* * *

Для чего живут поэты и поэзия при этом? —
чтоб стоять посреди лужи и глядеть на дырку в небе.
Воздух пахнет червяками и запрошлогодним снегом,
а ручей бежит с-под палки, весь из бельевых прищепок.
Языку по вкусу рифма, хоть банальна, но про лето, —
в древних стенах новый город скачет с детскою скакалкой,
кубарем туман, и солнце сквозь подброшено монетой,
о, весна и школьный ужас, о тщета! — зла — человекам.

* * *

Куриными лапками ходит береза,
где сосны хвостами павлинов метут,
коньками фигурными ездят ракиты,
ивы ракеты, шутихи про имя.
Не все подобрались, не все еще тут.
Но вербные тапочки с детства бегут,
турецкие туфли с бубенчиком, чьи вы?
Чьи ножки по досточке в небо идут?

* * *

Вот этот сумрак и синий мел
в ладье покойницкой уже имел.
Глаза набрякли, давят виски,
снег перечиркан, пото́м ни зги.
Сырой и тайный в грудь ветерок,
и вечно знание, и одинок.
На междуречье ночи и дня
опять личина знает меня.

* * *

Когда осмотришь взором Бога:
сугробы, облаками — вниз,
что оседают тихим вздохом,
и пены корочкою разошлись.
Еще не вскрикнули морены,
и горы вверх не обнялись,
герои мифа разбрелись, —
следы в сугроб обыкновенны.

* * *

Руина, на руине куст —
в сугробе наверху, гостеприимен.
О, время — ты опять не виновато,
что человеку этот угол пуст.
И кладка чудится зеленоватой,
где розовый, заместо неба, иней —
к заснеженной руине под уклон.
И куст смеркается, зарей не опален.

* * *

Гнездовья мысли, колтуны —
древесное сознанье косно.
Вздохни, что разум перенес
унылую округу сносно.
В галчиных счётах несть числа,
и слух костяшками отщелкнут.
Безличный свет, из неба сточный,
пустые ветки расчесал.

* * *

Ну, трещи, трещи, река —
ну, дави, дави, мороз!
Все окрестные дымы
друг от друга тянут врозь, —
чьей рукой разведены?
В нас играть кому не лень! —
восклицает царь Давид, —
в Русь бежит, и убелен.

* * *

Я лежал под капельницей неба,
там юнела из меня ракита, —
клювиками в стороны блестела,
тишина была — почти ракета.
Птиц не слышно: христоцеловались,
в ледобег шипела пеной роза,
штукатуркой церкви распушались, —
вербочками цельны и венозны.
Из последней силы я старался
кулачишком сердца на: Воскресе! —
крашеное шелухою лука,
скорлупой оно цеплялось: здесь я!
О, Хозяйка неба, — шелухи
припаси же мне, егда разлука...