|
Комната. У большого платяного шкафа на стуле сидит старуха и медленно говорит:
— В одна тысяча девятьсот четырнадцатом году случилась страшная холодная зима. Люди ходили, спотыкаясь от холода.
Дверь шкафа со скрипом приотворяется. Из-за двери выглядывает мальчик. Он говорит:
— Бабушка, можно я пойду поиграю?
— Нет. Сиди еще и дослушай до конца.
Старуха сжимает сухими руками платье на коленях и продолжает:
— Медведь выходил из леса и ревел громко. Человек с красным ведром и в грязной шапке выходил навстречу медведю и кормил его из руки. Однажды медведь привел девочку в белой шубке и сказал, что она заколдованная, достал скрипку и заиграл, а девочка запела.
Старуха морщится и пытается петь высоким голосом: На пеньке, на пенечке
сидит сын, сидит дочка
ходит, ходит вокруг пешеход,
а в лесу, а в лесочке
на суку, на сучочке
висит, висит каменный бог. Ребята, ребятушки
девчата, девчатушки
раз-два, раз-два, бога качнули вправо
голова его, голова
рукава его, рукава
улетели навсегда в небо. Мальчик опять показался из шкафа, но ничего не говорит, а с интересом смотрит на старуху, пока та поет, потом не по-детски вздыхает и прячется снова внутри. Старуха, после пения помолчав, продолжает:
— Кончил медведь играть, кончилась песня. Человек в грязной шапке взял девочку за руку и повел к себе в дом. Медведь грузно шагал за ними. «Грамотная, она же грамотная», — зачем-то говорил он человеку с красным ведром, который на эти слова оборачивался и показывал оставшиеся желтые зубы — как будто бы улыбаясь. «Грибами буду ее кормить», — сказал он медведю, когда они были почти у дома, и протянул к девочке черный ноготь. На крыльцо вышла жена человека в испачканном головном уборе, женщина с крестом на груди. Она сказала медведю: «Пойди убей курицу». И медведь ушел. Она сказала мужу: «Сделай для девочки кровать и бусы». И человек с красным ведром ушел. Она сказала девочке: «Зима скоро кончится. Зиме конец». И девочка заплясала, переваливаясь с боку на бок.
Мальчик заворочался в шкафу и заплакал.
Старуха улыбнулась, по крайней мере ей так казалось, и сказала:
— Можешь принести мне кофе и сесть рядом.
Мальчик резво выскочил из шкафа и убежал на кухню, где загремел железной посудой, а старуха тем временем неуклюже поднялась и, опираясь на палку, пошла в соседнюю комнату, откуда вскоре вернулась с табуреткой и поставила ее перед своим стулом, на котором тут же обосновалась.
— Теперь все будет хорошо, — медленно проговорила старуха, разглаживая серое платье жилистыми руками.
Мальчик принес кофе в белой жестяной, облупившейся с боку, кружке и сел на табуретку.
— Ты очень хороший человек, — похвалила старуха мальчика, сделав чудовищный глоток кофе. — Ну-ка, покажи четырех лошадей.
Мальчик подтянул маечку к подбородку, оголяя живот. Старуха надела очки и, наклонившись, некоторое время разглядывала шрамовую татуировку на животе мальчика. Удовлетворенная, она потрепала мальчика по плечу и, вернувшись в первоначальную позу, продолжила свой рассказ.
— Женщина с крестом на груди строго наблюдала за танцем девочки и думала про себя: «Смерть приходит весной, когда тает снег, когда оживают деревья. Смерть больше, чем лес, поле и озеро. Смерть придет, и нам все станет ясно. Я уже чувствую дыхание ее, вижу блеск ее, слышу стихи ее». Женщина вздохнула и, подойдя к девочке, прекратила ее движение, взяла за руку и повела в дом. Кошка, сидящая на крыльце, провожала их человеческими глазами.
Первым внутри девочка увидела человека с красным ведром, который снял свою грязную шапку и теперь, сидя за столом, катал хлебные мякиши в шарики, которые после нанизывал на нитку вместе с ягодами рябины и сухими глазами рыб. Девочка остановилась и с интересом следила за мужчиной, она видела его большие, грубые руки, создающие тонкую, несвойственную им работу, и это показалось ей волшебством. Женщина же, надев огромные рукавицы, подошла к печи и наполовину скрылась в ее пещере. Пошевелившись в ней молча, она извлекла средних размеров хлеб и водрузила его на стол. Запах хлеба заставил девочку оторваться от интересного зрелища и напомнил о голоде.
— Ты бы грибков ей дала, Катерина, — не отрываясь от своего занятия, сказал мужчина, — грибами ее кормить нужно, грибами...
— В погребе они, — ответила женщина, — а там сыновья.
— Сыновья, — строго повторил человек, изготовлявший бусы, откладывая их в сторону, и влага заблестела в его тусклых глазах.
Женщина всхлипнула и, закрыв рот руками, села у стены на сундук. Девочка, не понимая, наблюдала за людьми, но они больше не говорили, а только остекленело смотрели перед собой, каждый в свой мир. Девочка подошла к хлебу и погладила его теплую кожу, ей показалось, что он дышит, и она отдернула руку. За спиной у нее скрипнула дверь, и в дом вошел медведь с убитой курицей в лапах.
Мальчик на табуретке начал засыпать и заваливаться набок. Старуха легко ткнула ему в грудь палкой. Мальчик выпрямился и приободрился.
— Бабушка, а я не сплю, мне немного интересно. Только я не пойму, почему девочка заколдованная, а медведь говорящий?
Старуха лукаво усмехнулась, но промолчала, однако про себя подумала: «Земля ест слепоту».
За окном пошел дождь, откуда-то донеслась несложная мелодия простых слов. Два голубя прилетели на карниз и бессмысленно оглядели мальчика и старуху. Мальчик прогнал голубей, он их не любил. Когда умерла его мать, их слетелось такое количество, что они покрыли стоящий на чем-то гроб у могилы так, что ни его, ни мать в нем видно не стало — была какая-то живая, копошащаяся, серая масса. Голубей пытались отгонять, но они прилетали снова и снова, так что пришлось срочно приколачивать крышку, причем несколько птиц так и были заколочены и похоронены вместе с матерью. Мальчик любил только червей.
Старуха поднялась и проковыляла на кухню. Мальчик слышал, как она открыла один из шкафов и что-то взяла из него, положила на стол и открыла. Некоторое время ничего не было слышно, потом донесся тихий, неудовлетворенный вздох, и старуха вернулась на свой крепкий стул.
— Я тоже не люблю голубей, — сказала она, глядя в сторону, — а ты знаешь, почему они смотрят на нас?
— Потому что им интересно?
— Нет, потому что они нас не слышат.
Старуха разжала кулак и показала мальчику засохший цветок кактуса.
— Земля ест слепоту, — сказала она громко и продолжила. — Девочка кинулась к медведю и прижалась к его животу, пахнущему лесом и чем-то грязно-несвежим, но родным и спокойным. «Мишенька, мишенька мой, расскажи мне про колдуна, про реку и дерево, про то, как ты убил курицу, про снег и про небо!» Но медведь только мычал и махал убитой птицей в отчаянии, что его способность говорить исчезла, как только он переступил порог этого дома. Человек с красным ведром первым очнулся от своей неведомой скорби и подошел к девочке. «Доченька, — сказал он, — не плачь, скоро приедет хозяин, у него тебе будет хорошо». Женщина с крестом на груди, все еще несколько заторможенная, взяла у медведя, курицу и принялась ощипывать ее на каком-то бочонке. Медведь же, обведя печальными глазами помещение, горько махнул рукой и ушел из дома, оставив дверь незакрытой. На улице к нему вернулась способность разговаривать, и он крепко выматерился — он знал, что девочке будет плохо. По дороге, навстречу медведю, ехала повозка, влекомая утомленным конем.
Старуха замолчала и посмотрела на закрытую дверь в соседнюю комнату. За дверью раздался шум, похожий на тот, что издает тяжелая крышка рояля, когда захлопывается. Странный, строгий аккорд повисает в воздухе, дверь медленно, с древним скрипом, открывается, и на пороге возникает высокий, опрятно одетый старик. В одной руке он держит топор, а в другой убитую курицу. Мальчик забирается на табурет с ногами и, обхватив руками колени, с пристальным волнением смотрит на старика. Старуха переводит взгляд на мальчика и говорит:
— Дедушка обещал тебе вечную любовь. Он скоро расскажет тебе другую сказку. Ты помнишь дедушку?
Мальчик прячет лицо в ладони и шепчет:
— Бабушка, я не помню его. Я помню, что была мама, потом сестра, потом была ты, а его не было. Его никогда не было
Старик словно не слышит. Он, со стеклянным взглядом, медленно проходит между сидящими в направлении кухни. Из шеи убитой курицы, в наступившей тишине, с металлическим звоном падают крупные красные капли. Свет на кухне погас. Старуха пожевала деснами пустоту и продолжила:
— Когда хозяин увидел девочку, он улыбнулся ей. Он достал откуда-то из-под шубы кулек леденцов и протянул девочке. Женщина с крестом на груди подошла к хозяину и помогла снять сапоги. Мужчина принял от хозяина шубу. «Как ты себя чувствуешь?» — ласковым, но несколько хриплым голосом спросил хозяин у девочки. Она молча кивнула, прижимая кулек к платьицу. Мужчина передал хозяину бусы, хозяин одел их на девочку. «Нравится?» Девочка склонила глаза на подарок и несмело улыбнулась. «Благодари, благодари!» — зашептала женщина, но девочка только смутилась и затосковала. «Это очень плохо, — хозяин посмотрел сначала на женщину потом на мужчину. — Вы не забыли, где сыновья?» Мужчина и женщина замерли, словно их коснулся взгляд божества, превращающий в камень живое. Хозяин поморщился, обул сапоги и отошел к стене, на которой висели сухие растения. «Девочка, — сказал он ласково, — ты любишь кататься?» «Я не знаю, — ответила девочка, выплюнув леденец на ладошку, — медведь носил меня на руках». «Но медведя больше нет». «А где он? Я увижу его когда-нибудь?» «Может быть,» — сказал хозяин и подошел к девочке. Он взял ее ладонями за лицо и заглянул в него. «Послушай, девочка, сейчас мы поедем ко мне. Зима скоро кончится, и, может быть, ты увидишь медведя». Он долго и влажно поцеловал девочку в губы и поднял на руки. «А вы, — обратился он к окаменевшим мужчине и женщине, которые после его слов немедленно согнулись посередине в подобострастном поклоне, — готовьтесь!» Хозяин ногой толкнул дверь и вышел из дома с девочкой на руках. Кошка все так же сидела на крыльце и думала о чем-то своем, треугольном.
Старуха закашляла сухими короткими звуками, прижимая кулак к округлившемуся, как нечто неприятное, рту. На кухне что-то упало на пол. Падало что-то одно, но по частям.
— Это дедушка, — откашлявшись, просипела старуха, — пойди подними.
— Бабушка, я не пойду. Пускай он полежит на полу.
— Что ж, пускай полежит, только недолго.
И она продолжила:
— Усадив девочку в повозку, хозяин привел коня в движение и сказал: «А ты любила когда-нибудь?» Девочка молчала и, отрешенно глядя по сторонам, сосала леденцы. «А я любил одного человека, — не дождавшись ответа, продолжил хозяин. — Он был небольшого роста, у него была лысая блестящая голова, обросшая снизу черной густой бородой, он рубил дерево у дороги. На нем была распахнутая телогрейка, при каждом взмахе обнажался его сверкающий от пота живот. Он крепко стоял на земле, а взгляд был устремлен в небо, — он рубил дерево, словно не видел его, часто не попадая топором в то место, куда рубил перед этим. Снежинки падали ему в рот, но он не замечал их. Я подошел ближе. Запах и тяжкое дыхание этого низкого человека ударили мне в лицо. Он что-то говорил. Сначала я не мог разобрать слов, мне казалось, что он говорит на каком-то незнакомом мне языке, ритмичном, с равными паузами, была некая мелодия в его бормотании, чудесная мелодия, совершенно не сообразующаяся с ужасным видом наносящего удары топором человека. Через мгновение я понял, что это стихи, и, затаив дыхание, прислушался: ветер, ветер,
едва стоит на ногах человек
окаянный ветер
в аккурат показывает на север.
можно мне потрогать
твою усталую ногу,
погладить, лизнуть, понюхать
совсем немного
желание, разбуженное появлением
чревовещателя, качаемого ветром,
пристроенного кем-то за шею
на дерево
в обманутой им деревне.
Желание происходит
желание умирает
желание, ты однажды... Человек оборвал себя на полуфразе и отбросил топор. «А-а-а-а, — закричал он так сильно, что вороны, выклевывающие что-то на еще не присыпанных снегом полях, поднялись в серое небо, аккомпанируя этому крику сухим хлопаньем крыльев, — а-а-а-а, — человек схватил себя за голову и, повалившись, принялся кататься по им же вытоптанной в грязь земле, — а-а-а-а!» Вскоре он затих. Я наклонился к нему и услышал шепот: «Господи, ты, отец, сын и мой брат. Если бы я был лучше, если бы я был умнее, если бы я мог и умел знать, что все на свете зависит от неоднократного повторения. Если бы я мог поверить в это, я умерил бы свою гордыню. Но почему же я не понял этого? Почему я, как свинцовое существо, прожил свою безобразную жизнь без любви и желания? Бог мой, пойми и прости. Желание мое могло быть сильнее, чем подавление его роста. Я желал бы так, как Ты не смог бы возлюбить уже возлюбленного Тобой. Я обманывал Тебя, Господи, я крал у Тебя. Не было мгновения в моем прозябании, чтобы я не лишил Тебя чего-либо. Какие-то мелочи — вздохи, пот, междометья, осколки ногтей — исчезли из сферы Твоей любви, Ты терял это все безвозвратно, Ты не смог бы даже усмотреть в этом какого-либо злого умысла, однако он был. Я знал, что делаю. Я лишил Тебя самого главного, без чего не может быть жизни, — я лишил Тебя вечности, той самой вечности, которая складывается из говна!» Последние слова человек уже не шептал, а громко выкрикнул в угрюмо провисшее, запутавшееся в кроне дерева небо. И тогда я припал к его щеке и принялся целовать эту голову, не разбирая куда. Волосы его были мокры и солоны, щеки кололись и оставляли на моих что-то подобное слизи, но меня это только восхищало и доставляло непередаваемое блаженство. «Теперь бог ты, ты! — повторял я, лобызая его, — ты теперь стережешь вечность! вечность навсегда стала твоей! Я люблю тебя, господи! Я хочу тебя!!» Я заполз на него и немного придавил к земле, человек извивался подо мной, но словно не замечал меня. Он смотрел прозрачным, невидящим взглядом в сторону дерева, а на губах его была засохшая пена. «Ничего, ничего, подожди немного, сейчас!» — шептал я, стаскивая с него заскорузлые брюки и расстегивая ремень на своих, мое естество было готово войти в его испачканное отверстие. Проникновение было тяжелым, человек закричал. Я обрушился поцелуями на его выпученные глаза, но он, казалось, не понимал, откуда пришла боль. Может быть, он думал, что огнь небесный настиг его, или что он сам себе, промахнувшись мимо ствола, попал топором по ноге. Вскоре мои движения достигли точки выплеска, и теперь закричал я. Наши два крика слились в один всепоглощающий рев, будто все пространство превратилось в огромную пасть и орало в сторону солнца, прятавшегося за блевотным небом». Хозяин лукаво прищурил глаз на девочку, которая по-прежнему сосала леденцы и отрешенно смотрела на однообразные поля с маленькими островками леса, бедного, голого и холодного. «Эх ты, — усмехнулся хозяин, — лема-кулема!» — и погладил девочку по затылку.
Старуха замолчала, строго взглянула на мальчика и резко толкнула его палкой в грудь, мальчик, начавший засыпать, встрепенулся и заплакал от боли.
— Сейчас же встань и пойди собери дедушку, он рассыпался на куски.
Мальчик соскочил с табурета и побежал на кухню. Куски дедушки, в виде шариков и кубов, были разбросаны по всей площади пола, только на столе лежали две совершенно целые руки. Одна из них двумя пальцами держала фотографию. Мальчик подошел и взял ее.
На старом, пожелтевшем снимке было отображено голое, перепаханное поле и одинокое дерево, какое-то надломленное, нездоровое.
|
