Вкус тумана
О книге Александра Мильштейна "Школа кибернетики"

Александр Уланов
Знамя
2003, № 10
Досье: Александр Мильштейн
Александр Мильштейн. Школа кибернетики. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. — 304 с.

        «Бежит тень моя, ей неведомы желания, у нее нет очертаний, она принимает любые формы – вот сейчас она превращается в женские тени, и во всем Городе женщины бегут от своих теней под дождем». Фигуры в новеллах Александра Мильштейна появляются и исчезают, словно в тумане. Давно забыто, что firm вообще-то означает «твердый, плотный». Одна фирма пересдает помещения другой, другая их же – третьей. Сложность связей переходит в их эфемерность. Виртуальная реальность – удел давно уже не только тех, кто сидит за компьютером (хотя, может быть, компьютерщики почувствовали ее чуть раньше и острее). Речь искусствоведа об абстрактных картинах не менее иллюзорна. Призрак ходит по залу вычислительного центра и коридорам фирм. «У него крошечные глазки, кажущиеся ноздрями. Нос такой, что непонятно, где его начало и где конец. «Кто-кто? Конь в пальто». Он белый, как штукатурка, из которой он периодически появляется, в которую он уходит». Магазин, где продают дешевую косметику, оказывается, предназначен для украшения покойников. Теперь живой мир подражает искусственному, компьютер превращен в аквариум, и посетители сначала не верят, что золотые рыбки в нем настоящие. «На внешних стенах здания нарисованы черные птицы. Чтобы птицы – настоящие – видели, что это стекло».
        Люди потеряны. В коридорах одиночества они могут управлять друг другом, но не в состоянии соприкоснуться. Слова другого человека расшифровывают, как сигналы с далекой планеты. Не обойтись без переводчика, а тот может ошибаться – или намеренно искажать, ведя свою игру. «В сущности, ее слова можно было трактовать совсем иначе... Что я и делал...» Соприкосновение воспринимается как угроза. Снится, что сосед сверлит дыры в стенке и вытягивает через них кровь шприцем. Улыбка не приглашает к встрече, а держит на расстоянии. «Улыбка, которая при многолетнем употреблении не оставляет на лице никаких следов». Женщина улыбается сейчас, но в голове вынуждена держать возможную улыбку кому-то еще через двадцать лет. Много ли остается от ее улыбки в настоящем? Будущее высасывает ее, жизнь превращается в вечную подготовку. Защищаешь диплом, работаешь – и вдруг понимаешь, «что еще ничего не видел в жизни, что жизнь вообще уходит мимо». Прошлое соскальзывает в туман – не только люди или дома, но даже реки. «Дно покрыто трещинами, по нему ходят голуби и быстро перемещается моя тень».
        Душа не отмирает, она усложняется, «нет» действительно очень часто может означать «да», но люди слишком часто не готовы разбираться в этой сложности. И стремятся прибегнуть к чьей-то помощи, упростить, игнорировать. Подруга неизвестна, как рыба в аквариуме. «А что ты обо мне знал?... Ты ничего обо мне не знал». Занимаются любовью, соприкасаясь только кожей. «Она сидела на нем, раскачиваясь, глаза ее были широко раскрыты, и в них не было зрачков, так же как у серой статуи, стоявшей на полу в углу комнаты». К взаимопроникновению, вплоть до отождествления себя с другим («Надо было доказать себе, что это сон. Но какую руку я должен был для этого ущипнуть? Я сдавил ногтями кожу и почувствовал боль, хотя это была рука Кристины»), приводит, может быть, только сильная боль. Боль расставания, когда изменить уже ничего нельзя.
        Мильштейн движется в этом тумане, пробует его на вкус. Путь в пустоту. «А куда мы идем?» – а второму это было настолько все равно, что он уже и не притворялся: «Никуда. Мы просто гуляем». – «А куда гуляем?» – «Никуда. В ни-ку-да, понимаешь, Андрей, смотри, какое облако». Но гуляющий так, без цели, может увидеть ленту ограждения на столбиках, действительно увидеть – как фотопленку, магнитофонную ленту, порванные силки или сообщение огромного телетайпа неизвестно о чем. Ночной базарчик с бабушками у станции – как храм. «На лотках среди разложенного провианта полыхали свечки». Заметивший пустоту и принявший ее свободен от страха. «Мне ли бояться с чем-то столкнуться, тем более сейчас, когда все разбухло и пешеходы, натыкаясь на стены, прорывают их мягко и бесшумно, так что сами того не замечают». Жизнь открыта для безумных проектов вроде перевозки куриного пуха с местных птицефабрик в Катманду или доставки камней из желчных пузырей пациентов местных больниц в Антверпен. Только неопределенность свободна от застывания, только в ней могут появиться девушки, что «растут, как грибы, которые они едят. Они жили у меня весь прошлый месяц, зашли как-то и зависли... Когда я подстригся под ноль, они стали играть в крестики-нолики на моей голове, видишь, последняя партия до сих пор не отмывается».
        Туман превращается в дождь. «Дождь висел в воздухе, бесплотный, невидимый, – робкая такая щекотка, от которой вздрагиваешь, но не смеешься». Вообще вода очень важна для Мильштейна. Ее текучесть, уклончивость, неопределенность формы. Внутри – море, «и не то, на которое она смотрит, а настоящее, без берегов». В море можно уплыть и исчезнуть в нем. А можно встретить там девушку и плыть дальше вместе с ней. Повторяется мотив рельс, уходящих в воду. Путь жестко определен, но ведет в никуда, вода растворяет его.
        Мильштейн, конечно, не Мураками, к которому его приписали на последней странице обложки книги. Мураками для создания напряжения часто пользуется мистикой или детективными поворотами сюжета. Мильштейн обходится внутренними, а не внешними событиями. Без парапсихологии, обычнее и безнадежнее. С 1995 года Мильштейн живет в Мюнхене, и в «немецких» текстах заметно, что расширение опыта, более тесный контакт с пустотой и виртуальностью способствовали устранению некоторой искусственности и чрезмерной повествовательности, появляющихся иногда в новеллах, построенных на российском материале. Буквы, наклеенные на клавиатуру, расползаются на локти, подошвы, на стол, в постель, в ванную, на кресло в баре или кинотеатре. Рассказ дробится и, к счастью, не может быть скручен в единую нить уже никогда.
        И еще, может быть, в России встреча облегчена, слишком облегчена, до нереально-печальной простоты. «Она поискала глазами и, увидев объявление на столбе, сорвала два лепестка с номерами телефонов и протянула мне. «Это твой, а на другом клочке был мой?» – спросил я. – «Ну да, я позвоню этим людям и скажу им свой телефон. И ты тоже можешь позвонить. Очень просто». Может быть, мы еще слишком плотные, недостаточно одинокие? «Возле метро толпятся люди со сложенными зонтами, они не замечают, что идет дождь. Они не замечают и того, что их нет, они говорят: о выборах, о ценах, о конце света». Мигель де Унамуно говорил, что человек, ни разу не усомнившийся в собственном существовании, ужасен. И Мильштейн знает, что выборов, цен и конца света нет, именно поэтому есть любимая.
        «Вы спрашиваете меня, существует ли она на самом деле, а я, услышав ее имя, уже не знаю, существую ли я сам, существуете ли вы, вы меня понимаете?» Это любовь к призраку, но всякая любимая в некотором смысле призрак, и только благодаря призрачности она и может быть свободной, неожиданной и дорогой в каждую секунду своего постоянного ускользания. А фигура в своей плотности и цвете проявится из тумана, потому что даже ничто имеет запах: «как только что распакованная магнитофонная пленка».






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service