СадВо-первых, сказано поддерживать огонь.
Дабы логика не хромала, привносится география дома,
которая переходит в союз либо сюрприз.
Нарушить — подвергнуть имя одиночеству.
Преступить — возможно, приобрести особую ценность,
поскольку порядок служит достаточным раздражителем. Мирится прозрачный, просит, например, воды.
Тут, кажется, чувствуешь опьянение от ничто, идёшь в никуды,
поскольку зло отдалять — имитация силы,
молчать — наслаждение, перо и бумага — порок.
Милый, ми-и-лый! Взаимность рассказов признаётся продуктом,
из которого выжимаем вывод:
смена два на один человек — это истинно праздник. Теперь нет никаких невозможно, открыты шлюзы,
практика поста создаёт вскоре подлинную иллюзию,
эротическую крайность, объединённую скукой с движением.
Всё это подстёгивает к наслаждению,
намерению, рассчитанному в разговоре.
Тебе достаётся роль жертвы,
но это, скорее, счастье, не горе. Ещё лифт очень возбуждающая штука.
Соитий разнузданность, сфера воздушна, тонка,
и удовольствий химеры какое-то время полнят.
Значит, зависят они от героя. Кажется, так. Непримиримость одежды большой минус, скажем, провал.
Тут шпаги тягу предложим, на которую уповал,
дабы пола преследовать пустоту, ценность скабрёзности,
желая самого себя провести. Должно быть, это пародия, но чрезвычайно правдивая.
Мерцает абсолютное переживание, подлинное, как аскетизм,
приют мудреца: произволен язык. Склонность рассудка одолевать ступени мрачной материи
отнюдь не полезна здоровью — потею я.
Тривиальная ПАТОЛОГИЯ
Рабочий пригород височной области.
День муравьиного праздника — годовщины речи.
Движение. Буря милосердия в полдневном пейзаже скворечников,
где само название нейрона теряется в чаще памяти.
Парад анкетных ровесников эволюции,
заключающих мускульный индекс почёта,
воспоминание руки в рассказе дилетанта.
Мухоморный случай вещества в себе. Шествие хранителей жилищного кризиса,
пустых участков красного света,
надеющихся на признание условного времени года,
генетических псевдонимов рефлексирующих гостей.
Близок питательный поцелуй эсперантиста,
анализатор Дон Жуана, контролируемый кашей дневника.
Возбудитель — спинная розга. Или.
Сосновый ларёк на чёрном холме.
Идеальный музыкант револьверщик,
отмеряющий этапы бульваров,
санкюлот, забывший совокупность футбола,
устраивает облаву на смерть в чужой библиотеке.
Он — чувствительный óрган окружающей плиты,
перенос тишины по сосудам треугольника.
Сестра крови его, заменяющая уходящего Шу,
ставит лишь одно условие:
потеря зрительного торможения.
Спасёт ли пластичность затылочной кости
плюс химические победы обоих полушарий? Комично содержание вопроса.
Исполосована кожа страниц почтовых,
надгробные цифры сходны телом с улицей. Я собираюсь покинуть тебя, деткаБиблиография единственного поколения,
танец живота длинноволосой терминологии,
примат знаков близорукости, отсылающих к эпохе
развития фототропизма невинных девушек,
дороговизна дефицита приятного общения,
письмо для той, что неодета. Всё вышеизложенное — несмываемое оскорбление,
ворчание колокольчика, трансплантация сказки.
Свершилась новая история дурных наклонностей,
истоком которой притворилось желание. Уже близки друг другу как забытая привычка,
1+«много» будет 3, чем не причина стороны?
Милая, расследование тысячи лет послесловия,
достигнув глупости открытой карты,
оказывается жертвой устного труда.
Далёкий покой мужчинки усугубляет музыку геодезии. Дай перерыв демонстрации возможностей,
это теперь вопрос политический,
как и парафирование эскапизма в угловой ситуации
с показателем времени — «эротическая зима».
Вот черепашье таинство парижей,
заключающее опасность избавления в потоке Востока.
Думаю, грустно, тётенька, после гибели друга
увидеть лежащего в поле дракона.
Аминь. Нет, ещё пара слов.
Ты вновь делаешь условно-свободным зрение,
пока я ловлю отражение нашего бега.
Предлагаю выход: залить стеклом глотки
как новых, так и возвращённых телефонных коммунаров.
Софист
Друг знания и ярый недруг торга,
понурый Кеша вечера боится.
четвертый месяц избегает оргий.
раскрашивая окна в цвет традиций.
Тая в карманах цифры и слова,
усталый Кеша ожидает вечер.
К нему 7 змей вползают в рукава,
он слушает их приторные речи. И снова день, опущенная штора,
уснувший Кеша видит, что девицы
за бороду таскают Протагора
и бьют его башкой о половицу.
Но Протагор подмигивает хитро
и с ласковой улыбкой замечает:
— Вот поцелую Кешу, он познает.
Карамель
Жилет, не купленный пока,
бутылка тикает в портфеле,
они еще конфеты не доели
и слово не пускают с языка. Ее торопит жестами строка,
он спит и видит пальцы трех Америк.
Она ступает на кисельный берег,
пред ним лежит молочная река. Но путаясь в подтяжках, птица
погасит свет. Нащупав нить,
он станет из себя в себя ходить,
а ей довольно просто удалиться. Скрип половицы, ногу в стремя,
они еще обманывают время.
|
