раскричались птицы, раскричались перед дорогой.

Может, и вправду что-то хотят сообщить оттуда?
Вот и косишься на них, покуда звенит посуда,
Многоэтажный обед заедая грушей.
Слушай это радио. Слушай. Слушай.

* * *

В бескормице арабских деревень,
Где шепчутся усопшие с живыми,
Распространяющийся день
Не начинался или вымер.

Всплывай из утренних минут,
Потягивайся, телом не владея,
Как эту местность, помнится, зовут —
Меланхолея? Иудея?

Нет, имя вспомнится потом,
И будешь повторять ночами:
Мол, нужен глаз да глаз в пустыне за скотом,
Чтоб овцы впрямь не одичали.

А ливень, хлынувший вчера,
Он не наполнил даже кружки.
Звёзд многовато. Брат вернулся от костра,
Чтоб вынуть нож из-под подушки.

* * *

Вдали мелькает серая дорога,
Ползущая на холм соседний,
Оттуда муэдзин кричал намедни —
Должно быть, видел Бога.

Нам не дано. Мы слышим только крики
Отчаянные, будто бы при родах.
Вокруг располагается природа,
Вид у неё достойный и великий.

Она внимает. Но помочь не в силах:
Господь здесь был. Он был уже однажды.
Он на своих порушенных могилах
Чужой не утоляет жажды.