Ex officioУкротитель домашней моли, водитель каши
по раскалённому кругу любимой миски,
друг леденцов, обладатель гусиной кожи,
перемыватель вестей с экрана: и этот в сыске. Требователь суда, трибунала: ау, погодки!
И мерцают в потусторонней прозрачной яме
рапорты, трупы, трофейные порнофотки
и румяные барышни с выщипанными бровями. Чье-то соображенье длить этот пошлый фокус
варикозными розами порасцвегило тело.
И часы — огромные, фирмы «Funghus»,
раз запнувшись, отмалчиваются без дела. Штайнерштрассе, орешки для фройлен, крутой глю-вайн,
австриякской песни твоей сурковые обороты.
Отмокают, нежатся в пене подземных ванн
ротные гаеры, пенки лихой пехоты. Гладят по ёжику, пишут по воздусям
на депрессию дедушке ласковые депеши.
Оборачивается — и течёт по его усам
дух махры, чьи курцы хороши и пеши. А ещё портсигары с вепрями, выпуклые клыки
и тирольские шапочки — на, нахлобучь, посмейся.
И готический скос костёла, и чердаки
облетает надменная и неземная месса.
P.S.
Срок хранения кончился быстро
благородных раскладов ума,
и дымком упразднённого быта
овевало жилые дома. Неспеша от пожатий в объятья,
от сугрева к другому стопу,
где кромешные сестры и братья
заводили беседу-юлу о воздушных приязнях вчерашних,
о разбеге блажной суеты
и смешных гименеевых шашнях —
свет погашен и чашки пусты. Цепенела луна на шпагате
бельевом в окантовке окна.
Но к такой аллегории, кстати,
вся весна не была сведена. Потому как за вирусной дрожью,
за воротами мутных дворов,
приподняв непобритую рожу,
продымлён и с устатку суров, мог желающий видеть смещенья
фиолетовых облачных груд.
И глухое подобье смущенья
пробегало по линии губ.
|
