Леонид Юзефович, автор исторических детективов и документальных романов, писатель, подаривший Пелевину барона Юнгерна из «Чапаева и Пустоты», а всем остальным — сыщика Путилина, временно отложил дела минувших лет и написал постперестроечную сагу.
Но хотя важнейшие события «Журавлей и карликов» происходят в начале 90-х, другая сюжетная ветвь романа прорастает из XVII века, так что совсем отрешиться от старого мира героям романа всё же не придется.
Самозванец Анкудинов
Наоборот, история Тимофея Анкудинова, самозванца, выдававшего себя за царевича Ивана Шуйского, пусть с вариациями, но очень узнаваемо повторяется в приключениях авантюриста нового времени Жохова.
Благородная пыль трех столетий, отделяющих одно шило в известном месте от другого, не должна дать нам обмануться в главном. А именно в том, что никакого различия между самозванцами разных времен и, откровенно говоря, самими временами — нет.
Есть только разные трансформации одних и тех же сюжетов, бесконечно кочующих по свету и повторяющихся в судьбах непохожих на первый взгляд людей.
Историю Тимошки Анкудинова, астролога, рифмоплета и неугомонного странника, сменившего веру трижды и морочившего головы полудюжине княжеских и султанских высочеств, пишет для популярного журнала историк Шубин.
С приближением всеобщего перестроечного коллапса его очерки становились всё менее востребованными, пока ему, как многим работникам его профиля, стало попросту нечего есть.
Но в отличие от своего далекого знакомого, бывшего геолога Жохова, бодро кидающегося то в одно сумасбродное бизнес-начинание, то в другое, историк остается верен профессии и предпочитает пусть за копейки, но всё же сохранять при себе перо и чернила.
В конечном счете лет через десять Шубин выслужил себе возможность живописать монгольские сопки для глянца с хорошим гонорарным фондом.
А Жохов, пройдя через все необходимые истории с торговлей редкоземельными металлами, бандитским прессом и предательством хорошего друга, оказался в тех же сопках при историческом музее держателем сувенирной лавки.
Вопросы симметрии
Все остальные персонажи, помимо двух главных, которые смотрятся друг в друга как в зеркало, и хрониста, — лишние звенья, проявления цветущей сложности.
Они возникают на пути Анкудинова, чтобы в другом обличии сойтись с Жоховым, подталкивают героев к одинаковым поступкам и задают одни и те же вопросы.
Впрочем, жизнь и удивительные приключения человека, провозгласившего себя наследником Василия Шуйского, оказываются богаче похождений его двойника из современности.
У того и замах был поменьше — он назвался лишь внебрачным сыном малоизвестного архитектора, и знакомые менее колоритные: в основном бывшие геологи и бандиты.
Но системы отношений и ситуации, в которые попадают герои, а также однородный на всем протяжении язык романа не дают обмануться — это старая песня по-новому.
Зеркальность событий и персонажей подкрепляется и тем, насколько зыбка граница между нашим временем и поздним Средневековьем, которое всегда где-то здесь, за оконным стеклом.
Сообщая буквально, что у Жохова за окном светил фонарь, а Тимошка Анкудинов, проснувшись, позавтракал овсяной кашей, Юзефович смешивает два времени, как тюбики с краской.
Используя музыкальную форму канона, популярную в раннем Возрождении, писатель добивается того же имитационного полифонического эффекта, что итальянские композиторы.
Именно имитация многозвучия, достигаемая умножением взаимозаменяемых персонажей и их постепенным перетеканием друг в друга, — наиболее раздражающий в романе момент.
И хотя эта система отражений не мешает воспринимать «Журавлей и карликов» как авантюрный роман, ее метасмысл, считываемый без особого труда, может вывести иного читателя из себя.
Очевидные аллюзии на буддийское учение о перерождении и вечном круговороте событий, сконцентрировавшееся здесь в истории о вечной битве пигмеев с журавлями, как бы легитимизирует любой техногенный конфликт, переводя его в онтологический план.
Если все войны уже произошли во «времени сновидений», а каждая конкретная стычка — лишь воплощение космического противоборства птиц и карликов, то какой смысл волноваться?
Всё равно все в конце концов окажутся в ламаистской Монголии.
Капитал воспоминаний
«Журавли и карлики» сюжетно попадают в больной нерв времени. С одной стороны, то, что мировой экономике кирдык, было понятно всем мало-мальски грамотным экономистам за год до прошлой осени.
Любой гуманитарий мог воспользоваться этим знанием по собственному желанию, например правильно распорядиться сбережениями.
Воспоминания — тоже своего рода капитал, и память о веселых 90-х сейчас, ясное дело, снова востребована. Хроники смуты хороши еще и тем, что в такие моменты кажется, что одурь мифического времени, в которой позевывает страна, наконец слетит и всё приобретет свой истинный вид и цену.
Наблюдая величие момента, становится даже забавно, что зарплаты тогда хватало коту на дрянную рыбу, а возможность прихода Хасбулатова к власти приравнивалась к пионерской страшилке.
Но в книжке чудеса переломной эпохи, когда волшебные существа, потеряв страх, являются людям в образе клошаров, а люди, обезумев, принимаются разыскивать алхимический красный фосфор, в соответствии с буддийским учением о вселенской иллюзии, не более значимы, чем хороший ужин в кругу семьи.
Мир «Журавлей и карликов», несмотря на отсылку к Гомеру, не поддерживает античную героику, а, скорее, призывает к мудрой созерцательности.
Этот непротивленческий тон романа противоречит уже духу современности. Самые активные из публичных людей давно смущают народ на улицах и площадях своими призывами к переменам.
Нужно отказаться от паразитарной экономики! Ликвидировать водораздел между государственным меньшинством и большинством! Пересмотреть все фальшивые достижения в культуре последних пятнадцати лет, направленные только на поддержание послеполуденного сна менеджера. Разбудить, разбередить, расшатать!
Героическим защитникам парламента из «Журавлей и карликов» все эти лозунги, очевидно, не были безразличны. Но почему-то их печаль и их эйфория на фоне всеобщего самозванчества кажутся чем-то суетливым и несущественным.
Гораздо менее существенными, чем отсутствие хорошего корма для кота. И всё же, скорее всего, Юзефович далек о того, чтобы провозгласить Россию заблудившейся в сказочном лесу империей, с которой никогда ничего не произойдет.
Быть может, писатель действительно хотел затеять постмодернистскую игру с четырьмя благородными истинами буддизма на фоне надвигающейся катастрофы.
Возможно, он просто подсказывает нам, как правильно готовиться к войне. А еще может быть, что «Журавли и карлики» — это развернутый комментарий тютчевского «Всё во мне, и я во всем!», пришедшего на смену максиме о России, которую невозможно понять и измерить.
|
