Возможно, счастье

Наталья Курчатова
Эксперт Online 2.0, 17 августа 2009 года
«Эксперт» №30-31 (668)
Досье: Олег Зайончковский
        Новый роман Олега Зайончковского получился из обыденных историй маленького человека и в высшей степени терпимой, сочувственной философии — то есть того, чем когда-то отличалась русская литература.

        Забавно, но во вполне буржуазном периоде русской жизни мало кто из писателей задается вопросами частного. Рождения, встречи-романы, свадьбы, тихое угасание или внезапный уход в небытие — все эти обыденные и неизбежные события по большей части отданы в пользование производителям книжек в мягких обложках. Эти не авторы даже, а, скорее, бригады и предприятия припускают в сиропе скучную обыденность и стригут щедрые дивиденды, гарантированно «отправляя голову в отпуск», в то время как истинные пастыри слов без устали плюют в вечность политикой и метафизикой. Получается, маленькому человеку в большой (или полагающей себя таковой) современной литературе места почти что и нету.
        Олег Зайончковский не таков. Его всерьез интересуют злоключения Николая Степановича, Дмитрия Павловича и Людмилы с третьего этажа. И, надо думать, это правильно — потому что если, к примеру, посчитать людей Москвы, то Николаев Степановичей и Людмил будет гораздо боле, чем Владимира Владимировича, даже если и с Дмитрием Анатольевичем вдвоем.
        Еще один момент до начала предметного разговора: редко какому автору удаются проходные романы. «Счастье возможно» — роман очевидно проходной, Зайончковский честно даже не намекает, а говорит об этом. Он делает главным героем писателя, у которого никак не идет роман. И это не кокетство — роман у него и вправду не идет, а, скорее, плетется нога за ногу. Автор постоянно отвлекается на т. н. малую жизнь; в итоге — забавная штука! — именно эти повседневные наблюдения и происшествия составляют историю. Очевидно постмодернистская конструкция, которая при этом ничуть не отдает выморочностью — напротив, воспринимается единственно органичной. Что до историй, то они и вовсе валятся на читателя с естественностью дождя, яблока или голубиного помета, вызывая попеременно грусть, удивление, досаду и еще тыщу маленьких повседневных эмоций, что вместе складываются в ощущение жизни.
        Писатель сидит на одинокой кухне (ушла жена) и слушает разборки соседей сверху и снизу. Он садится за стол — и из вентиляционного окошка доносится брань; он открывает шкафчик под раковиной — снизу ругают недосоленный суп. Он идет выгуливать собаку. Он едет на дачу. На дачу приезжает бывшая жена с новым мужем. С мужем бывшей жены они отправляются на рыбалку. Попадают в дождь. Умирает друг. Снова дождь. Или снег. Или два экскаваторщика на песчаном карьере в рабочий полдень пьют водку и закусывают. Вареными яйцами. Или огурцом.
        Все донельзя банально.
        Но, как в анекдоте, что-то отличало его от других. В прозе Зайончковского присутствует зрелость переживания той самой повседневности. Не юношеский бунт, буря, натиск, не чайльд-гарольдовское разочарование и сарказм. Не эпатаж. Не умудренность, всеобщность, не историчность или всеохватность — спокойная зрелость наблюдателя, которому совершенно не надоедает наблюдать. Который пережил многое из того, о чем пишет, и совершенно не против переживать и дальше. Вакансии «молодых львов», «рассерженных молодых людей», едких интеллектуалов(-ок), государственников, сатириков, репортеров от литературы, учителей жизни в совруслите идут влет, а вот человека не хватает. Зайончковский как раз и отвечает — за человека.
        И в некотором смысле это самая что ни на есть протестная литература. Протестная не тем, что клеймит и без устали обличает общество потребления, продажных чиновников, лживый телевизор, но тем, что существует параллельно и обладает спокойным мужеством тихо, но терпеливо настаивать на том, что человеческая жизнь все так же имеет наглость проходить не в телевизоре или на распродаже уцененных смыслов, но в первую очередь среди других людей. И телевизор ценен не сам по себе, а тем, что Марьиванна может обсудить с Марьпетровной новую серию «мыла» и заодно поделиться чем-то для себя важным, пережитым и наболевшим. А магазин-супермаркет нужен в первую очередь для того, чтобы продавщица Ларочка могла в рабочий день пококетничать с охранником Васей и — глядишь! — составить свое тривиальное счастье. И для того чтобы Петя и Колян после работы заехали за шашлыками и бутылкой водки, в общем-то, совершенно все равно, от какого производителя, потому что они не цель, а только средство для человеческого общения. Даже джип-гелендваген нужен Дмитрию Павловичу не просто так, а как утверждение собственной самости перед бывшем мужем своей Тамарочки... Фиговое, правда, как выясняется, утверждение — но попытка не пытка.
        Любая социальная среда — лишь производное от человека, посмеивается Зайончковский; кесарю — кесарево; вещи — это не более и не менее чем вещи, иллюзии человек создает себе сам, а когда наоборот, то получается затруднительно и даже опасно. Но, в общем, как правило, в таких случаях жизнь подкидывает истинное событие — как спасательный круг, утверждает социальный оптимист Зайончковский. Смерть, любовь или нежелательная беременность непременно выбивают человека из дурного колеса иллюзий, философски замечает реалист Зайончковский. Так, как говорится, выпьем же за то, чтобы избавление от наваждений не стоило слишком дорого; ну и за то, что счастье возможно.
        Не более, но и не менее.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service