«Воздушный жизненный звук»
(Ирина Ермакова. Улей. 2007 г.)

Евгений Абдуллаев
«Интерпоэзия»
2008, №1
Досье: Ирина Ермакова
        В конце 2007 года вышла маленькая драгоценность тиражом пятьсот экземпляров. Один экземпляр лежит передо мной, раскрытый на странице 58:

        Дерево – ап! – и расцвело под балконом,
        словно зажглись разовые соцветья.
        Тьма шебуршит зеленым, липко-зеленым,
        пальцем шершавым шарит по листьям ветер,
        и, пробегая – шасть! – по диагонали, –
        шорх! – лепествы ерошит петит молочный,
        длинно шипит, округляя воздух блочный,
        свет надувая, шашни теней гоняя,
        ветки ширяя, ночь до корней пробирая.
        Брось, – гудит, – переживешь и это,
        слышишь? – смерти не будет, а будет лето...

        От одного прикосновения к таким стихам вздрагиваешь, как от ручки кипящего чайника: так осязаемо и точно. С той лишь разницей, что хочется хвататься за эту ручку снова и снова. И это «снова и снова» заложено уже в самом первом, еще не предупрежденном, сыром чтении. Уже это неподготовленное как бы пробегание как бы глазами оборачивается непрерывным возвращением.

        смерти не будет, а будет лето...

        Собственно, весь «Улей» – о смерти, которая превратилась в роскошное лето.
        Или не менее роскошную зиму:

        начальница смерти матрона теней
        супруга подземки царица Аида
        за гранью сугроба под негой гранита
        зима истекает и что тебе в ней

        Это, никак не ожидавшееся в тонкой и ломкой книжке, – античное ощущение смерти как праздника, как ликования – в своем вечном преодолении:

        Мне снилась смерть блестящая как свет
        взлетающий над льдами перевала
        и грановитой радостью играло
        изогнутое лезвие-хребет

        И воздух тяжелея от воды
        гудел и взвинчивал меня все круче
        и были так смиренны с высоты
        неоспоримым солнцем налиты
        к сырой земле оттянутые тучи

        Жизнь по сравнению с этим великолепием выглядит беднее; она и есть «дурочка-жизнь / с лицом нашей классной руководительницы» из одного особенно щемящего стихотворения: о погибшем в Чечне «Ваньке-трубе». Но и этот «Иван Трубецкой / по школьной фене Ванька-труба» – лишь один из череды персонажей-теней и полутеней: погибших, увечных, маячащих, мычащих и молчащих где-то постоянно, по соседству.

        – ...пил, как сапожник, сгорел, как звезда.
        Вот ведь мужик был ...в прошлом столетии:
        гром среди ночи, огонь и вода!
        Помнишь? – когда погорел дядя Петя.

        Затертое «звезда» в сочетании с «сапожником» и «дядей Петей» начинает сиять своим первозданным смысловым светом. Так и жители стандартной девятиэтажки – судьбы, лепящиеся на своей малометражной жилплощади – оживают от одного факта присутствия в доме – огромной вертикальной коммуналке.
        Коломенская девятиэтажка – лирический герой книги, ее малый «улей».
        Другой полновластный герой книги – река (как в предыдущей книге Ермаковой – море). Впрочем, нет: море пару раз появляется – но только во сне:

        Дождь снова идет долговязой походкою цапли
        Вдоль сна с черно-белою сетью – проснешься во сне –
        Над морем капелла – стеклянные полые капли
        Клокочущей стаей слетают на веки ко мне

        Река же – реальна, хотя и какой-то недоброй, темноватой реальностью. Она, как и девятиэтажка, населена. Сверху – рыбаками, снизу – утопленниками.
        Рыбаки – не без литературного флера:

        Каждое утро сосед Еврипид
        дома напротив – на набережной
        с банкой литровой и снастью налаженной
        на парапете чугунном сидит.

        Летом сидит и зимою сидит,
        лед пробуровит и дальше глядит,
        волны грызут краснозёрный гранит,
        в лысине голое солнце горит.

        Да и утопленники тоже причастны литературе. Одного извлекают под сияющую реминисценцию из пастернаковского «Опять весна». («Это она, это она, / Это ее чародейство и диво…» перетекают у Ермаковой в: «Это она. Это она. … Вышел из бурых подледных объятий / первый утопленник. / Это она. / В радужной мути, с самого дна…» – при всей нелюбви к цитатности, должен признать, что это одно из лучших весенних стихов, которые я встречал). Не чужд поэзии и другой утопленник:

        Певчею костью своей поправ
        весь тот и весь этот свет
        он знает что каждый в России – шкаф
        в котором забыт поэт

        Такая вот литературно населенная река. Так и ждешь, что всплывет со дна сирена или русалка.
        Но нет, не всплывает.
        Река и Девятиэтажка – два сообщающихся пространства. В Девятиэтажке живые души сдавлены мертвой бетонной скорлупой – в Реке же умершие непрерывно оживляемы свободной и радостной водной стихией. В одном стихотворении оба пространства встречаются – и многоэтажка отправляется в плавание:

        Тишь да блажь в Нагатинском затоне
        дом плывет по кромке мутных вод
        домовой живущий в домофоне
        песню хулиганскую поет

        Дом-улей. Река-улей. Город – снятый на обложке даже не с птичьего, а с какого-то архангельского полета – Большой Улей. И снова что-то тревожное слышится в этом названии:

        Блещут бляхи стражников шпили башен
        Полон яда меда блаженной глины
        Улей Господень

        Откуда этот «яд-мед». И вспоминается образ Москвы – опустевшего улья из «Войны и мира»: «Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей. В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие... Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. ... На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда...»
        Улей Ирины Ермаковой – при всех утратах и постоянном привкусе смертности всего и вся – живой улей. Полный воздушного жизненного звука. Душистого запаха меда и яда, и всего остального, что, собственно, и позволяет говорить об этой тонкой книжке как о несомненной поэтической удаче.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service