* * *В кубометры земного шара пуская жало,
наше жилище не герметично, не держит жара,
не вяжет лыка и не фурычит, но мочит коры,
и если еще не сгнило, тому виной
золотая жила, протянутая, вроде аорты
между землей и небом, между тобой и мной. Подобно тому, как солод обирает солнце,
раннее / ранимое солнце, сонно
в весеннее время суток руки из воска,
как два ростка, ты тянешь ко мне — как два
шнура бикфордова — и продолжаешь спать, когда
я горю, как урод в аду на гравюре Босха. Потребляя это тепло, ты растешь, мне кажется.
И тебя все чаще прельщает белая кашица,
выдавленная из вены яблони.
Становясь выше,
ты ближе к солнцу, как поставленная на ушко игла.
И над тобой склонившись, я часто вижу:
раздвигают кожу зеленые два крыла.
Это похоже на треск сучка под давленьем массы.
Это как вход иглы медицинской в мясо.
* * *
Он руки вращивает в шар,
чтобы затем врасти губами
в светящееся тело и разбить
глухонемой стеклянный воздух
внутри него на мириады
имеющих свой тон осколков —
грудным, на плач похожим звуком. Он в материнский входит чад,
и влажное, как семя, чувство
в нем вызревает и восходит
навстречу каждому движенью
в глубь шара. Непочатый мир,
податлив и еще никак не назван,
является ему как стыд, как шум
таинственного и родного сердца. Он входит к матери, не помнящей вдовства,
когда она, раскрытая, как книга,
казалось бы, не дышит. Он подходит
к ней и читает, наполняя мир
младенческой слюной: аз, буки, веди...
Маленький эдип,
тогда он и не знал о том, что грешен,
что бог уже в нем говорит.
* * *
Механика сдает... Должно быть, Гофман,
когда менял пружину, спутал что-то,
а может быть, всему виною сырость,
стоящая в глазах всю осень — только
не ты раскалываешь грех, а грех тебя. Отбросив скорлупу и тень от скорлупы
отбросив — собственной ты не имеешь тени —
ты прокусил, как кожу, сюртучок
и тянешь на себя материю, всего лишь
чтоб защитить себя от наготы,
которая тебя пугает... Тебя смущает грохот шестерен, его
ты, по незнанию, приписываешь ливню,
стучащему в твое немое захолустье, пугает женщина, которую ты помнишь
еще нелепой, угловатой почкой,
и даже мальчик, что подходит со спины
с застрявшей бабочкой между ключиц (а следом
влачится детская рождественская песня), пугает... Ты не желаешь повторения. Но грех,
покрыв испариной все стекла в доме,
разводит по углам все то, что память
с любовью соберет, соединив затем
два крылышка сухих несчастной скорлупы...
Зимний футбол
Шар черно-белый, делимый на трех человек,
в сумерках ранних едва узнающих друг друга.
Падая в снег, шар похож на кружащийся уголь,
падая в небо, похож на взлетающий снег. Маленьким трем игрокам дела нет до того,
что остальные фигуры покинули поле,
что бродят черные пешки и белые пони
в сером офсайде, как сумерки за боковой. Им не увидеть, как поле ушло из-под ног,
как поднялось и собою окутало воздух.
Ими играет, как в шахматы, клетчатый кожух —
самый азартный и, может быть, главный игрок. Недолговечны спортивные ссоры, но здесь
пахнет бедою сильнее, чем тающим снегом.
Кружится шар, и послушные кружатся следом
два короля и жестокий, но маленький ферзь.
|
