* * *Пусто в городе. Без базара
Поздно уже. Оборачиваются многие.
По улице идет Константин Уваров.
Это – уже патология.
Все стороны раздвигаются независимыми домами,
Переулки приобретают некоммерческий вид.
У Константина Уварова отключается память:
Он размашист, нелеп и небрит.
Солнце светит свысока и сбоку:
Оно уверено в завтрашнем дне.
Воздух разрумянился. Константину плохо:
Сейчас он предпочел бы снег.
На его туловище ретранслируется жизнь,
Абстинентный синдром атонален и самодоволен,
Но Константин проклинает тоталитарный режим,
И правительство не приостанавливает действие алкоголя.
Константин подходит к женщине, чтобы поцеловать,
Но незнакомая женщина – плохой собеседник;
А в Стране Константина раскалывается голова
Легко и просто, как орех в соседних.
Константин Уваров надеется сдуру,
Но его враги улыбаются скупо:
Господь Бог уже настраивает аппаратуру
Задумчиво, как начинающая рок-группа.
Какие-то ребятки достают ножи.
«Ну что там у вас, всё?» – кричит Господь хмуро им.
Вот он морщится сильнее и сильнее дрожит,
Доводя свою мощность до предельного уровня.
Следующий кадр: в памяти провал...
Но кто там вылазит в рубашке клетчатой —
Вот в чем вопрос: на месте ли голова.
Но вопрос в голове, а ее место засекречено.
Монолог троянского коня
(Совесть нападающего после одиннадцатиметрового удара) Под грудью его волосатой сердце рвалося на части. Гомер – Вересаев Майн Шлиманн! Ты ищешь за Трою? Пустое, поверь мне.
Нескоро найдешь, коль закладывать начал за галстук.
Спроси у меня. Я-то знаю... Тут греки намедни
Просили ответить, и очень, но я отказался.
В историю кружки не выльешь историю пива.
История Трои по горло наелась и, кстати,
Удержит любую осаду. По личным мотивам
Елена мертва, а с истории этого хватит.
Нашелся же лекарь – застенчивый был, бородатый...
Все гладил меня и учил вычислению суммы...
А я ему – нá про Елену – мол, жили когда-то,
Потом разбежались... Сплошное вранье, ты не думай.
А тут уж народу нашло – всё цари или принцы,
Пьянющие – то им дыра, то им пагубный климат...
Елену увидели. Звали гулять и жениться.
Сначала дрались, а потом воевали, мой Шлиманн!
Он сам перегрелся – мол, все перетрет, только где там —
Как начал втирать им – а там же сплошные герои...
Сперва извинялся, потом оказался поэтом.
Поэтом, Майн Шлиманн, Гомером. Ты в курсе за Трою?
Стояла осада. Елена! Я бил ей на жалость.
Античное дело, я думал, – бывало, любили,
Так долго, что вплоть до кентавров... Она отказалась —
Мол, лошадь и лошадь. Елена – тяжелое имя.
Шли годы. Сюжет развивался. Осада держалась.
Гомер – занимался со мной культуризмом порою;
И как-то с утра, сознавая, что делает гадость,
Сказал мне смущенно: «Братишка, давай это... Трою...»
Елена смотрела в упор. Я стоял на асфальте.
Елена ждала – мол, любила когда-то, – да что там...
Гомер суетился и плакал. Все ждали пенальти.
И шел я одиннадцать метров к троянским воротам...
Повозкой назойливой сзади поехало время,
И тысячи скрéщенных звезд поднялись на колени.
Мой голос влюбленный! Ты был беззащитен и светел.
Мои бессистемные руки пытались ответить.
Под кожею билось тяжелое имя чужое;
Троянцы из Трои сбегали по двое-по трое.
Троянцев ловили, и били, и били по яйцам.
С отбитыми яйцами быстро погибли троянцы.
Войска выносили квартиры и пили сухое.
Елена боялась солдат: десять лет как в походе.
Парис притаился под деревом, аки масленок.
Елена теряла значенье. Запахло паленым.
Теряя контроль над собой и теряя надежду,
Елена прикинула риск. Повернулась. Пыталась
На глаз оценить мою преданность. Скалилась нежно.
Я ржал истерично. Теперь я показывал фаллос.
Она, пожимая плечами, скривила ебальце,
И я ей в лицо истекал своей спермой хорошей.
И птицы на небе разжали холодные пальцы,
И птицы на небе заржали в кривые ладоши.
...Записывай, Шлиманн. Лет тридцать. Жената. Еврейка
Скорее всего. Но царица – держаться умела.
А я не царица... Пиши – по утряне ефрейтор
Чего-то порылся, и – надо же – бросил мне тело.
Я шел через поле и имя тяжелое вором
Нашел и тащил, и глодал, и безокою птицей
Клевал и копытил его близорукое горло —
Как стая милиций, моих закадычных милиций...
Которая печь будет печь этот лакомый запах?
Когда это имя заведомо выпадет на пол?
Спина прохудилась тогда-то, причем он впивался —
Холодный трезубец его растопыренных пальцев.
...Майн Шлиманн! Ты все еще ищешь? Найдешь – ну и что же?
Такие, как ты, вечно ищут, и вечно находят —
А мне отвечать, и кругом эти пьяные рожи,
И всем надо в Трою... Послушай – давай о погоде?...
Поэма о кинематографе
ЭЙЗЕНШТЕЙНУ посвящается... Все самолеты возвращаются на аэродром,
Все капитаны отчетливо видят землю. Р.Р.Рождественский
и И.Бродский Подарите мне книгу со счастливым концом. Назым Хикмет Скромный кинотеатр под названием «Мудак».
Фильм социальный, героиня – аппаратчица.
На экране – прерия. Ползет удав.
Заяц пока за кадром. Он прячется.
Рушится жизнь советской семьи.
Проплывают титры, под музыку заикаясь.
Министр встает с символической скамьи
Подсудимых. И тут появляется заяц.
В зале уже накурено и напержено,
А заяц из-за кадра появляется и прячется...
И вот: вызывает хохот изображение Брежнева,
Исполняющее пасквиль голосом Караченцева.
Экстрасенс вызывает дух коммунизма. Очко
Опускается. Вот экстрасенс под конвоем.
В апофеозе сгорает дача. Гребенщиков
Выносит из пламени мертвого Цоя.
Падает рубль, снег и громкость.
Автомобиль промчал обезумевшего Ленина,
И Никита Михалков, испытывая неловкость,
Ебет мозги вместо Анны Карениной.
Анка оскорбляется на слово «попс»,
А Чапаев уплывает с невозмутимостью мопса.
«Баста», – кричит фараон Хеопс,
И встает из гробницы хуй Хеопса.
Скачут верблюды. Песок на зубах.
Мелькают ковбои, звезды и полоски.
И вдруг все стихает. Играет Бах.
Знобит человека. Это – Тарковский.
Всех винтят, крутят и заворачивают.
Холодно. Синеет одинокий парус.
Извращенца наводит на мысль о безбрачии
Танец с фаллосами в исполнении Ротару.
Моцарт перед смертью изобретает минор,
Шопен давится от зависти и падает, синий,
И Винни Пух рассуждает о кризисе в кино,
Неожиданно для себя пародируя Буратино.
Факты тасуются в руках заокеанского шулера:
Выходит так, что нападение инсценировано.
Штирлиц хитрит на глазах у Мюллера,
Мюллер хереет: это не запланировано.
Оператор орет ассистенту – «Останови, кацо!»
Режиссер видит муху и отмахивается невольно
Вот и муху прихлопнули книгой со счастливым концом.
Вот и книгу продали за эти четыре сольдо.
|
