Дом в центральной болевой точке
О стихах Александра Бараша

Наум Вайман
Новое литературное обозрение
2003, №62
Досье: Александр Бараш
Александр Бараш. Средиземноморская нота. М.: Мосты культуры — Иерусалим: Гешарим, 2002.


        Эта книга — дневник путешествия во времени и пространстве. Путешествие, как способ освоения. Путешествие-возвращение. Композиция книги тщательно продумана. Пускаясь в жизнь, как в приключение духа, автор-герой держится ариадниной нити культурной традиции, мечтая возвратиться, как вернулся Одиссей в стихотворении Мандельштама — «пространством и временем полный». Сначала герою Бараша открывается Восточное Средиземноморье: Крит, Византия, Финикия, рядом — Эллада, Египет. Это пространство пронизано временем и наполнено, как ветром, бесконечными смыслами погибших культур. Каждое географическое название — имя цивилизации.
        В новой книге стихотворений Александр Бараш говорит не только об Израиле, но и о Палестине. Именно о «Палестине» — говорит как бы поверх последних исторических бурь, связанных с восстановлением государства евреев, в этом имени есть некая благость запустения, святость богооставленности, зовущая к себе первозданность, а в поэте горит романтическая страсть путешественника-первооткрывателя, отыскавшего наконец всеми забытый, но благословенный клочок земли... Так чувствовали европейцы, впервые открывая для себя Землю Обетованную в XVIII, в XIX веке. Она казалась им неожиданно найденным древним кладом.
        Для Бараша «вжиться» означает «ощупать» все мыслимое культурное пространство вокруг, в глубь времени и в ширь географии, сфокусировать его в своем сердце, почувствовать свою неотрывность от всего, что было и будет. И если

            …Исходная точка –
            мы все заранее умерли Нет оснований суетиться Оглядимся
            вокруг – это пейзаж после смерти

— то «выжить» означает одновременно и остаться запечатленным в срезе-сломе времени, как стрекоза в янтаре, и прорастать сквозь эти сколы и разломы:

            Ты оказался
            частью целого Твое индивидуальное сознание —
            кусок расколовшегося сосуда
            Остается только — начать строить дом...

        Книга начинается стихотворением «Остров Спиналонга», здесь заявка и ключ к замыслу целой книги как единой композиции:

            сесть на влажном соленом ветру на корточки
            перед разбитой византийской мозаикой
            и пачкая руки светящейся пылью
            до ломоты в коленях
            перебирать камешки
            и черепки –
            вернувшись в детство –
            на развалины Коломенского и Нового Иерусалима

            <...>

            У меня нет
            снобизма живущего –
            по отношению к мертвым
            Слишком ясно что мы – одно и то же
            причем в любую минуту
                         Мой интерес к вам –
            это любопытство одного из вас
            прилетевшего посмотреть на то
            что сталось с телом
            Задавайте вопросы

        Путешественника не отпускают картины покинутой земли, «Коломенское и Новый Иерусалим». Об этом Бараш написал в книге прозы «Счастливое детство», напечатанной в журнале «Зеркало»:
         «Асфальтовый двор — еще теплый и в листве, ранняя осень. Брат с приятелями-третьеклассниками поджигает спиртовые таблетки — и воздух над ними искривляется в змеином танце, сияет ясным разрывом в прозрачной ткани мира».
        Нежная память. Мне по душе мотив этой прозы. Ее прозрачность, легкое струение, похожее на змеиный танец подогретого воздуха. Прогулки с самим собой по московскому детству. Бережное, затаив дыхание, перебирание сокровищ в чуланах памяти, когда ее волшебный фонарик зорко выхватывает из небытия самое ценное — точные приметы эпохи. Проза дышит младенческой правотой. Свет, от нее исходящий, напомнил мне «Охранную грамоту» Пастернака. Но здесь — скорее импрессионистические акварельные наброски, чем живописные этюды. Все мягче и отстраненней. Есть тут отстранение и от собственной прожитой жизни. Ноты меланхолии, даже недоумения. Невыносимость какой бы то ни было назидательности, убежденности. Физиологическая невозможность восторга. Школа постмодерна, краха безоглядных энтузиазмов.
        В «Средиземноморской ноте» густая вязь стиха затягивает, и невозможно прервать течение мысли, она ведет и тянет за собой, как прогулка с интересным собеседником, когда напряженно ловишь каждое слово, то кивая, то горячо возражая...
        Смысловая насыщенность стиха, его наполненность пространствами и временами вызывает естественное для русского автора воспоминание о Мандельштаме:

            Почти первертная по страстности любовь моей юности –
            автор Кувшина и Батюшкова – салют тебе
            от блудного племянника
                                 Не лепо ли ны бяшет
            погрузить эллинистическую душу
            русского слова в тот мир
            из которого она
            появилась?

        Основатель самиздатского литературного альманаха «Эпсилон-салон» (Москва, середина 1980-х), активный участник краткой эпохи массового возвращения к авангарду, тотальной моды на обэриутов, концептуализм и соц-арт, Александр Бараш не порывает связей с «последней классикой». К Мандельштаму не только любовь, но и чувство родства. Мандельштам всю жизнь рвался на экуменические просторы Эллады, и русская речь была для него выходом к морю. Иосиф Бродский, призванный к скитальчеству, но при этом тщательно избегавший сентиментальности, тоже испытывал «влеченье, род недуга» к Средиземноморью и похоронить себя завещал в Венеции — на острове, омываемом волнами Адриатики. Может быть, тяга к простору «мировой культуры» — общий «вектор» для выходцев из ассимилированных еврейских семей, идущий от ощущения какой-то замкнутости, неестественности их бытия?
        Но Бараш — не скиталец и не изгнанник. У Бараша — внутренний покой свершившегося возвращения. Но это — тревожный, томительный покой, неподвижность, грозящая взрывом. «Новая жизнь» («Vita Nuova») в интерпретации Бараша оставляет ощущение «героической обреченности».

                                                                                                  …И мы
            как бы не находим себе места А когда находим – то между
            Египтом и Вавилоном Замечательная площадка чтобы умереть за родину
            Жить – практически невозможно Ничего материального
            за что можно уцепиться Ты скажешь – так это
            и вообще невозможно И будешь права –
            мы как всегда в центральной
            болевой точке
            Наконец-то
            дома

        Может показаться, что не всегда «погружение» поэта в тайны средиземноморских культур достаточно проникновенно, имена и названия порой перечисляются скороговоркой: «Вот город который проклял Иисус», «Сепфорис — главный город Галилеи», «Здесь Йеуда А-Наси закончил Мишну», «здесь... родился Иоанн Креститель», что поэт грешит «туризмом», а толпа цивилизаций за окном выглядит как дежурный мифологический антураж. Но такова поэтика «пейзажа после смерти». «Любопытство к пейзажу сильнее всего остального». Александр Бараш обрел точку обзора, дом на холме, центр тяжести мира, с террасы которого как на ладони — Иерусалим.

            за горой –
            овцы в пещеры Скоро –
            ровно в двухтысячный раз – родится тот кого Иоанн
            крестил поблизости от Кумрана

        Здесь все рядом и пешком — полдня пути к пустыне, где прилипшие к ущельям, словно ящерицы к скалам, монастыри отмечают земной путь Иисуса.

            между Иерихоном и Эйн-Геди и
            в горной пещере над воспаленным блеском Соленого моря
            где отвлечь могут только – песчаные зайцы
            заняться наконец тем что одно на свете
            не оставляет вкуса дерьма во рту:
            ожиданием встречи с Б-гом

        Таков закон этого неподвижного места, этой черной дыры времени, этого «кипящего котла самой живучей смерти». И Бараш завороженно делает шаг в сторону этой всепоглощающей магнетической силы. И не случайно лучшие (на мой взгляд) стихи книги — в цикле, посвященном Иоанну Мосху, автору «Луга духовного», христианскому писателю-подвижнику, путешествовавшему по Палестине в VI веке.

            Я ушел бы в глухую долину с горизонтом глядящим во тьму
            жил бы в легкой пещере питаясь своей немотой
            Но меня не хватает на то чтобы быть одному
            Я бессмысленно пуст как сухой водоем
            Чтоб заполнить себя — нужно камень с груди отвалить
            и откроется ключ над дугою оплывших террас
            и горящим лучом прорастет сквозь меня эта нить
            для которой я лишь водовод а источник — вне нас
            И тогда я смогу на закате огромного дня
            сесть на белые камни у входа в свой ласковый склеп
            и прикрывши глаза ощущать как идет сквозь меня
            и уходит — не встретив препятствия — смерть

        Море должно быть рядом. Но дом — в горах. Здесь больше духовного простора. Здесь горние ветры.
        Александр Бараш строит дом.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service