Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Сокращенный вариант романа Л.Толстого «Война и мир»
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Визуальные тексты
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Нестоличная литература

Поэзия и проза регионов России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Приморский край
Из цикла «Энтропия Пауля Целана»

Александр Белых

*

Господь, не ты ль
стоптал мои несносные ботинки?

Их вид понурый, как у пса,
не твою ли мне являл виновность?

О да, созерцая их,
я познавал тебя не в величии творца,

а в простоте творения.
Наивный, ты захотел

владения свои, что вечны и безмерны,
изделием сапожника измерить.

Так иной философ
примеривает мысль к тебе,

чтоб уловить твой свет
в силки неоспоримых силлогизмов,

но, как рыба на песке,
глотает воздух ртом — в котором смерть?

И ты примеривал мои одежды,
чтоб испытать всю временность того,

что назовется Я.

И вот стоишь, как цапля,
одной ногой колышешь вечность,

не отражающей тебя,

а другой ощупываешь в страхе то,
что отзовется смертью.


*

Неотмщенный,
болезненно-бледно-сонный, богами
заклейменный:

                          твоя моча — чернёхонька,
                          твой язык — заскорузло-русский,
                          твоё дерьмо — жиденько.
                          От тебя
                          разит непристойной речью —
                          да и от меня тож;
                          ты затоптал одних,
                          на других ты наложил руки,
                          напялил козью шкуру,
                          волхвуешь над моим хуем.


* * *

Ты вдыхал хлороформ стиха,
виноградных лоз венозных,
вскрывал ветвистый синтаксис,
в дебрях которого я слышал голос,
испорченный эпохой:
по-вороньи ворковала ирония,
взвизгивала плеть,
задирались юбки,
осина трепетала от похоти,
на болоте крякали утки,
напоминая,
что скоро крякнешь и ты
оттого, что летучая жидкость
со сладковатым привкусом
без меры растворена в стихах.
Пока размотаешь витиеватую речь,
доплывёшь до сути,
голова начинает
медленно скатываться с плеч,
как будто не спишь вторые сутки,
потом очнешься впопыхах,
но оглядеться невозможно:
так густо, так плотно
слетелись слова —
как пчёлы в одну жирную черную точку,
в которой не вспомнить ни Одиссеевых странствий,
ни твоего лица, напуганного тем,
что тишина тревожна
и не слышно в кустах дрозда, —
всё поглотила Талласса
и слово в плавниках,
разбухшее как черная Звезда,
которая, не вмещая семантики миров,
норовит разорвать оболочку,
ибо масса тела достигла критической плотности.
Так бывает, что книга,
не дочитанная до конца,
выпадет из рук и захлопнется.
Так подспудно готовится новый взрыв стиха,
в котором слово, как Одиссей,
пространством и временем полно,
сжимается от боли или стыда,
раздувается огнем, как Гефестовы меха,
пока спишь над книгой,
уронив голову...


* * *

                                                   Георгу Траклю

из-под века
укоризной сверкает чёрнорябиновый
глаз ворона

инок-олень очнулся ввечеру ото сна

мысль монашествует
произрастая шорохом камыша, чьи листья
вывернуты наизнанку

когда долы одолевает одиночество

пуглива поступь времени
и навстречу белеет ветер, запорошив
давние тропы памяти

о, как полон ночного покоя полёт птиц!

в сумерках тимьяна
усталый оклик пастуха
насторожил олениху


* * *

                                                                                              Спит времени оркестр.

                                                           Дирижёр пьян. Эпоха
                        закончилась всеобщей инвентаризацией. Мышь-картезианка
   прошмыгнула среда хлама чердачного,
                           сундуков, этажерок, веников вязаных,
             забежала к соседке,
посудачила,
            прошуршала фасолью на старых газетах,
                                                   причесала чесночные косы.

                                                                                                                          — О время, я знаю твой норов,
                                                                              ты убиваешь, не лечишь,
                                                    сгораешь, как порох,
                        плюёшься картечью.

                                                    — Эх, мышь-картезианка,
                                                                             ты меня срамишь! Скажи,
                                                    зачем украла мой вирш?
                                                                                              A ну-ка, брысь, в музей,
                                                    к мумиям,
                        а то и без тебя моя жизнь, что карма-карусель,
                                                          без умысла —
                                                                                                         а там, в музее, хорошо,
                                                                          как в закромах родины:
                                                жиреют мыслей жернова,
                  пока волы жуют,
      тихонько пережевывая
снопы времени.

                                          — Ох, Господь,
никакая мышь о тебе невозможна!
          Ах, украли стихи!
                        "Какие стихи у крали?"
                                   Ну так что ж,
                                               если кто-то присвоил строки
                                                           и вышел с ними под дождь,
                                                                       коротая земные сроки.
                                   Ну так что ж,
                                               не коня украли,
                                                           не кораллы у крали по имени Грета.
                                                                       Ворковали
                                                                                  они на губах —
                                                                                                          ну и пусть,
                                                                                  что пропахли чужой
                                                                       сигаретой!

О время,
           убиваешь ты,
                       не лечишь.
                                  Здравствуй, Грета, мой свет,
                                                                      смерть моя,
                                                                                 мой глетчер!

                                                                                       Ты похож на меня.
                 Задыхаясь, так же бежишь за трамваем,
без билета в кармане —
           от эпохи, по лужам, как бомж, и, наверное, кем-то
                                 уже забываем.

                                                      Световое табло над музеем.
                                           Что скажет оно о жизни ему?
                                Эти буквы бегут, словно зебры,
                     и навеки ныряют во тьму...

                                                                                       Пока не погасли огни,
                                          говори, говори, световое табло,
                              и воруй мои строки, хоть они
       не рождаются там, где светло!

Озари тебя, мышь!
                       О мой лик, о мой лик — тьфу, тьфу, тьфу! —
                                                                                                    как у зебры ебло...

На ботинках его развязался шнурок.
            Чернильные лужи в пожарах дрожат,
                                           словно в них окунули перо,
                                                      и над городом плыл дирижабль.

                                                                                       Серебром чешуи блистая,
                                                                          черную тень отбросило слово.
                                                     Посреди молчаливой стаи
                                          он опять без улова.
И проходят мимо, рассекая ночь, трамваи.

                                                   Окуни меня, о мышь,
                                                                        в мои печали, словно в омут чернил,
                                                                                            очерни, виночерпий сердец,
                            в зеркалах утопи!
                           Отчего же печален я, а ты, мой вор, навеселе?

                                       Ползи, ползи, улитка-эпоха,
                                                уступлю тебе, милая, дорогу,
                                                                                   только, дурочка,
                                                                                                         не бодайся!

                           Время всех нас украдет...


* * *

                                                             ... вот они,
бесталанные дни: снег прядет, деревья в кружевах,
вода не гундит в трубах отопительной
системы. Числом забытых вещей,
                                                           числом забытых книг,
числом забытых снов, числом забытых лиц
и дорог определяется значение
таких солоноватых слов,
                                           как соледад: в одиночестве
любое наречие дано в утешение. Только потому,
что замолчали часы на полпути к вечности,
догадываешься о соседстве тишины
                                                               как источника
вести: тишина должна сбыться? Удаляясь
по кривой Эббингауза, санный полоз пылит над покоем
вселенной, застилая метелью глаза: так
образуется слезная влага,
                                             на берег наворачивается
волна, снег прядет тишину. И ничто не покоряется
философским императивам...


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Об антологии

Все знают, что Россия не состоит только из Москвы и Петербурга и что русская культура создается не в одних столицах. Но откройте любой общероссийский (а значит — столичный) литературный журнал — и увидите, что российская провинция представлена в нем, что называется, «по остаточному принципу». Эта книга — первая попытка систематически представить литературу (поэзию, короткую прозу, визуальную поэзию) российских регионов — и не мертвую, какою полнятся местные Союзы писателей, а живую, питающуюся от корней Серебряного века и великой русской неподцензурной литературы 1950-80-х, ведущую живой диалог с Москвой и Петербургом, с другими национальными литературами со всего мира. Словом — литературу нестоличную, но отнюдь не провинциальную.

В книгу вошли тексты 163 авторов из 50 городов, от Калининграда до Владивостока. Для любителей современной литературы она станет небезынтересным чтением, а для специалистов — благодатным материалом для раздумий: отчего так неравномерно развивается культура регионов России, что позволяет одному городу занять ощутимое место на литературной карте страны, тогда как соседний не попадает на эту карту вовсе, как формируются местные литературные школы и отчего они есть не везде, где много интересных авторов...

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service