Трой КлеверЯ наблюдаю, как фортепианные трели покидают
гнёздную комнату соседки,
падают — охряные секунды кленовые терции кварты каштановые квинты пятипалые
сексты септимы примы
Открытые окна, сентябрь, Шопен Она окончила консерваторию, она, белые плечи, хлопковый сарафан, алый цветок в волосах —
пластиковая заколка, сделано в СССР
Теперь преподаёт в музыкальной школе детям, начинающим осознавать сексуальное влечение;
что они слышат в её игре? Хареёжик харекришна ничего-то Нам не слышно
Харекришна харерама выйди Ёжик из тумана Я расскажу ей историю об одном из трёхруких пианистов
по имени Трой Клевер
Его жемчужная кожа, его морские роговицы, о,
будь он героем сказки — непременно принцем,
будь он героем быта — непременно нищим,
будь он моим героем — непременно отцом,
будь он его мужем — непременно женой. Харекришна харерама выни ножик из кармана Говорят, если долго играть — звуки-штыконосцы выстраиваются в строй,
образуют круг, затем вытягиваются в бесконечный колодец,
метрополитенный тоннель,
родовые пути, золотоносную шахту, слоновий хобот —
всё то, что глубокие коматозники называют тоннелем со светом в конце,
всё это — дорога его
фортепианной комы Харерама харекришна к свету музыки он вышел И в секунду, когда зрачок более не сужается, а коленный рефлекс исчезает,
из-за грудины у такого музыканта начинает расти
Третья Рука.
Сначала проклёвывается большой палец, после — кисть делает поворот,
и последовательно показываются — указательный, средний, безымянный, мизинец,
и в склизком движеньи,
наконец — вся конечность выходит на свет,
словно толстый бамбук,
третье дитя звука, длань Высшей Октавы.
Тогда он играет трёхрукий концерт,
и где-то рождается новое солнце. Харекришна харевышел ёжий зов в себе услышал Трой Клевер,
отыграв пульсирующий концерт,
ложится на ежеватую, усеянную иглами, поверхность звука —
Трой Клевер, красное яблоко на спине музыки,
переносится в туманность Трёхруких Пианистов. Харекришна харерама слава ёжику в тумане Я наблюдаю, как фортепианные трели покидают
комнату соседки,
падают — охряные кленовые каштановые пятипалые
Открытые окна, сентябрь Она мечтает о туманности Трёхруких Пианистов
готовится к покорению новых септим
Всё сбудется. Не потом — так теперь.
Я на балконе думаю о мексиканском сериале — их тогда только начали показывать
Я — ребёнок
Мама спрашивает о причине моей грусти
Я, — говорю, — представил, будто бы вы подобрали меня,
словно мой отец — это вовсе не мой отец,
а моя мать потеряла память в жаркой крымской степи Мама смеётся
Они всегда колокольчато смеются над самым важным
Мы, дети, готовы прощать им даже это
А некоторые потому — сразу не дети, что прощают с трудом — Кто же тогда, солнышко, твой отец? Мама, фиолетовая синтетическая блуза, смеётся — Трой Клевер, — отвечаю я, хотя тогда ещё ничего о нём не слышал, — Трой Клевер, — не задумываясь, выпеваю я.
Неважный стишок про неважный апельсин
они делили апельсин, много их, а я один.
стою един-единёшенек, скрыт за чужим веселием,
как за стеной китайской,
как за горой альпийской
глядь на свои руки, да как заноза заною —
апельсиновый боооженька, мииииленький, чем я им не угодил?
пальцы гибкие — я бы, наверное, тоже его разделил,
легко, как Амосов — сосуды
а так вот подглядываю подспудно,
словно бы вор шапочный, брошенная кляча.
глядь на их лица,
всматриваюсь, ввинчиваюсь, думаю, как бы не ошибиться,
узнать, запомнить, смотрю — ух! — а там я стою, волчью песенку пою,
ножом размахиваю, толкаю вслух, всё чего-то такое делю,
вроде живой (?), по уши в соку, как в желтухе, да в снегу, как в мелу,
а только вот даже себя не помню, не говоря уж о тех, кого бы люблю
|
